Холодный мир

Пока они шли по многочисленным коридорам замка, в голове Шона Фейнера было на удивление спокойно. Никаких волнений, странных или гениальных мыслей, рассуждений на тему загадок Прадо. Мысли часовщика текли свободной рекой, и тут же забывались. Такое случалось редко, но даже ему надо было иногда не думать и хоть немного расслабиться. Поэтому Фейнер просто шел чуть позади Изабеллы, невольно залипая взглядом на немного покачивающиеся от плавной хотьбы белоснежные волосы директрисы. Очнулся от прострации Шон, только когда выше упомянутые волосы были уже уложены в длинную косу. Часовщик усмехнулся и машинально провел рукой по собственным взъерошенным, коротким волосам: — Не понимаю, как Вы с ними живете. Изабелла лишь хмыкнула на комментарий Шона о волосах. — Вам и не понять. Вы — мужчина, — она уверенно толкнула стеклянную дверь и медленно вышла наружу навстречу ветру и снегу, парившему в воздухе. Вечернее небо мягко освещало просторы школьного Сада. Осенью в нём кипит бурная жизнь. Ученики назначают друг другу свидания, закадычные друзья собираются на лавочках, юные девушки собирают разноцветные и листья и даже некоторые учителя предпочитают готовить материалы для последующих уроков здесь. В том числе и Изабелла. А зимой сад будто вымирает. Стоит мягкой белизне покрыть собой уютную и податливую землю, как дети исчезают вместе со всей его жизнью. Девушка подняла голову и уставилась на светло-синее, чарующее и просторное вечернее небо. Так плавно надвигается ночь зимо, исключая пламенные закаты, обычно пачкающее собой чистые небеса. Плавно, но при этом чрезвычайно быстро. Оглянуться не успеешь —, а ты уже стоишь под звёздами. Директриса зачарованно перевела взгляд на сад. Снег, мягкими хлопьями падающий свысока, заполнила собой всё пространство вокруг. Ни единой тропинки с отпечатками человеческих ног, ни единой протоптанной дороги, вокруг только белоснежная пустота, пустота, что Белле по нраву. Впереди длинное широкое поле. Скамейки выглядывают из снега, наполовину погружённые в него. «До чего хаотично расставлены!» — думаешь, с интересом оглядывая их. Нет, в этом есть порядок и закон, просто прогулочные дорожки исчезли, заснули, накрывшись ватным одеялом. Вдалеке виднеются высокие и тёмные деревья. Их ветки обледенели от холода. В воздухе поднимается сильная метель. Клубы снега бросает в разные стороны, а завывания ветра всё сильнее и сильнее. Чтобы дойти до леса, нужно пересечь это длинное безлюдное поле. Пространство его настолько огромно и настолько однообразно, что угнетает своим цветом невинности и благонравия. Возможно, именно поэтому дети никогда не приходят сюда играть в снежки. Блуждать между соснами, стоящими друг к другу так близко, что света не видно, или глядеть на пустынную равнину, некогда усеянную цветами — не слишком забавно для подростков, у которых другие мысли в голове. Изабелла усмехнулась про себя — чём это она думает — и уверенно зашагала вперёд, насквозь через это заснеженное царство, манящее и отталкивающее одновременно. Девушка на ходу наэферила себе плащ, естественно ярко-белый, чтобы укрыться от холода. Шапку и шарф она, впрочем, не посчитала нужным себе добыть. Практически сразу после этого они, видимо, дошли до места, где директриса и задала тот самый вопрос. Шон удивленно приподнял бровь. Он не сомневался, что Изабелла знает о его интересе, да и он явно не единственный этим интересуется, но почему-то думал, что она и дальше будет делать вид, будто ничего не замечает. — Не буду скрывать, мне интересно, почему Вы скрываете свои эмоции. Но я не собираюсь до этого докапываться. Думаю, если Вы захотите — то расскажете мне. Ежели нет, а я больше склоняюсь к этому варианту, то мне придется смирится с неведением, — не менее безмятежно ответил Шон. Да, ему было интересно. Очень и очень. Но он действительно никогда не лез людям в душу. Ни при каких обстоятельствах. — Здесь не жарко, потому пойдёт короткой дорогой. Через лес. Нам потребуется всего десять-пятнадцать минут ходьбы, и мы у замка. Летать в такую погоду не рекомендуется, — Прадо дождалась, пока Шон поравняется с ней, и некоторое время они шли в молчании. Она будто игнорировала его ответ. Здесь, среди пустоши, заполоненной