Огненный змей

Огненный змей — Всадники акопал... апокалиса! — Дед многозначительно указал на облупившуюся краску провисшей на потолке фанеры. — И что Землю проволокой обмотают. А вот глядите — провода же теперь. — Это все в той книге было написано? — Спросила студентка с радио в руке. — И еще что повозки поедут огненные и по небу железные птицы полетят. А ведь самолетов, девки, тогда не было. Вот откуда знать-то? Все в той книге сказано было. Бабка моя читала ее всё. Черная такая книга. Библия. Девки недоверчиво переглянулись. — Точно так называлась? — С сомнением уточнила та, что строчила в блокноте фарцованой ручкой. — Библия была книга, — стоял на своем дед. Его дочь, женщина лет пятидесяти, приподнялась с завалинки, высматривая среди возвращавшегося стада свою корову. — Вот бешена, снова ведь к Польке попрется. И чем ей там намазано-то? — Говорю тебе, знает она, делает корове. Ты больше зевай, молоко совсем пропадет, — переключился дед на насущную тему, и пояснил городским, со злостью убивая на ноге слепня, — Молоко у нас тащит Полька, делает что-то, зараза масонская... Девки переглянулись, и та, что была за старшую, начала прощаться. Дед не задерживал. Студенты почти каждое лето заходили к ним, деревня-то на большаке. Кому прялку покажи, кому песню пой. Проблема убывающего у коровы молока стояла острее. Пожевав губами и подслеповато пощурившись на запертые ворота порченого соседского двора, дед направился к погребу. На фронтисписе было нацарапано явно затупившимся казенным пером: «Сия книга еретическая. И хозяин скаред у ней. Лупоян Мелиница». Кто был этот Лупоян — хозяин скаредный или исправник в приказе, где книга явно успела побывать по причине ереси, семейная история умалчивала. Вечерняя дойка кончилась, и домашние отправились пить чай, а дед все разглядывал, склонившись поближе к окошку, бабкину «библию», извлеченную на свет из погреба. *** Семен Анатольевич Подземский стоял перед бесформенной грудой обгоревших бревен, еще недавно бывшей его избой. Ночью прошел дождь. Пахло сырыми жжеными тряпками и свежей краской. Он приподнял ногу, посмотрел на подошву кирзача, равнодушно заметил, что раздавил валявшийся в траве тюбик с кобальтом. Из-за чудом уцелевшей печи вставало бутафорское осеннее Солнце. Он поежился. Веревка в руке сильно дернулась. После пожара Семен Анатольевич два дня скрывался на болоте. По случайно посетившему его везению он повстречал там известную своей бестолковостью корову по кличке Цыганка. В тот злополучный день, когда все случилось, в последний момент ему удалось отворить уже занявшийся двор, и испуганное животное, потряхивая тощим выменем, унеслось в темноту, добросовестно перебирая копытами и сзади вдруг напомнив Семену Анатольевичу его учительницу английского языка в третьем классе, которая вот так же, прихрамывая на качающийся каблук, подавшись вся вперед, стремительно несла в учительскую на согнутой руке пачку классных журналов. Училка была классической каргой с грубым и каким-то фаталистичным чувством юмора. Надо отдать ей должное — это была хоть и категорически непривлекательная, но яркая и запоминающаяся женщина. И у Семена Анатольевича даже вызывала какую-то симпатию. Ну, в конце концов, она была матерью его друга. Через десять лет после того как оба окончили Мухинское училище, собравшись на ее похороны, бывшие однокурсники на радостях от встречи после долгой разлуки перепились так, как умеют только художники. Очнулся Семен в вытрезвителе вместе с товарищем. Там-то сын покойной и обратился к нему с необычной просьбой — пожить с ним год-другой в давно заброшенном деревенском родовом доме. Семен Анатольевич с готовностью согласился, не слишком вдаваясь в детали, ведь в конце концов они друзья, у парня мать только что умерла, да и совместные пьяные приключения способствуют образованию некоего согласия между двумя интеллигентными людьми. В общем, друг бросил его на второй год их добровольного затворничества в адской рязанской глуши. Просто отлучился по срочному делу в Питер и пропал. Вероятно, не мог заставить себя покинуть переполненный туристами и мороженым цивильный летний город. А Семена Анатольевича как-то затянула здешняя простая и живописная жизнь. Веревка вновь дернулась. «Что я тут делаю?» — С опозданием на три года спросил он себя. Над пепелищем поднялось облачко пепла и что-то зашевелилось. Словно затерявшийся лучик Солнца, к этому времени уже порядочно забравшегося на небо, какое-то огненное светящееся существо выкатилось из-под начисто прогоревшей балки и полетело к оврагу, задевая верхушки уцелевших яблонь. Цыганка дружелюбно замычала ему вслед. *** Огонь прошел по всей планете. Огненные змеи вырывались из лесных болот и накидывались на горний мир, пожирая остатки не погибшего под первым шквалом универсума. Полину не тронули. Баба слыла знающей, потому что каждый вечер портила чужих коров, подливая молока нечисти, повадившейся летать в ее дом еще при полининой прабабке. Хоть слава шла о ней и дурная, сорокалетняя Полина обладала собственной какой-никакой моралью и в остальном, что не касалось молока, была совестливой, работящей и скромной. Мужики все равно интуитивно обходили таких стороной, чуя, что ли, эту связь со змеем. Огненным змеем, — поправила себя Поля. И это не ее вина, что Земле пришел конец. Кто-то нарушил печать. Вызволил огонь, а ведь не залитый молоком он сожрет все на своем пути. Как же тут радоваться своему спасению? Куда же теперь податься? На что теперь сгодится эта выжженная земля? Сколько душ-то погублено. Полина охала и причитала, оттирая закопченное ведро в мутной воде разом обмелевшей речки. *** Так они и встретились: люди нового мира, остатки цивилизации: старик с черной книгой, баба с пустым ведром и тощий мужик с коровой на веревке. Они шли навстречу солнцу по закопченной земле. — Корову надо сберечь, — пробормотала Полина. — Молоко. — Травы нет, — откликнулся Семен, упирая взгляд в ровный горизонт. А старик ничего не говорил. Засунув руки в карманы и прижимая локтем толстенную бабкину «библию», он прислушивался к каркающему, смутно знакомому женскому голосу в своей голове, со странным иноземным выговором повторявшему роковые строки: «Черный змей, чернолютый змей, не тронь ты ни рыбу, ни мясо, ни воду, ни камень, лети на сечу буйную, коси меч деревянный, железный, серебряный, ломай руну огненную...» — «Что же ты, стерва, наделала?» — стенал он безумно. — «Уэлл, — издевательски хохотал голос. — Ученье — свет. Учись, внучок! Май грэндчайлд».