Наша надежда другая

Наша надежда другая. Вы правда хотите узнать, какая? Как я глуп, что спрашиваю! Вы всегда хотите узнать больше. Только какой толк от знания, которое не меняет ни сердца, ни жизни? Оно будет лишь тревожить и раздражать - не понятое, чужое и чуждое знание. К чему Вам лишняя тревога, владыка? И без того Вы беспокоитесь обо всех и обо всем, и Вам тяжко. Вы же созданы для вечности, а вечность должна быть безмятежной. Каждая горесть разрывает жизнь надвое: вот это было до нее, так стало после. А если горести бесчисленны, то и жизнь разорвана в клочья, а они уж никак не вечны. Чтобы раны затянулись, чтобы боль улеглась, нужно время. А как только вмешивается время, появляются пределы. Есть свой предел для страдания и свой - для радости. Как только возникли пределы, вечность исчезла! Когда-нибудь вы вновь вернетесь к беспредельной, вечно длящейся, немеркнущей радости. Или придете к такой же, вечной, скорби… Впрочем, я брежу. Не слушайте меня. Раз уж я не могу удержать своего языка… Мне осталось недолго, совсем недолго даже по нашим меркам. Что же Вы, государь! Наверное, кто-то из людей сказал Вам, что нельзя оставлять умирающего одного, вот Вы и решили, что это Ваш долг. Уверяю Вас, это неправда! Идите же, владыка! Я слишком люблю Вас, чтобы заставлять смотреть, как живая кровь превращается в грязь. Вы же не выносите, когда льётся кровь Детей Единого. Только вот сделать с этим ничего нельзя, и вы миритесь с неизбежным. Сколько неизбежного легло на ваши души! А вы не в силах сбросить эту тяжесть, не в силах разорвать проклятого круга – можете лишь снова и снова обводить его, мелом ли, собственной кровью. И мне жаль вас, действительно жаль… Я-то проливал кровь с упоением. Не только чёрную кровь орков, которая, как бы вам того ни хотелось, всё же не вода, но и кровь своих братьев – людей. Не все из них были так уж беззаветно преданны Врагу. По крайней мере, я убил их не за это. Мы много спорили между собой – о земле, о железе и золоте, о чести. Вернее, о том, что мы считали честью до встречи с вами. И убивали ради этого. И более того – считали, что это хорошо и правильно. Я не содрогался от вида их крови – я ликовал. Как будто она вливалась в мои жилы! Нет… Конечно же нет. Я говорил о надежде, да. И Вы говорили о надежде! О той, что глубоко в вашей природе. О той, что нельзя отнять, но и отказаться от неё тоже нельзя. Вы живы, вы есть, пока есть она, и она не погаснет, пока вы не канете в небытие. Я не знаю, что из этого источник, а что – плод. Может, ваша жизнь и ваша надежда нераздельны. Может, они суть одно. Наша надежда другая. Её так легко утратить! Мы неизбежно теряем надежду, если сами не подогреваем её в своих сердцах. Это труд, и труд тяжелый, каждодневный, без сна и отдыха. Отчаяться же легко. А знаете, что случится, если я предамся отчаянию и погашу в себе надежду? Знаете, и Вам страшно от одной мысли об этом. Я умру - умру навсегда, перестану существовать, и ничего не останется от меня ни в одном из бесчисленных миров. Мы подлинно смертны, ведь только то, что может исчезнуть навсегда, по-настоящему бесценно. Но смерть не всесильна, и разрушение тела – только начало восхождения к невиданным прежде вершинам. Слава наша, наше бессмертие – в наших руках. Но как трудно верится в него сейчас, когда в лицо веет могильным холодом! По Вашим глазам я вижу, что Вы отдали бы всю свою кровь и всю свою надежду, чтобы помочь мне. Увы, владыка! Ваша надежда не годится для нас. Слишком слабая для наших душ – как разбавленное вино, как блеск осеннего солнца сквозь облака. Наша надежда жжёт огнем, бьёт, как кровь у сердца. Она раскрывается, как крылья, распускается, как цветок, восходит, как солнце. Для меня. Сейчас. Прощайте, государь! Поздно уходить, Вы видите сами. Возьмите мою руку. Вы всегда будете помнить обо мне и о моей смерти, я же покину Вас навсегда. Но с Вами останется надежда.