***
Пришла в себя я от жуткого холода, сковавшего тело. Я по-прежнему лежала на полу, в изодранном в клочья платье, и ощущала себя так, словно умерла. Подтянула ноги, сворачиваясь калачиком, поняла, что вряд ли так согреюсь, и с трудом поднялась. Тело не слушалось, онемевшие конечности подворачивались, а на месте души осталась лишь пустота. Наверное, сейчас я должна была чувствовать боль, ненависть и злобу, а может, страх перед тем, что произойдет, когда кто-то узнает о том, что случилось, но ничего, кроме равнодушия и омерзения, не было. Я добралась до купальни, отодвинула заглушку и некоторое время просто сидела, наблюдая за тем, как золотистая вода наполняет бассейн. Потом стащила с себя то, что осталось от платья, и залезла в исходящую паром воду. Первое мгновение боль, взорвавшаяся внизу, ослепила меня, но чуть погодя я привыкла и полностью погрузилась, уходя под воду с головой. Раньше я всегда расслаблялась, принимая ванны, но теперь что-то внутри смерзлось в один ледяной ком, и задеревеневшие в постоянном напряжении мышцы больше меня не слушались. Сказка закончилась сегодня, явив мне истинный лик любого мира. Кое-как выбравшись из купальни, я тут же улеглась в кровать, накрылась одеялом и замерла, будто бы надеясь таким образом спрятаться. Браслетов на моих руках больше не было, но я все еще чувствовала их ледяные прикосновения на своей коже. Хотелось содрать их, убрать прочь, и я, сама того не замечая, начала раздирать запястья до крови. И только когда услышала тихую мелодию, полную затаенной горечи и боли, остановилась. Белоснежные простыни уже были запачканы кровью, которая сочилась из глубоких царапин, но мне сейчас было все равно — я слушала то, что говорила мне Гора. Сейчас не я была ее хранительницей, а она моей. Эребор пел мне, как мать поет колыбельную своему запутавшемуся ребенку, и я постепенно погружалась в дрему. Тяжелую, но без кошмаров, и с каждым мгновением все отчетливее понимала, что нужно делать. Он надеялся, что ему все сойдет с рук. Он надеялся, что сломает меня, превратит в одну из тех женщин, у которых глаза пусты, будто из них ушла вся жизнь. Гимрин хотел уничтожить меня, а превратил в зверя, который теперь не остановится ни перед чем, чтобы отомстить за всю боль и унижение, что он причинил мне. И он сильно удивился, когда, проснувшись в постели, что находилась в выделенных ему гостевых покоях под сводами Эребора, увидел меня, сидящую в кресле напротив. И он испугался — я видела страх в его глазах, особенно когда он понял, что у меня в руках те самые браслеты, что сделали меня беспомощнее новорожденного котенка. — Вот так ты платишь за гостеприимство, Гимрин, — тихо сказала я, впитывая все возрастающий ужас, смакуя его, как изысканное вино. — Многих женщин ты воспитал подобным образом? Расскажи, мне очень интересно было бы это услышать. — Пошла прочь отсюда, грязная шлюха, — он набрался смелости произнести это вслух. Он все еще надеялся, что победил, хотя сердцем уже чувствовал, что проиграл. — Я не позволял тебе заходить в мои покои. Или тебе захотелось продолжения, и ты решила навестить меня? Тяжелые каменные путы сковали его, пробив крепкое дерево кровати, обездвижили, надежно зафиксировав руки и ноги, не давая возможности даже пошевелиться. С силой сжали ему грудь, и он дернулся вперед, хватая ртом воздух, а я с наслаждением двинула пальцами. Острый шип, выросший из каменной плети, пробил ему плечо, с хрустом разорвал жилы и мышцы, пустил кровь, и Гимрин взвыл от боли, забился и с ненавистью выплюнул: — Стража услышит, что здесь происходит! И тогда тебе несдобровать, даже несмотря на то, что ты Дух Горы! Я улыбнулась, и он замолчал, глядя на меня. Я видела, как он едва сдерживает стоны, и меня пока вполне устраивало это