Эти глаза не должны блестеть от слёз!

К утру Дейнерис, прелестная жена богатого и сурового рАджа Дрого, уже почти преодолела четвёртую стадию отрицания неизбежного. Заглянувший в широкие окна её будуара рассвет она встретила, сидя на козетке. Плечи раджини уже не вздрагивали от рыданий и не тряслись от бессильного гнева, они обречённо поникли под кипенно-белым пеньюаром. Её верный рыцарь и телохранитель, сир Джорах Мормонт, сидел возле неё, опустив голову. — Может быть, — думала Дейнерис, — он хотел бы, в попытке успокоить и поддержать, хотя бы дотронуться до моего плеча... Но не смеет. Да, он так влюблён, что даже не смеет. В покоях юной леди и её брата всё было по возможности обустроено — насколько это было осуществимо в том диком и невежественном княжестве, куда их занесла жестокая судьба — на европейский манер. Так захотел беспутный старший брат Дейнерис. Слово «беспутный» все женщины, которым доводилось говорить — точнее, сплетничать — о принце Визерисе, обязательно произносили громогласным театральным шёпотом, широко выпучивая глаза и забавно изображая преувеличенный ужас на лице. Мужчины же — друзья, стража и свита рАджа — если бы им довелось назвать принца Вирезриса беспутным, выговаривали бы это слово, точно так же нарочито, но намного более достоверно, изобразив брезгливость, словно сплёвывая его. «Если бы» оттого, что, упоминая о брате раджини, они в основном употребляли словечки намного более крепкие и оскорбительные, нежели это, довольно невинное по сравнению с их лексиконом, определение. Оба белокурых чужака — в основном, конечно же, принц, которому было восемь лет, когда им пришлось бежать в страну дикарей от кровавого бунта, уничтожившего правящую династию, к которой они принадлежали — словно бы обречённо цеплялись за осколки, связывающие их с прошлым, за воспоминание о воспоминаниях, за тень навсегда утраченного... Принц Визерис отчаянно мечтал вернуть то, что отняли у них — у него! — «бунтовщики, чернь и узурпаторы», а раджине в этом смысле жилось намного легче. Она была грудным младенцем, когда всё, что у них имелось, пожрали революция и война. Она не помнила ни отца, ни мать, ни их дворец, ни их холодную страну... Итак, раджиня Дейнерис к рассвету, с досадой выслав горничных, которые всю ночь бестолково толпились вокруг неё подобострастно шелестящей стайкой с пудреницами, нюхательными солями и пресловутыми стаканами воды, постепенно приближалась наконец к пятой стадии принятия неизбежной утраты — согласию, пусть очень неохотному, с тем, что бесценная реликвия, подарок на её свадьбу, окаменевшие, оправленные в золото и драгоценные камни три яйца динозавров (впрочем, невежественные туземцы упорно называли их яйцами птицы Рух), пропала навсегда. Навсегда — потому что никто из прислуги не знал о том, где Дени их прятала. Навсегда — потому что подозревать было просто некого! Ну не на сира же Джораха ей думать, в самом деле?! — Вы больше не плачете, леди. Хриплый голос сира Джораха звучал очень виновато. Этот кристальной честности человек, верно, казнит себя и мучается, что не уберёг, что не уследил... Дени молча кивнула. — И правильно! — слегка улыбнулся ей Джорах. — Эти глаза не должны блестеть от слёз! — Правда? — от комплимента Дени сразу расцвела и кокетливо заулыбалась, что, в сочетании с зарёванным личиком, выглядело странно. — Абсолютная правда, леди! — совершенно искренне ответил сир Джорах. — Позвольте мне оставить вас. — Да-да, конечно! Вы и так поддерживали и успокаивали меня весь вечер и всю ночь, ровно с тех самых пор, как я вернулась с охоты во дворец и обнаружила пропажу... — Он так влюблён... — думала Дени, — так влюблён... Принц Визерис резко обернулся на скрип открывающейся двери. Он всю ночь не мог уснуть — эти дикари бегали и орали из-за какой-то там кражи у его сестрицы. Хотя бы приглушать голоса, проходя мимо двери в его покои, конечно же, никому в голову не пришло! Визерис недовольно уставился на вошедшего сира Джораха. Принц как раз собрался забыться и если не поспать наконец, то хотя бы помечтать о том прекрасном дне, когда вернётся на Родину... Или постараться воскресить в памяти матушку, брата и отца... Ещё не хватало, чтобы Джорах увидел слёзы на его глазах. — Ваше высочество, — торжественно сказал сир Джорах, опускаясь перед сидящим на своей постели, растерянно хлопающим ресницами Визерисом на одно колено, — пожалуйста, примите это. — Э-это... это те самые исчезнувшие из тайника моей сестрицы драгоценные яйца, которые... — Да, ваше высочество, — застенчиво и несмело ответил сир Джорах. — Ради... ради вас я пошёл на обман и на это преступление. Примите их, и пусть они помогут вам вернуть престол... И добавил, наконец-то решившись поднять взор: — Эти глаза не должны блестеть от слёз. Только от счастья.