Апельсиновое молоко

      Мы так легко можем стать младше на несколько лет.       Когда никого нет дома, мы организовываем небольшой скаутский лагерь, используя мое одеяло, вышитое какими-то причудливыми узорами; ты видишь в них птичьи гнезда, а я лабиринты из старых телевизионных вестернов. Я не понимаю, сколько часов прошло, трезвы ли мы, или мы с тобой вообще никогда не трезвели? Ты завязываешь мои глаза ярко-желтым скаутским галстуком, пахнущим дымом от костра, я учу тебя плести венки из цветов и трав. Пионы, маки, нежные незабудки, полупрозрачные сухоцветы, так напоминающие крылья бабочек с прожилками, — все они таят в твоем смехе, когда у тебя ничего не получается. Ты подаешь мне новые бутоны, а я вплетаю их в твою вьющуюся шевелюру.       Нет. Нет никаких цветов, это просто запах, просто твоя кожа. Я чувствую, что стою в цветах по самое горло и уже не отличаю поцелуи от засахаренных фиалок, которыми обычно украшают кексы. Ты пытаешься сложить из моих пальцев бумажный кораблик, я пытаюсь слизать языком сладкую пыльцу с твоих губ, я чувствую вкус взрывной карамели и целую твои полуоткрытые веки — изумрудные стеклышки, заботливо обернутые лепестками лунарии. Ты снимаешь маленькие медные гирьки с моего языка, медленно достаешь все засохшие семена чужих осуждений, которые сеяли во мне все вокруг, но не ты. Ты заполняешь оставшиеся после них шрамы льном, брусникой и поцелуями.       — Мы не можем, не можем стать младше даже на несколько лет, — шепчешь ты куда-то в мои волосы и тихо смеешься, потому что ждешь, что я захочу доказать свою точку зрения.       Но я не хочу. Мои пальцы — лепестки нежной космеи — скользят по твоим обнаженным плечам, соединяя мелкие созвездия веснушек и очерчивая выдуманные фигуры. Ты целуешь меня за ухом и говоришь, что кожа на вкус как апельсиновое молоко. Потом ты целуешь меня в губы, чтобы я могла ощутить этот граничащий с безумием привкус, но я чувствую что-то куда более эфемерное.       — Мы ведь из одного генетического материала, — пытаешься объяснить ты те странные ощущения, но я морщусь — генетика тут совсем не при чем.       Я могу считать твои ресницы часами, а ты рассказывать мне о моих же шрамах, находя их на теле так быстро, потому что знаешь каждый, и целуя, будто то — следы прорастающего жасмина, что расцветет в начале июня. Мы можем делать всё это даже дольше, чем часами, и старое причудливое одеяло, в которое мы раньше заворачивались с головой, а теперь едва умещаемся, плотно прижавшись к друг другу, может вечно быть нашим спасительным островком.       — Мы не можем вернуться, не можем стать младше, — почти с сожалением шепчу я, подтягивая колени к себе, чтобы не покидать пределы нашего "лагеря", а ты негласно соглашаешься и осыпаешь мою шею новыми поцелуями.       Твои руки оплетают мое тело пьянящей виноградной лозой, притягивают к себе, хотя кажется, что ближе некуда. Ты спрашиваешь, не замерзла ли я, и я отрицательно качаю головой — черлидерская форма, небрежно сброшенная у самой двери, лишь радует глаз. Пока ты целуешь меня вниз по позвоночнику, собирая на губы как можно больше апельсинового молока, я вынимаю лепестки ранней азалии, застрявшие меж твоих пальцев, — не должно остаться никаких следов, наш "скаутский лагерь" свернется вместе с узорчатым одеялом, уложится в картонную коробку и скроется глубоко под моей кроватью.       — Чем занимались после школы? — по приходу домой спрашивает мама сразу из коридора и для чего-то так настойчиво цепляется за предплечье отца, отчего морщинистые руки почти безжизненно бледнеют.       — Уроками, — коротко отвечаю я, по привычке улыбаясь до того, что начинает сводить скулы. Ты сразу спрашиваешь, как прошел их день, и почему-то улыбаешься намного искренней меня, забирая из рук отца пакеты из «Wal—Mart».       Родители начинают обсуждать прошедший день так истово, что кажется, будто пытаются заговорить друг друга. Они снова делают вид, что не замечают, как ты, проскальзывая мимо меня, совсем не тихо, восторженно замечаешь: «Как апельсиновое молоко!»