его молчаливое страдание. — Верно, — я подкинула один из браслетов, поймала его, поднялась и подошла к кровати гнома. Присела рядом и ласково провела пальцем по его щеке. — Если услышат, у меня будут серьезные проблемы. Если услышат, Гимрин. А этого не будет. — Сука! — выдохнул он и взвыл дурным голосом, когда шип раскалился и провернулся в ране. Я вдохнула запах паленой плоти и задумчиво начала разглядывать браслеты, благодаря которым вся моя сила оказалась заблокирована внутри меня на те растянувшиеся на часы минуты. И сейчас это жгло меня не хуже огня, оставляя в душе только пепел. — Скажи мне, это единственные в своем роде артефакты? — поинтересовалась я. Гимрин бешено на меня посмотрел и только сжал зубы. Я растянула губы в ухмылке, и в его глазах вновь вспыхнул животный ужас, который заставил его биться в путах, как пойманная в мышеловку крыса — слишком крупная, чтоб убило сразу и насмерть, но недостаточно сильная, чтобы выбраться из ловушки. Мне доставило ни с чем не сравнимое удовольствие провести ногтем от его ключиц вниз по мускулистой груди, к которой наверняка льнула не одна женщина, оставляя красный след. — Не хочешь рассказать? — мурлыкнула я и легонько стукнула пальцем по низу живота гнома. Выстрелившие каменные путы обвили таз мужчины стальными объятиями и сжались, с хрустом ломая крепкие кости, превращая некогда красивое тело в изломанную мешанину истерзанной плоти. Я сидела рядом, слушала, как он захлебывается криком, воет на одной ноте, как закатываются от невыносимой боли глаза — ненавистные, пробуждающие свирепого хищника внутри меня. Я помнила их темными и похотливыми, полными осознания собственной силы и желания причинить как можно больше муки. Но теперь охотник стал жертвой, и я не могла остановиться. — Да! — захрипел он. — Да, единственные! Я тут же остановила натиск камня на живое тело. А Гимрин разрыдался, начал лепетать что-то несвязное, задыхаясь, просить о пощаде — сейчас знаменитая выносливость и крепость гномов играла против него. Обычный человек давно бы уже умер от болевого шока, не выдержал изощренной пытки, а этот был не только жив, но и мог бы существовать дальше, правда, у мужчины уже никогда не получилось бы провернуть то же, что и со мной. — Ну, вот видишь, — я сжала пальцы, и браслеты брызнули во все стороны золотистой пылью. — Это было совсем не сложно. Закончим на этом наш разговор. Каменный шип, все также остающийся в теле гнома, словно взорвался, плюясь во все стороны гранитными осколками. Острые края пластали плоть, раздирали мужчину изнутри, и мне пришлось отступить подальше, чтобы не запачкать одежду кровью, хотя несколько капель все же попали на ткань. Я досадливо сморщилась, но не ушла — мне хотелось досмотреть до конца. Я желала, чтобы он в последние мгновения своей жизни видел меня и ушел из этого мира с осознанием поражения и невыразимым ужасом в душе. После того как затих последний хрип, я тщательно прикрыла за собой дверь, отошла подальше и повела рукой, отворачиваясь. За спиной раздался жуткий грохот, и все гостевое крыло провалилось вниз, в бездну.***
Edwin Marton — Tosca Fantasy
Я почти не чувствовала холода, несмотря на то, что на мне были лишь легкая рубашка, штаны из тонкой ткани и полусапожки. Просто сидела прямо на льду, там, где весной и летом в долину низвергается водопад, и смотрела, как медленно небо окрашивается в алый цвет. Многие говорили, что такой восход бывает только тогда, когда ночью пролилась кровь, но я никогда в это не верила. Выходит, само небо плачет по погибшим? А если мертвец не заслуживал ни права на жизнь, ни даже той смерти, которую получил? Тогда почему природа оплакивает ушедшую душу? Несправедливо. Ветра почти не было. Мне казалось, что все вокруг застыло в ожидании, и