Расскажет дождь

Ливень обрушивается на ночной город, озоном щекочет ноздри, поторапливает, забираясь коварными каплями за воротник. Юра не мешкает: хлопает дверцей, спешит к подъезду. И вовсе не хлынувший дождь тому причиной. С недавних пор Юра ненавидит командировки. Как начали жить вместе, съехались, так и возненавидел. В рассуждения о разлуках, укрепляющих чувства, он теперь тоже не верит. Ересь всё это, отмазки для неудачников. Расставания — зло. «Я сегодня не такой, как вчера…», — наяривал из автомагнитолы заслуженный есаул эстрады, и с этой мыслью Юра вполне согласен. Вчерашний отпетый циник перепрыгивает ступеньки, теряясь в чувствах далёких от холодного равнодушия. Раньше потешался над чужими слабостями, нынче смеётся над собой, отказавшись от мнимой неуязвимости, нетерпеливо скулит от голода, предвкушения горячей кожи под потеющими ладонями. И уже не пытается докопаться, чего больше — радости или страха. Его сглазили: он точно знает, чьи чёрные глаза постарались, но не спешит к знахаркам за исцелением. Зачем? Вирус плотно сидит в крови, без потерь не вытравишь. Квартира погружена в сон. В закутке коридора белеет диванчик, как напоминание о Юриной невоздержанности. Когда случается такой сдвиг по фазе, он раскладывает Пашку на скрипящем кожзаме и быстро, яростно трахает. Пашка цепляется руками за скользкие подлокотники, в глазах его похоть, а сам он — грех, вжатое в подушки, бесовское Юрино искушение. После Юра довольно и сыто щурится, слушая, как тот нещадно матерится, оттирая мокрой тряпкой обивку. Из кухни пахнет тушёным мясом. Кухня — всецело Пашкина вотчина. Юра не фанат кулинарии, и предпочитает не напрягаться, уступая Паше почётную должность стряпухи. — Это дельце как раз по тебе, Ткач. Ты же у нас во всём гурман. Справляйся. Паша справляется. С ужином, а потом и с Юрой. Тянет к себе за майку и нажимает на плечи. Вместо десерта у них минет. А на завтрак Пашка ещё что-нибудь придумает. «Ш-шш-ш…», — шепчет дождь в открытую форточку. «Ш-шш-ш…», — шепчет себе Юра, крадущийся словно кот в подзаборной тени. — «Ш-шш-ш… Тихо. Весь кайф испортишь». Кайф — это Паша. Обманчиво-мягкий, дрыхнущий, как сурок. Не вскинулся от шорохов — значит, денёк оказался тот ещё. Издёргали, замотали — Юре хорошо знакома усталость, ощущение себя печёной картофелиной, когда вырубаешься, не успев донести башку до подушки. Дать бы ему отдохнуть, но Юра намаялся вдалеке и нипочём не откажется от задуманного. Ну, может, только слегка подкорректирует планы, попробует оживить бесчувственное тело в стратегически важных местах. Скидывает одежду, нависает над Пашкой, принюхивается. Пот, секс. Вляпывается коленом в липкое — дрочил, засранец. Сперма на простыни — ещё один плюсик к гордости и совершенное, невозможное какое-то счастье. Не шлялся, домой принёс нерастраченное. Мало кто знает, что Юра Пономаренко — эгоистичная сволочь. Хочется, ну хочется доказательств, что ты лучше, круче, важнее. Что место твоё центральное. И как не борись с загонами, всё равно не можешь смириться с блядской жаждой полного обладания. Мокрое пятно на постели как подтверждение, как наглядное, мать его, доказательство: скучаю, придурок, и очень жду. Юра наклоняется ниже, ревниво проверяет свои владения: всматривается в залёгшие под ресницами тени, в приоткрытые сонно леденцово-красные губы. У Юры комок в горле, но не мерзкий, а будто даже сладкий, и от груди до живота тепло переливается — странное ощущение, не хочется, чтобы проходило. Зажимает стояк ладонью сквозь трусы — рано. Во рту вся сушь московского лета. Утолить бы жажду, впиться в сочную мякотку, вылизать вкусное изнутри. Прижаться ртом к влажным вискам, уткнуться в шею, вдыхая особый дурманный запах. Юра несдержанно стонет и мгновенно оказывается вжат носом в грудь, спелёнут по рукам и ногам — не вырвешься. Пашка ласкает глазами, блестит зубами в улыбке, вжимает в себя, тут же лапая — попался, моё, не пущу. — Беспредельничаешь, Ткач? — довольно посмеивается Юра и сладко жмурится. — Ты зачем койку изгваздал, свинтус? Совсем без меня от рук отбился, смотрю. Волна дрожи проходит по телу Паши, в глазах застывает