Колокольчики

      Генералу Ольбрихту снятся колокольчики.       Маленькие колокольчики звенят и переливаются причудливой мелодией. Но в один момент звон маленьких колокольчиков превращается в невыносимую какофонию, насколько оглушительно громкую, что Ольбрихту начинает казаться, что это по нему бьют панихиду.       И генерал резко просыпается. Несколько секунд лежит, не двигаясь, потом нащупывает на груди крест, сжимает его ладонью. В голове еще несколько секунд звучит мелодия маленьких колокольчиков, однако ее быстро поглощает гнетущая тишина. Генерал сильнее кутается в одеяло и снова пытается заснуть.       Это повторяется вот уже несколько дней. 16… 17… 18… 19…       В ночь на 20 июля Фридриху Ольбрихту снова снились колокольчики. И гулкий звук, который он никак не мог распознать. И Ольбрихт снова проснулся. Но на этот раз он уснуть так и не смог. Он лежал на спине, глядя в потолок.       Заместитель командующего резервной армией давно понял, что его душа уже не принадлежит ему. Она принадлежит заговору, с которым он связал себя неразрывной цепью. 20 июля должно было стать своеобразным Судным Днем, когда они, заговорщики, будут вершить свое правосудие, чтобы спасти то, что еще не было разрушено. Фридрих про себя усмехнулся. Провозгласили себя архангелами: спасителями Рейха и одновременно его палачами. Сами поверили в это, чтобы забыть о том, кто они на самом деле. А ведь все они грешники, и он, генерал Ольбрихт, тоже. Поэтому генералу и снились колокольчики: они будут бить по их душам, и по его, генерала Ольбрихта, тоже. И от этого генералу становилось не по себе.       Но колокольчики в тот день не отпускали Ольбрихта даже в штабе армии резерва. Каждый раз, когда начинали бить часы, в голове Ольбрихта снова начинали сначала тихо, потом чуть громче звенеть те самые маленькие колокольчики, а потом их звон становился настолько невыносимым, что, казалось, он сведет генерала с ума. И Фридрих всеми силами пытался сбросить с себя это наваждение.       - Вам просили передать, - в кабинет генерала вошел полковник фон Квирнхайм, как всегда, немногословный. Положил на стол генерала несколько листов и уже собрался уйти, когда Ольбрихт остановил его:       - Постойте.       Квирнхайм повернулся лицом к генералу. Тот несколько секунд вслушивался, а затем произнес:       - Слышите?       Пауза. Динь-дон… Динь…       - Полдень, - ответил полковник, скользнув взглядом по часам, и добавил: – Вот-вот начнется.       Он не знал ничего о колокольчиках в голове седого генерала. Он думал так, как следует думать каждому, кто принимает участие в этом святом заговоре. Только о деле, о благе Великой Германии.       "Вот-вот начнется", - повторил про себя Ольбрихт. С этим днем, с заговором 20 июля, он связан неразрывной летной. И почему-то ему казалось, что эта лента будет черной…

***

      Динь-дон, динь-дон… Это уже не часы били – это колокольчики в голове генерала Ольбрихта снова заиграли свою печальную мелодию. И эта мелодия смешивалась с глухим топотом сапог по полу. Но никто из участников этого крестного хода грешников в штабе армии резерва не слышит колокольных переливов. Не слышит этого звона полковник фон Квирнхайм: он думает совершенно о другом, как всегда. Не слышит этого звона обер-лейтенант фон Хафтен: он исполняет свой долг. Не слышит этого колокольного реквиема человек, который нашел в себе смелость и взял на себя всю ответственность за произошедшее. Но, быть может, и этот храбрый человек слышит, как звонят по нему колокола?       А когда уже ничего не осталось, генерал Фридрих Ольбрихт был первым, кому суждено было ступить на эшафот. Но перед самыми выстрелами его слух вдруг уловил мелодию, такую знакомую мелодию... Глухую, а потом разгорающуюся все громче и громче… Динь… дон… Динь-дон… Однажды эти колокола свели бы это с ума.       Генерал вздохнул и закрыл глаза. А ведь сейчас эти колокола действительно бьют по его грешной душе…       Больше генералу Фридриху Ольбрихту не снились колокольчики.