снегом, она казалась настоящей северянкой, снежной королевой. Волосы, ресницы, кожа, одежда — всё почти сливалось с окружающей средой, а величавая осанка и гордо поднятая голова заставляли думать о гордости и некоем упрямстве этой юной женщины. Наконец, словно спустя годы, когда часовщики отдалились от школы на приличное расстояние и пересекли больше половины поля, Изабелла заговорила. — Вы слышали раньше о Прадо? Сомневаюсь. А если и слышали, то это были скорее мутные слухи и непонятные суждения. — лицо директрисы как и всегда не выражало никаких эмоций. — Откуда вы думаете, моя семья? Мы не прятались в лесах, как Столетты, не скрывались в часовых городах, подражая Бейзли, не тратили свою жизнь на одинокое существование в горах аля орлы Назамиры. Да и север, откуда родом большинство духов, не наш дом, — уголок губ директрисы дрогнул, будто она собиралась улыбнуться. — На Остале существует такая страна, Индия. Она грязна и порочна, в ней верят в разных и странных богов, она нищая и утопает в распутстве и блуде. Богатые там получают все — бедные ничего. Когда-то давно, мой предок взял нищих остальцев в рабство. С тех пор их поколения рождаются и умирают на службе у Прадо. Индия — жаркая страна. Мы жили у моря, в громадной светлой пирамиде с отверстием на вершине. В это отверстие лился прекрасный солнечный свет. Там было душно и жарко, но при этом теплое море плескалось под боком, и ты всегда мог убежать от рабов и искупаться в страстных водах, понежиться в них. Пальмы на заливе стояли в ряд, а белый песок больно обжигал пятки, заставляя буквально ринуться в горячее море. Хотя, ко всему привыкаешь… — глаза Беллы были полны мечтательной боли, но голос оставался ровным и спокойным, а само лицо безэмоциональным. Часовщики вошли в лес и погрузилась в полумрак. Теперь девушка вела Шона по извилистой, одной ей известной тропе меж деревьев. Отчего-то тут было теплее. Наверное потому, что резкий ветер перестал бить в лицо, а снежинки оставили попытки усесться на нос. — Рабы, точее, слуги, как их называли, — суть одна — готовы были исполнить любое наше желание. Мы для них были великими волшебниками, способными играть с жизнью тысяч остальцев. Наша пирамида была скрыта от людских глаз и покрыты часодейным порогом. Мы могли часовать в любое время, когда нам только вздумается, и плевать, что нельзя открывать секреты часодейства простым людям, остальным. Кого это вообще когда-либо заботило? У меня была большая семья. Мать, Изольда, была воистину прекрасна. Светлые волос до пят, холодный взгляд, лиловое сари — она была для меня идеалом, но сама она меня не любила. Отец, Дерек, такой скромный и податливый, быстро привыкший к рабовладельческой жизни, искренне любил нас всех и восхищался матерью. У них было трое детей: я, мой брат, Люцифер, и сестра Мара. Маргария. — они дошли до чёрной резной беседки, прятавшейся среди могучих сосен. Аккуратные, деревянные стены были изрезаны тысячью разнообразных линий, и вместе образовывали причудливую черную сетку. Изабелла плавно зашла в небольшое сооружение и присела на узкую деревянную лавку. Было темно, потому она взмахом руки зажгла дрова лежащие в центре, на небольшой каменной колонне, явно предназначавшейся для костра. Девушка подметила, что Шон внимательно слушал. Теперь быстрый и алый огонь отплясывал тенями на бледном лице Беллы и её частично мокрых из-за выпавшего снега волосах, и выглядела она из-за этого зловеще. — Я любила своего брата всем сердцем. Сестру не очень. Маргарин только и говорила, что о женихах и свадьбах, о платьях и симпатичных рабах, готовых и сроднить любой её приказ. Она фантазировала, конечно, ведь была благочестивой, но всё-таки жутко непокорной. Ей должно было исполниться восемнадцать, когда мне не было и семи. Я была поздним и не запланированных ребёнком. Обычно я играла сама, в тишине и уединении, либо с братом, привившем мне любовь к часодейству и тайнам этого мира. Но, даже несмотря на то, что мать почти не общалась со мной, я не могла не замечать её странного поведения. Дядя говорил, что это началось вскоре после моего рождения. Изольда принялась слишком часто приглашать других индийских часовщиков в дом, она рассказывала всем о каких-то ритуалах, о которых