что-то неожиданно бешеное. Порывисто зажимает лицо Юры в ладонях, тянет к себе и шепчет истово: — Отбился, да? Отбился? Да я места себе не нахожу, пока тебя рядом нет. Какого ёбаного хуя так долго? Я Стасу всю плешь проел… — Тш-шш… — Юра прижимает к его губам пальцы. — Заткнись. Всё потом… Потом… Все разговоры побоку. Сейчас — тело, кожа, запах. Насытиться им, надышаться, все компенсации получить. За дни, за ночи без сна. За дрочки в гостиничном душе и идиотские страхи. — Смирно лежи, — Юра алчно лижет соски, по-хозяйски ныряет рукой под резинку боксеров. — Руки за голову и замри. — Господи, две минуты дома, а уже командует, — возмущается Паша, но подчиняется, отдавая Юре карт-бланш. — Деспот. Тиран. — Молчать! Пашка ужасно вкусный — терпкий, солёный, пряный. Вкус провоцирует на разное, но Юра демонстрирует чудеса выдержки, медленно ведёт языком и носом, мешая знакомый запах с собственным рвущимся стоном. Кусает ключицы, подобравшийся живот под пупком, вгрызается в бёдра, обсасывает мошонку. Не спеша дегустирует каждый кусочек, смакует любимое по сантиметру. При этом издаёт такие упоённые звуки, что Паша нарушает приказ, мычит заинтересованно из подушек: — М-м-м… Юр… Я не понял… — ёрзает и приподнимается на локтях. — Ты меня вот сейчас трахнуть или сожрать намерен? — Я же сказал — молчи, — гудит ему между ног страшно занятый Юра. — Притворись, будто спишь, придурок. — Как я могу притвориться… — хихикает паразит, — … когда ты мне в яйца сопишь? Щёкотно. Юра в ответ возмущённо смотрит, сурово вздёргивая измазанный слюной подбородок. Нет, что так трудно спокойно полежать, а? Не видишь — я ужасно голодный? — Ясно, — Паша откидывается на подушки и, разводя ноги шире, ставит диагноз. — Острый каннибализм. Приятного аппетита. Ага. Больше хлеба и зрелищ. У Юры с этим порядок. Зрелище охуительное — гордо торчащий член и мокрая, до блеска разлизанная промежность. Ткачёв пыхтит и постанывает поощрительно — попробуй-ка ещё там… и здесь… И вот здесь… да, и тут разочек ещё, пожалуй. Надолго его весёлости, конечно же, не хватает, слишком соскучился. Скалится уже невменяемо. Заголённый, жадный, всхлипывает без иронии: — Дальше, Юр-рр… Давай. Всё возьми… Дава-аай… М-м-мрр… Юра пытается усмехнуться, но для попытки насмешки звучит слишком жалко. Самому себе стыдно признаться, насколько ему сейчас мало. Насколько самому хочется. До звона в ушах, до ломки, до белых мушек под веками. Ещё что-нибудь так мурлыкнет, и Юра позорно спустит. Или поедет крышей. До него вообще плохо доходит, чего там бормочет Пашка. Ведь цепляет, поганец, не словами — бархатистым и низким голосом, от которого Юру тащит, как дурную крысу за дудочкой. — Юра, пожалуйста… Мало. Трахни. «Пожалуйста» пробивает гигантские бреши в остатках терпения. Если оно вообще в нём осталось — терпение. Было когда-то, Юра точно помнит, но рядом с Пашкой всё вышло. — Хочешь сказать, я плохо стараюсь? — из природной вредности он всё ещё пытается спорить. — Ебаться хочу, — давит сквозь зубы Паша. Задирает повыше ноги, раскрывается, оттопыривает похабно задницу. — Просто хочу ебаться. Вставь мне. Пожалуйста, Юра, ну. Глаза сумасшедшие, дикие. Коротко облизывает губы. И Юра — всё. Пульсация, биение крови в ушах, нарастающий гул, как на взлёте. Юра напрягает бёдра, вдвигается с силой. Глубже. Глубже. Ещё. В обволакивающий тесный жар, задерживая дыхание от того, как Паша впускает в себя: полностью раскрываясь и сдавливая горячо и крепко. Весь для него. Он. Весь. Для него. Рискованный и шальной. Гипнотический. Аморальный. Юра с каждым толчком наклоняется и целует его: в бровь, в ключицу, под грудью — туда, где за рёбрами часто-часто колотится сердце. Щетина царапает кожу, а поцелуи выходят лёгкими и какими-то трепетно-нежными. Красивый он. Желанный. И необходимый, чёрт, до воя необходимый. Протяжное «Юра-аа…» перерастает во всхлип на вдохе, а выдох Юра ловит губами, снимая стон, вбирая его в себя, срываясь следом в безумное… Молния вспышкой озаряет комнату, вслед за ней наплывают раскаты грома. «Люб-лю. Люб-лю. Люб-лю», — барабанят в стекло дождевые струи. Этой ночью дождь бессовестно откровенен.