Время для меня

Тадзава казался всем… Странным. Знаете, бывает такое ощущение, что человек вроде бы и милый, тихий, спокойный, но ты знаешь, что он… Странный? Как знаешь и то, что он может улыбаться так, чтобы напугать, или, допустим, подглядывать за школьницами в раздевалке. «Знаешь», конечно, на уровне догадок, но такие люди ведь частенько встречаются, верно? Вот и Киносаки знал. В отличие от остальных, он и правда видел эту жутковатую улыбку Тадзавы. Не боялся ее; знал, что ничего ему Масуя не сделает, что слишком им дорожит, но… Не любил смотреть на Тадзаву в такие моменты. Всегда взгляд отводил, а оттого еще больше радовался в те дни, когда Тадзава забывал улыбаться и радовался так же, как и всегда – тихо и спокойно. Тогда громкому и любящему внимание Киносаки было легче рядом с ним находиться – вот и сейчас он просто притянул Тадзаву за галстук к себе, вздыхая. Смотреть на них было некому – Увы? Ура? – так что они могли расслабиться. Масуя не улыбался давно, с того самого вечера, как остался у Ко ночевать и разбудил его случайно ночью, а потом улыбнулся. Да, ту ночь Ко не сможет забыть никогда. Масуя так давно не улыбался, и его действительно красивое лицо прекрасно без этого ужаса обходилось. Киносаки любил красоту Тадзавы – настоящую, истинную, а не как у девчонок из соседнего дома да членов Студсовета, что ходили вечно напыщенные. Тадзава был прекрасен сам по себе, без ободков, белоснежной формы и туши для ресниц. И поэтому, наверное, был таким желанным. – Мы закончили, – пропел Киносаки, свободной рукой закрывая ноутбук, а потом нежно друга обнял, к себе притягивая. – Я очень этому рад. Тадзава ничего не ответил, только кивнул – и странно на Ко посмотрел. А, значит, он тоже это чувствует. – Теперь у тебя есть время для меня, – прошептал Ко, хитро улыбаясь, и смял пальцами белоснежную рубашку друга, на колени ему забираясь. Сел – и осторожно розовым язычком по губам Масуи скользнул, будто дразня. Не было смысла больше выеживаться и что-то из себя строить – все давно к этому шло. Не было смысла и скрываться – кто вообще может их увидеть в такой-то час? Но поцеловать Тадзаву Киносаки просто не мог. Немного, совсем чуть-чуть, боялся, а потому лишь подобно кошке лизал его губы, как и кошка же извиваясь на его коленях, чтобы не упасть. А Тадзава смотрел на него с печалью во взгляде, лишь только тогда под очки Киносаки заглянув, когда тот получше на коленях его устроился. А потом уже куда более грубо и норовисто притянул к себе Киносаки, требовательным и эгоистичным поцелуем его мягкие губы раскрывая, прижимая к себе, сминая темную ткань пиджака. Ко попытался вырваться, вздрогнул, отпуская рубашку Масуи, а потом просто поддался, чувствуя сладость шоколадного какао, что тот пил недавно… И наслаждаясь этим. Ему ведь правда нравился Тадзава. Не сказать, что бабочки в животе летали, но чувство это было такое светлое и прекрасное, что терпеть Киносаки больше не мог. Вот, не вытерпел. Вот, получил. И был доволен этим – несмотря на излишне сильную реакцию Тадзавы, которая была пусть совсем не милой, зато такой желанной. Киносаки с трудом смог отстраниться, а потом слабо улыбнулся. А Тадзава улыбнулся в ответ – не кротко и не просто, а как всегда – чуть пугающе, широко и будто бы беззубо. Ко вздохнул, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он не любил эту улыбку, сто раз не любил; но Тадзаву с ней был готов принять.