прочла в непонятно где найденных книгах, часто начинала вещать о чём-то, не объяснив причины, могла резко встать и уйти в другую комнату, опять же, без слов. Мой отец решил, что она сходит с ума, но я не видела в её поведении ничего противоестествннного. Пока на побывала на одном из её собраний. Любопытный ребёнок, не более, я прокралась и подслушала, и подсмотрела… Она убивала своих рабов, тех, что служили нам верой и правдой, с большой жестокостью, вырезая им глаза, кишки, печень, выпуская реки крови. А потом она и её друзья пили эту кровь. Суть ли не захлебывались, стремясь насладиться вкусом. Изольда перестала за собой следить. Она ходила по дому голой, жила от собрания до собрания, придумывала новые издевательства над своими рабами и другими, ни в чем не повинными остальцами. Бывало, они насиловали бедных девушек, которые были не в силах сопротивляться. А я смотрела, смотрела на этой каждый раз. Не в силах ничего с собой поделать, я всё прибегала и прибегала, и не могла отвести глаз, не могла не глядеть на этот ужас, — бесстрастное лицо Изабеллы действительно начинало пугать, только в синих глазах отражалось пламя. — Я рассказала об этом брату. И мы смотрели вместе. Мать заставила отца участвовать в этих… собраниях. О, её уже всё перестало волновать к тому моменту. Я могла спокойно копаться в её вещах, примерять шикарные наряды, что ей были без надобности. Нас с Люком это пугало, но мы росли в такой атмосфере. Мы с этим мирились. Маргария — единственная, кто об этом не знал, но догадывался. Она стремилась отгородиться от реальности, выламывала небылицы, ждала чего-то. Жизнь так бы и продолжалась. Наше имя уже вселяло ужас не только в индусов. Мы стали известны повсюду. Хотя, мы и так были известны. Но теперь все боялись нас вдвое больше. Прадо — кровопийцы. Прадо — маньяки. Прадо — гении. Да, когда-то мы не раз спасали Индию и её глав от многих бедствий. Когда-то… Пока Изольда не сошла с ума. И вот однажды, на одном из ритуалов, ей понадобилась девственная кровь. Именно оттуда девственная кровь. И она заковала в оковы Маргарию, и смотрела на то, как её лишали девственности, и пила её кровь, и отрезала её руки и груди, и… О, простите, Шон. Вам, наверное, ужасно это слышать, — словно вышла из транса Изабелла. Вышла и снова погрузилась. — В общем, тогда мы поняли, что в опасности мы все, не только рабы и прочие остальцы. И Люк, ему было шестнадцать, в тот же день сбежал на Эфлару, к нашему далекому дядюшке, что, по сути, был дедушкой, но двоюродным — это не важно. Он бросил отца вместе с ней. Ему пришлось, из-за меня. Шестилетней девочке было небезопасно в этом богатом доме, насквозь пропитанном кровью. Представьте только, рабы за ними убирали, зная, что и их может постигнуть та же участь. Спустя некоторое время, около месяца или чуть больше, Люцифер вернулся на Осталу, решив образумить мать. Он был уже взрослый, натренированный часовщик. Перед тем, как ворваться в дом, он вызвал подмогу в лице Южного Совета Часовщиков. Вы вряд ли слышали о таком, чисто отстальская организация. Их таких две — ЮСЧ и ССЧ. Расшифровывать, полагаю, не требуется. Люк нашёл мать и отца в ещё более ужасном состоянии. Она совершенно спятила, резала своих рабов, заставляла их резать друг друга и остальцев из соседней деревушки, он был подвален и испуган, но всё ещё любил её и ничем не мог ей помешать. Она приказала ему биться за себя, и в порыве гнева Люк случайно убил его… Убил своего отца. Но мать отплатила ему огненным крестом, после чего собиралась выпить всю его кровь, но прибыл ЮСВ. С ней разобрались, даже не смотря на то, что она была духом. Расстроенный рассудок не позволял ей биться в полную силу, — Прадо остановилась и потёрла виски замерзшими пальцами. Девушку сильно вымотал этот рассказ — она будто пережила всё вновь. Часовщица откинулась на жёсткую спинку сидения. На её лице не дрогнул ни один мускул, хотя душа ныла от боли. Она была готова заплакать, но не могла. — С той самой ночи. С той ночи, когда она поиздевалась над Маргарией, а мы с братом сбежали, с моим лицом что-то случилось. Оно начало твердеть ещё с первого увиденного мною собрания, и это было последней каплей. Дядя водил меня к разным лекарям, но они ничего не