***
Когда умер отец — быстро и внезапно для всех — почти сразу начались мятежи. Недовольных правлением прежнего короля было много, они уже давно плели у него за спиной заговоры, а как почуяли отсутствие твёрдой руки — сразу подняли головы. Королевство, охваченное пожаром войны, пылало в буквальном смысле, и оплакать отца было некогда. Никто не верил тогда, что Франциск справится. Он и сам поначалу не верил. Собирал армию, командовал сражениями, договаривался с союзниками — всё как в каком-то странном сне. Соседи, норовившие откусить от королевства кусок-другой, тоже решили случая не упускать, и казалось — конца-края этой войне не будет. Как с многоголовым зверем из сказок воевать — отрубишь одну голову, три другие отрастают. Женился Франциск во время краткого затишья, на дочери одного из союзников, бог весть почему решившего поставить в этой сваре на молодого и не слишком опытного короля. «Нужен же мне наследник», — думал он. Какой будет невеста, его особо не интересовало. Он даже на портрет её глянул лишь мельком — бледное красивое лицо, золотистые косы. Была бы уродиной — не всё ли равно, короли женятся не на женщинах, а на их приданом. Он и увидел-то её впервые в день свадьбы — не до знакомства прежде было. Стефания, так её звали, стояла перед алтарём, опустив глаза, вся какая-то потухшая, бледная, хотя и красивая в своем нарядном платье, и повторяла слова брачной клятвы тихим голосом. «Видать, не рада. Пустое — главное, чтоб сыновей рожала», — с деланной суровостью подумал Франциск. Отец, будь жив, верно, так бы и сказал. Но сына Стефания ему так и не родила, даже через многие годы после свадьбы. Вместо этого родила девочку. Тоже светленькую, с голубыми глазами, бледной кожей. Лицом, правда, Дезидерия, «желанная», как её назвали, больше походила на отца. Франциск полюбовался на малютку — к жене он искренне привязался, так что был рад и дочери — и уехал в очередной военный поход. Он к тому времени потерял им счет: как-то само собой вышло, что войны с соседями превратились в завоевания чужих территорий, и остановиться казалось уже невозможным. Проще было захватить и подчинить, чем опасаться коварного удара от очередного возомнившего о себе королька. Стефания эти бесконечные войны не одобряла, но молчала, как и подобает послушной жене, только делалась всё бледнее и молчаливее, даром, что возвращался муж обычно с победой.***
В тот раз, когда Франциск нашел в лесу девочку-«волчонка», он тоже вёз хорошие вести. Противник был разгромлен, войска его, видя смерть предводителя, рассеялись. Может даже, прикидывал Франциск, удастся побыть немного дома, с женой, пока ещё кому-нибудь не вздумается злоумышлять против него. Враги у него с первых дней правления так и не переводилось, только расправляться он с ними стал увереннее, армия его выросла многократно, а вот противники, наоборот, всё мельчали — или так ему казалось, по мере того, как собственные силы возрастали. Вечерело, снежная буря разыгралась не на шутку, дорога лежала через лес, а в ушах стояли завывания ветра, бряцанье доспехов и приглушённый снежным покровом топот множества копыт. Когда среди этих звуков Франциску послышался детский плач, он спервоначалу решил, что ослышался. Откуда здесь взяться ребёнку, в таком месте, в такое время? Но звук всё не стихал — напротив, становился громче, требовательнее, перекрывая вой ветра. Сомнений быть не могло: где-то рядом плакал, прямо-таки надрывался ребёнок. Приказав своим людям остановиться, Франциск слез с лошади и пошёл на звук. Детский плач вывел его к пещере, в которой рядом с волчатами лежал завёрнутый в какую-то тряпицу младенец. Девочка, определил он. Хорошенькая, темноволосая. — Да что ж такое, что за человек бросит ребёнка в волчьем логове? — вслух пробормотал он. «Или не человек?» Поблизости не было никакого жилья, будь матерью девочки крестьянка, решившая избавиться от нежеланного чада, она бы не стала забираться в лес так далеко. Да и кто решится потревожить волков? Девочка, тем временем, всё надрывалась, и Франциск рукой в тёплой рукавице погладил ребёнка по голове. — Успокойся, я возьму тебя с собой. У тебя теперь будет собственный дом, — решение пришло как-то само собой. — Я воспитаю эту девочку как собственную дочь, — объявил он. Как только он это сказал, снегопад и ветер прекратились. Стало так тихо, что слышно было, как позванивают уздечки у стоящих в отдалении коней. Никогда ещё Франциск не видел, чтобы непогода стихала так внезапно. «Это знак, — подумал он, — ребёнок здесь неспроста». Убежденность, что эта девочка принесет ему и его королевству удачу, крепла с каждой секундой, как он держал её в руках. — Спасибо, духи леса, — произнёс он. Никто и не подумал засмеяться.***
