Ириски и молоко

Он знал, что запах правит всем, Прогонит прочь, возьмёт без боя в плен...

      Запах может рассказать о человеке многое. Гораздо больше, чем страничка в социальной сети, где, кроме постановочных фотографий и даты рождения, нет ровным счётом ничего толкового, или Википедия, в которой написано сухо и, в общем-то, ни о чём. Скупо, клишированно и исключительно то, что удовлетворит интерес случайного интернет-сёрфера. Но разве электронная энциклопедия или, скажем, пара строк «о себе» в «ВКонтакте» поведает о предпочтениях человека, его забавных чертах и милых странностях, о нём самом? А запах может. И может намного больше, чем фотографии и Интернет с его цветастыми сайтами, где люди говорят много, а толку мало.       Максим пах молоком; еле сладкий и такой знакомый, будто из детства, запах. Молока у меня дома всегда не хватало катастрофически. Особенно когда на пороге моей квартиры после очередного концерта появлялся этот ураган с угольно-чёрными вихрами. Весь такой усталый и измученный, как выброшенный злобными хозяевами котёнок. Иногда этот чернеющий в жёлтых лампах ураган появлялся под вечер «на чай». Вот, правда, чай обычно пил только я. Макс же, брезгливо косясь на чайник, фыркал и со звёздами в глазах лез в холодильник за желанной пачкой молока. Неудивительно, что он получил прозвище «котёнок»; а я был его добрым и верным хозяином, который и молоком напоит, и пригреет, когда батареи работают на целых нуль процентов, на улице льёт дождь и вообще всё грустно.       Ещё Максим постоянно таскал в карманах куртки деревянные ириски и жевал их, как простой «орбит». Он постоянно покупал ирис дочке за пятёрки — девчушка очень любила сладкое, а эти конфеты, которые что зубами, что молотком — одинаково бесполезно, — в особенности. И в этом виделось явное сходство Сони с отцом, который не был охотником до сладкого (сельдерей — наше всё), но ириски поглощал с завидным удовольствием.       Приторный карамельный запах всякий раз обжигал ноздри, стоило Максу появиться на пороге квартиры. Казалось, он был весь соткан из тонких ароматов парного молока и ирисок, и эта безумно нежная, обволакивающая сладостью смесь выбивала из-под ног землю — я всегда придавал запахам слишком много значения. До сих пор помню ни с чем не сравнимый бабушкин запах скошенной травы и старых книг, которые она читала по вечерам.       Ещё Максим любил намываться каким-то ужасным гелем, перебивавшим родной запах, после чего выливать на себя пол флакона не менее убийственного одеколона, да так, что голова болеть начинала; потом получал от меня пинок и на двадцать третье февраля — нормальный гель для душа вместе с бонусной пачкой ирисок. — Опять жрёшь? — исподлобья гляжу на драммера, клубочком свернувшегося рядом на диване и жующего (какую там по счёту?) ириску. — Зубы сломаются. — Спасибо, мам, я как-нибудь сам разберусь, — беззлобно скалится тот, глотая конфету. — Киса моя, — приторным, как чёртова ириска, что этот грешный котяра сунул в рот, голосом тяну я, — ради тебя стараюсь же. Максим прищуривается, и его янтарные глаза превращаются в две хитрющие узкие щёлки. — Иди сюда, — он выпутывает руки из пледа и тянет меня к себе. — Максим, ты что, опять мылся этой дрянью? — пытаюсь отодвинуться, но «котёнок», которому шёл уже сорок девятый годок, всё равно сильнее меня и не даёт этого сделать. — Что? Не так сладко, как ир... — В самом деле, лучше жри свои деревянные ириски, только про эту адскую жижу забудь! …Ведь что бы я не говорил про злосчастные ириски и молоко, сладкий запах Макса люблю больше всего на свете. Но ещё больше я люблю самого Макса.