могут поделать. Это не часодейская болезнь. Это обычное последствиям шока и стресса. Я даже улыбнуться из-за этого нормально не могу, — директриса изобразила жалкое подобие улыбки, хотя улыбаться в её ситуации было как минимум странно. — Теперь вы знаете, почему я так безэмоциональна. Я удовлетворила ваше любопытство? — девушка умолчала и о своём даре, и о своём страхе — она и так эмоционально вымоталась за этот день. Тем более она не понимала с чего вдруг принялась рассказывать почти незнакомому часовщику такие личные вещи. Разве этому Шону можно довериться? Достаточно взглянуть на его чёрные волосы, а чёрный — самый нелюбимый цвет Изабеллы. Та немного зло и раздраженно взглянула на мужчину. Ну да, сама же обо всём рассказала и теперь злится. «Видно, вечер. Начинаю плохо соображать» — подумала блондинка. «Слава богу, мороз позволяет нормально думать». Огонь потрескивал в камине, а за стенами беседки уже окончательно сгустилась ночь. Фейнер не ожидал, что Изабелла действительно расскажет свою историю. С каждым новым словом девушки на него накатывал ужас. Когда Прадо закончила, у часовщика были смешанные чувства. С одной стороны, если бы он об этом не знал ему бы жилось намного спокойнее, но с другой он был рад, что Изабелла рассказала ему об этом. Тем более, что что-то подсказывало, что ей давно хотелось высказаться. На несколько минут между ними повисла мучительная тишина. Повинуясь минутному порыву Шон припал к губам, явно не ожидавшей этого директрисе. Но вопреки его ожиданиям она не отстранилась. Казалось, им обоим сорвало крышу. Его руки и губы исследовали все ее лицо, шею, ключицу, теперь уже оголенные плечи… Такая хрупкая, нежная, поддатливая она неимоверно заводила его. Накидка слетела с ее плеч. Прижимая ее к себе он снова целовал её в шею, теперь уже проводя по тёплой коже языком, оставляя влажные следы. По спине девушки пробежали мурашки, и далеко не от холода. Руки скользнули по тонкой талии за спину и начали мучительно долго растегивать пуговицы. Горячие прикосновения ледяной девушки сводили часовщика с ума, хотелось овладеть ею здесь и сейчас. Места, которых касались ее губы и язык, будто горели, поцелуи не утоляли жажду, а лишь разжигают ее еще сильнее. Ждать дальше невыносимо, мужчина резко растегивает последние пуговицы, едва не оторвав их, и спускает верхнюю часть платья. Холодными пальцами он касается наоборот горячей кожи девушки, проводит по шее, ключицам, груди, аккуратно обводя соски. Он покрывает стройное тело порывистыми поцелуями, едва сдерживаясь, стремясь доставить партнерше максимально удовольствия, спускаясь все ниже и ниже. Девушка испытывала некое облегчение, ведь она наконец высказалась, рассказала свою историю, прежде лежавшую на её душе, словно непосильная ноша, хоть кому-то, избавилась от этого тянущего отношения того, что прошлое не отпускает, что сжимает в тиски и заставляет возвращаться к нему снова. Она смогла разделить с кем-то свою жгучую боль. Жгучую боль ледяной королевы. Тишина пугала многого повидавшую Прадо. Потрескивание красота, шелест деревьев, утомительные звуки наступающей ночи — все сводило с ума и погружало в пучину отчаянного томления. Возможно, она всё же зря рассказала об этом Шону — совершенно незнакомому часовщику, человеку, которому наверняка не нужна чужая ноша на сердце. Мысли её были прерваны ощущением мягкого прикосновения губ к её губам. Тёплый и затягивающий поцелуй, ставший для директрисы неожиданностью. Однако она, несмотря на собственное удивление, после некоторого ступора принялась отвечать, вложив в свои действия всю боль, весь огонь ледяной королевы, пожирающий мысли и рассуждения, оставляющий только чувства и эмоции, только страсть, пламенную, увлекающую их обоих в какое-то безумие. Белла запрокинула голову, подставляя Фейнеру свою шею, разрешая ласкать себя. Нет, не разрешая. Скорее прося о ласке. Уверенные, но вместе с тем нежные, жаркие и ласковые прикосновения и поцелуи Шона сводили Прадо с ума. Он был совсем рядом — такой тёмный, мягкий и сильный по сравнению с хрупкой директрисой. Эта мощь и токая ниточка страсти завораживали Изабеллу, заставляли её выгибаться от его прикосновений, желать большего и припадать к мужчине самой. Его пальцы