Стефания полюбила найденную в лесу малютку сразу, как взяла на руки. Видя лучащееся восторгом лицо жены — а ведь она в последнее время так редко улыбалась — Франциск снова подумал, что правильно сделал, решив удочерить найдёныша. Кем бы или чем бы ни была «волчонок», но она принесла радость в их дом. Девочку решено было назвать Сельваджей, что значило «дикарка» — в память о её происхождении. Единственным человеком, который, похоже, был совсем не рад прибавлению в королевском семействе, оказалась Дезидерия. «Верно, ревнует», — думал Франциск, глядя, как дочка куксится при виде новоявленной сестрёнки. С первых дней у них не заладилось: то Дезидерия младшенькую из колыбельки уронит, то питье на неё разольёт, то ещё какая печаль. Как подросли обе — и того хуже стало. Пошли всякие выдумки, наговоры на сестру. Франциск хмурился. Дезидерия и до появления сестрёнки любила рассказывать всякие небылицы — про говорящих кукол, например. Но те истории были безобидные, а вот клеветать на других нехорошо. То, что дочь растет врушкой, Франциска печалило. Что бы про него ни говорили враги, а честность он уважал. Честность, ответственность. Дезидерия не желала слышать ни про то, ни про другое. Жила в каком-то своём мире, с этими её куклами, сказками, выдумками. Франциск и рад был бы относиться к ней добрее, но она своими поступками то и дело выводила из себя и его, и Стефанию. Одна её попытка сбежать из дворца чего стоила. И ладно бы просто сбежала, так потом ещё начала повторять за местными нищими… всякое про него. Это уж было чересчур — чтобы родная дочь осмелилась поднять против него голос, прислушиваться ко всякому отребью! Да ещё и заявила, что ей не нужно кольцо, являющееся символом власти в их роду! Кольцо Дракона, священная реликвия, которую передал Франциску отец, а он сам собирался передать дочери, когда она выйдет замуж! Франциск тогда в гневе накричал на дочь, не понимавшую по неразумию очевидных вещей: что недовольные найдутся всегда, что жестокость — лишь другое имя сильного правления, что, наконец, принцессе подобает слушать родного отца, а не каких-то нищих бродяжек. И с тех пор нет-нет, да и думал: лучше б его старшей дочерью была Сельваджа. Она его никогда не разочаровывала. Сельваджа была послушна, Сельваджа была умна, Сельваджа никогда не оспаривала то, что он говорил, и за её красотой, расцветающей с каждым днём, подобно диковинному цветку, чувствовался твёрдый характер. Вот уж кто был настоящей королевской дочерью во всём, кроме происхождения. Франциск смотрел на это и печально вздыхал. Он, конечно, любил Дезидерию, она его родная дочь, его плоть и кровь — но почему ей так нравилось огорчать его? Глупая, вздорная девчонка, постоянно завидующая сестре. Разве сможет она стать королевой, править твёрдой рукой? «Не сможет», — думал Франциск и злился на неё пуще прежнего. А потом Дезидерия решила, что может поставить дурацкую влюблённость выше родной крови, важнее интересов государства: помогла этому мятежнику Виктору, забравшему в голову идею вернуть трон отца, сбежать. И это был конец. Так Франциску казалось в тот момент. Пусть непокорная девчонка выходит замуж, и её муж правит вместо неё. Франциск созовёт принцев и предложит биться за руку принцессы на турнире: по крайней мере, это честно, оружие не лжёт. Можно сойти за умного, если ловко подвешен язык, можно наобещать с три короба — а потом не исполнить, но с мечом в руках обмануть невозможно — либо ты достойный воин, либо нет. Франциск смотрел на принцев, собравшихся на