Встреча

Декабрь сорок третьего выдался не столь суровым, как в сорок первом, но довольно снежным. Поезд стоял на безлюдном полустанке уже несколько часов, пропуская эшелоны, идущие на запад, к линии фронта. В вагоне хорошо топили, ему бы лежать на полке и спать, раз уж выпала такая возможность, но что-то потянуло наружу. Натянув сапоги и захватив овчинный полушубок, он пошел к выходу, спотыкаясь о чужую обувь, задевая торчащие с полок ноги. — Долго еще стоять будем? — для проформы спросил он у начальника поезда. И без него знал, что поезд двинется через пять с половиной часов, но спросить надо было. Так сделал бы любой нормальный человек, а он, хотя человеком уже давно не был, сейчас не хотел привлекать внимание. Получив в ответ неопределенное пожимание плечами, он вышел в тамбур. Спрыгнув на занесенную снегом платформу, он побрел к станционному домику, недоумевая, куда и зачем его несет. Однако ж повернуть назад и не подумал — за многие сотни лет научился доверять интуиции Иного. Линии вероятности не показывали ничего экстраординарного, опасности он не чувствовал. У стены здания, пытаясь спрятаться от ветра, стояла женщина в ватнике и в валенках с галошами. В руках она держала нечто, замотанное в одеяло. — Картошечки не желаете, товарищ капитан? — спросила она жалобно. — Горяченькой? Он остановился и взглянул на нее. Широкое крестьянское лицо, румяное, обветренное, из-под платка выбиваются светлые пряди, что-то овечье-покорное в выражении лица — такие женщины, без огонька, без изюминки, никогда не привлекали его. — Точно горячая? — лениво спросил он, не понимая, почему всё же заговорил с ней. — Точно — недавно сварила и вон как укутала! — Что взамен хочешь? Она с надеждой посмотрела на него: — Махорки или сахару. Чай тоже хорошо. Он сунул руку за пазуху и достал мешочек с неровно вышитой красными нитками надписью: «Дойти до Берлина». Она обрадовано закивала и начала разматывать одеяло на кастрюле. За несколько секунд он успел еще раз взглянуть на линии вероятности и поразился резкой их перемене — везде была она. Как будто судьба тыкала его носом, словно щенка — иди с ней. И, кажется, он начинал догадываться, в чем тут дело. — Картошки я не хочу. Мне бы помыться — пятые сутки еду. Печь-то не остыла еще? Горячая вода найдется? — А как же поезд? Отстанете. — Ничего, мы здесь надолго застряли. Ну что, идем? Она опасливо вздохнула и кивнула. *** Изба, несмотря на трудное время, содержалась в чистоте, и он немного расслабился. Всегда отличался брезгливостью — хотя чего только не случалось с ним за тысячу лет, мог бы уже и избавиться от неудобной привычки, но нет. Ему было выдано широкое льняное полотенце и два ведра горячей воды. Мылся он на мостках*. Один. Хозяйка помощи не предложила. Да и так было неплохо. Даже ради возможности побаловать тело горячей водичкой стоило все это затевать, подумал он, с удовольствием растираясь жестким полотенцем. *** Он подошел к ней сзади и положил руки на плечи. Она вздрогнула и замерла, не поворачивая головы. — Пойдем, — скомандовал он. Покорно поникшие плечи сказали ему, что магическое воздействие тут не потребуется. Как он и думал, все это оказалось довольно скучным. Его «полюбовница» просто терпела, не сопротивляясь, но и не проявляя никакого воодушевления. Сделав свое дело, он растянулся рядом. Она лежала, не двигаясь. — Муж есть у тебя? — Есть. Он на фронте, с весны сорок второго. Только не пишет, — всхлипнула она и прижалась щекой к его плечу. Это первая ласка, которой он от нее дождался. — Может, другую на войне нашел... — С чего бы? — Неплодная я. Мы до войны пять лет прожили — и ничего. Ты бы вернулся? — спросила она, приподнимаясь на локте и глядя ему в лицо. — Нет, — совершенно искренне ответил он, присматриваясь к ней в Сумраке. — От меня понесешь, — уверенно сказал он. — Уже. Она отодвинулась и недоверчиво дернула плечом. — Откуда тебе знать? — Вижу. У меня бабка знахаркой была, и ко мне кое-что перешло. Ее вялое лицо загорелось испуганным интересом: — Не врешь ли, товарищ капитан? — Это муж там, на фотографии? Получив подтверждение, он поднялся с постели и подошел поближе. Вгляделся в лицо, провел рукою над пожелтевшим снимком. Определить по изображению, где находится человек, для него не составляло труда. Вот с Иными в этом плане было посложнее. — Собирай вещи. Только самое ценное — лишнего не бери. Денег на дорогу я тебе дам. Она непонимающе смотрела на него, приоткрыв рот. — Поедешь в Саратов. Там твой муж, в госпитале лежит. Только не будь дурой, сделай так, чтобы у него ни малейшего подозрения не возникло. Пусть растит моего как родного. Я не шучу! — прикрикнул он на нее, видя, что она в ступоре. — Фамилия мужа? — Г-г-городецкий, — проблеяла она. Он слегка поворожил над своим офицерским денежным аттестатом, внося туда нужную фамилию. — Вот, бери. В Саратове с этим обратишься в военкомат. Она не глядя взяла вкладыш и спросила: — А что с Петей-то? — Ногу ампутировали. — Видя, что в ее глазах зарождается ужас, быстро добавил: — Радуйся — война для него окончена. Останетесь в Саратове, родится сын, приживетесь там, и все будет хорошо. «Как-то даже не верится, что потомок вот этой простой бабы станет Иным, отцом Абсолютной волшебницы», — подумал он, глядя, как она всхлипывает, утирая глаза рукавом. Он вышел в кухню, достал с приступка печи сушившиеся там сапоги, снял с гвоздя полушубок. — Прощай, хозяйка. Спасибо за помывку! — крикнул он. Ответа не последовало. Из-за приоткрытой двери было видно, что женщина водит пальцами по фотографии мужа и что-то шепчет. И Завулон отчего-то вдруг остро позавидовал незнакомому человеку Петру Городецкому. --------------------------------- Примечание Мостки* — в некоторых областях России так называют сени (часть избы).