слишком медленно, будто нарочно, принялись расстегивать пуговицы платья. Белла в свою очередь приникла к шее часовщика, стремительно снимая с него его собственную рубашку. Её пальцы выводили на его груди причудливые узоры, губы целовали в шею в ответ. В какой-то момент девушка, уже плохо понимавшая, что именно делает, но желавшая, всей душой желавшая, прикусила тонкую кожу Шона. Наконец, тот закончил с платьем, прекращая одну мучительную пытку и начиная другую. Он дотронулся своими холодными пальцами до её разгорячённого тело, и мурашки покрыли её кожу. Прадо машинально исследовала своими горячими пальцами тело Фейнера, постанывая от наслаждения с каждым разом всё громче и громче. Конечно, Шон не был у неё первым, но на улице, в декабре, в на половину заснеженной беседке при загадочном свете костра — это впервые. Беллу сейчас не заботило ни то, где они находятся, ни то, что их могут видеть, её интересовали лишь руки и губы часовщика. Она постепенно сходила с ума и сама сбросила своё платье до конца, открывая взору Шона чистую, бледную кожу. Шон не смог сдержать приглушенный полу-стон, полу-рык, когда Изабелла припала горячими губами к его шее. Сдерживаться становилось все невыносимее им обоим, но часовщику хотелось еще немного помучить директрису, и он вернулся к исследованию красивого тела девушки, снова вернувшись к груди. Одной рукой прикоснувшись к небольшой груди, начал массировать, а губы в то время уже снова заглатывают твердый возбудившийся багровый сосок, нежно покусывая его, проводя контур языком. Он уже понял, что заставляет вздрагивать снежную королеву от перевозбуждения. Оставляя темно-багровые засосы по телу, Шон вновь медленно спускается ниже, очерчивает круг по контору пупка, продолжая сладкую пытку. Они оба уже сгорают от всепоглощающего желания. Не в силах дальше мучать их обоих, он расстегнул ширинку и яростно, не сдерживаясь, вошел до предела. Через секунду он уже свободно двигается, наращивая темп, входя до придела и выходя, оставляя внутри самый конец. Непроизвольно Шон выкрикнул ее имя чувствуя, что больше не может сдерживаться, изливается вглубь ее прохода, силы полностью иссекают и он, тяжело дыша, падает рядом с беловолосой красавицей. Отстраненно замечает, что успел поставить какой-то эфер от холода. Постепенно до часовщика доходит, что он только что сделал. Буквально воспользовался состоянием Изабеллы, и что на него только нашло?! «И как мне теперь с ней работать? Да, что там работать, в глаза смотреть». Фейнер поднялся и взмахнул стрелой, призывая разбросанную по беседке одежду, стараясь не смотреть на директрису. «Черт, веду себя, как мальчишка». Изабелла прикусывала губу. Она была на грани — на грани между адом и раем, тьмой и светом. Ей хотелось раствориться в Шоне, забывая все невзгоды, все испытанные горести, все страдания. Тёплое тело часовщика отлично для этого подходило. Они такие разные, такие непохожие — и внешне, и внутренне. Совершенно разные принципы, понятия, взгляды. Между такими людьми ничего и быть не может, и Прадо это понимала. Но ничего не могла поделать, а страсть снедала её, погружая в новый водоворот эмоций. Мягкому, чуткому Шону от возбуждения снесло голову, как и холодной, отстранённой Белле. От того, как резко он в неё вошёл, она лишь почувствовала ещё более сильное желание. Захлебываясь их общим огнём, Изабелла не могла сдержать стонов и криков, рвущихся на волю. Испытав нереальное наслаждение, божественное блаженство, женщина некоторое время не могла мыслить. Однако постепенно рассудок проявлялся, и снежная королева приходила в себя, понимая, что-то, что сейчас произошло — неправильно, что это — тайна между двумя совершенно разными людьми, которой не следует гордиться. И Прадо пожалела, что предалась эмоциям, как девчонка, попавшая в капкан опытного врага. Хотя, Фейнер как раз врагом не был, да и сам, похоже, попался в ловушку собственных чувств. Эмоции — вот, кто истинный враг. Женщина натянула на себя одежду, тоже слегка поэферив. Лицо вновь превратилось в ледяную маску, пусть и раскрасневшуюся. Волосы спутались. — Знаете, Шон. Мне кажется, это было… Ошибкой. Стоит об этом забыть, — спокойно, но прерывающимся голосом сказала директриса. Верно ли она поступает?