пир в честь турнира, и поневоле прикидывал, чего стоит каждый из них. Этот щупловат, этот любит выпить — вон, лицо какое красное, а тот, судя по солидному пузу — поесть. Лизандро, по разговорам, хорош с мечом, правда, манерами не блещет, как убедился тут же Франциск. Безобразная сцена, которую устроили на пару они с Дезидерией, дала другим повод посудачить и заставила Франциска обеспокоенно нахмуриться. «А девочка-то не из трусливых», — подумал он, когда дочка на словах дала знатный отпор наглецу и только что кочергой его не приложила. Раньше он такого за ней не замечал. Не до того было, много времени в походах проводил. Может, и выйдет толк из этой затеи с турниром. Девчонке нужен мужчина, который выбьет из неё дурь. Сурово, но по-иному, видно, никак. А там, глядишь, пойдут внуки, появится достойный наследник. Перед сном Франциск даже поделился этими мыслями со Стефанией. Но Дезидерия и тут пошла ему наперекор. Сбежала, и на этот раз найти её не смогли. Куда отправилась принцесса, на что рассчитывала — о том можно было только гадать. Нянька — глупая женщина! — клялась и божилась, плакала, что ничего не знает. Что ж, не хочет Дезидерия быть королевой — не неволим, мрачно решил Франциск, стараясь загнать поглубже беспокойство за дочь. Чаша терпения переполнилась. Он слишком долго прощал. Много лет назад ему был знак, а он не понял его — да и как он мог тогда предполагать? А теперь от горькой правды не уйти. Именно Сельваджа станет его наследницей, за её руку будут биться принцы на грядущем турнире. Духи леса послали ему девочку-найдёныша в утешение взамен непокорной старшей дочери, и кто он такой, чтобы с ними спорить?***
Турнир обернулся катастрофой. Сначала на него явился треклятый Виктор, которого считали погибшим при попытке бегства, и заявил о своем праве участвовать. И ведь не поспоришь! Чего-чего, а брать свои слова обратно Франциск не собирался, даже если б знал, чем обернётся дело — он не лжец какой-нибудь! А обернулось плохо — в финале остались двое, Виктор и наглец Лизандро. И глядя, как Лизандро медленно, но верно уступает под яростными ударами противника, Франциск думал одновременно две мысли, хорошую и плохую. Плохая была о том, что, если не случится чуда, придется праздновать свадьбу дочери с этим мятежником — от своего слова он не собирался отступать. Хорошая — почти восхищённое «А ведь как дерётся, чертяка!» О воинской доблести Виктора он знал давно и не понаслышке. А потом, когда Сельваджа уже почти надела на голову Виктора венок победителя, заявился этот загадочный Красный рыцарь. Как ещё называть незваного гостя, Франциск не знал. «Моё королевство находится за Золотым морем, за дремучим лесом, за неприступными горами, оно намного больше, чем ваше», — сказал самозваный принц. От такой наглости растерялись почти все присутствующие, и даже Франциск не нашёлся, что возразить. События последних дней, должно быть, помутили ему разум, позже думал он. — А что может подтвердить ваши слова? — спросил Виктор, у которого уводили из-под носа честно завоёванную награду. — Поединок покажет, правду я говорю или нет, — донеслось из-под забрала. Они даже лица рыцаря в красном не видели, хотя доспехи, какие он носил, мог позволить себе только богатый человек. Но доспехи ведь можно и украсть. Оружие не лжёт, любил говорить Франциск. Слова — пустой звук, деньги легко уходят, но меч расскажет, кто ты, без обмана. Он так часто это повторял, что его любимую фразу, должно быть, запомнили все вокруг. И все же странно было слышать отзвук собственных слов из уст этого рыцаря с неуловимо знакомым голосом — но как Франциск не силился, не мог вспомнить, кому он принадлежит. — Не стоит принимать вызов этого чужеземца, — сказал он Виктору. Мятежник или нет, тот свою победу честно заслужил. Но Виктор всегда был упрямцем. А у Франциска не хватило ума ему помешать. И глядя, как Красный рыцарь, вышибив Виктора из седла, увозит Сельваджу, король вспоминал свою любимую присказку. Почему-то хотелось смеяться. Вот и проверили.***
Франциск и знать не знал, что загадочный рыцарь в красных доспехах — его старшая дочь Дезидерия.