даже привычной дрожи Одинокой Горы не чувствовалось под пальцами. Она всегда была живой, всегда дышала — размеренно, словно великан, полный сдержанной силы, но сейчас она замерла. Иногда я ощущала ее робкие касания, будто бы Эребор пытался что-то мне сказать, но я знала, что больше не хочу ничего слышать. В одно мгновение мне показалось, что где-то в самой глубине души вспыхнула боль, недоумение, страх, но я быстро подавила его, потому что это были не мои чувства, и мне было наплевать на то, что произойдет дальше. — Вот ты где, — его голос заставил меня недоуменно обернуться. Торин стоял недалеко от меня и не решался подойти. Я не знаю, чувствовал ли он, что что-то не так, или же просто предпочитал вести диалог издали. Я равнодушно кивнула ему и отвернулась вновь. — Тебя все ищут. — Зачем? — мне это было не интересно, но я все же спросила. — Часть гостевых покоев провалилась, — сказал король и сделал пару шагов ко мне. — Стой на месте, — приказала я, поднялась на ноги и отодвинулась почти к самому краю, бесстрашно повернувшись спиной к пропасти. — Мы проверили, и выяснилось, что жилой была только одна комната, — Торин остановился. Голос его был тих и спокоен, словно он боялся испугать меня, и я, когда это поняла, улыбнулась. — Гимрин из рода Черновласов погиб. Все остальные целы и невредимы. — Сожалею, — чуть склонила голову я. — Ты ничего не хочешь рассказать? — меня всегда поражал его взгляд. Пронзительный до боли, и мне стоило большого труда сдержаться, потому что всего лишь на одно мгновение в погасшей душе вспыхнула боль, взорвавшись мукой во всем теле. — Что произошло, девочка? — Ничего, — улыбнулась я сумасшедше. — Я всего лишь хочу попробовать полететь. У драконов получается, чем я хуже? — Вернись ко мне, — он протянул руку и сделал еще шаг. — Отойди от края. — Зачем ты пришел? — спросила я, отступая еще немного назад, и увидела в синих глазах мелькнувший страх. Это все — ложь и обман. Сказка закончилась. — Почему ты здесь? Вместо ответа Торин вытащил из кармана что-то и показал мне. Я присмотрелась и поняла, что в руках король держал Аркенстон. Сияние камня угасло, а в искристой глубине, прежде переливающейся невиданной радугой, расползлась уродливая трещина, которая тянула свои щупальца к поверхности. И я поняла — еще немного, и камень разлетится цветными осколками, исчезнет, словно его и не было. — Жаль, — произнесла я, равнодушно глядя на королевский камень. — Он был красивым. Прости, Торин, что так вышло. Мы немного заигрались. Я ошиблась в том, что поверила в красивые истории, повелась на вашу доброту и заботу, совсем запамятовав, что внешний мир всегда жесток. Но жизнь такова, что всегда приходится платить за свои ошибки. Тебе ли не знать. — Что он с тобой сделал? — прошептал Торин. — Это все уже не важно, — я вдохнула полной грудью. — Фили ведь там, внизу? Я чувствую его… Совсем немного. Когда пойдешь обратно, проследи, чтобы он не заходил в сокровищницу, а Смаугу прикажи выгнать драконов — я не успела приучить их к чужим рукам, они сейчас очень опасны, особенно Сунг. Только, прошу, не причиняйте им вреда. — Вот сама все и сделаешь, — король решительно шагнул ко мне, а я вскинула руки в стороны, но потом не удержалась и вцепилась в солнечный камень, зажмурилась и рассмеялась. — Скажи ему, что я никогда его не любила, — сквозь смех произнесла я. — Это был лишь способ остаться здесь, быть в этой дурацкой сказке. Пусть он лучше ненавидит меня, чем скорбит. Прощай, Король-Под-Горой. Да будет твое правление долгим и мудрым. Я успела увидеть, как Торин отчаянно рванулся ко мне, пытаясь успеть, перехватить, но разве можно поймать ветер в горсть? — Прости, Фили, — прошептала я, не отпуская греющий ладонь искристый камень. И сделала шаг в пропасть.