Rosenstolz - Ein Wunder für mich
Лист, подхваченный ветром, опускается на зеркальную поверхность маленького озера. Лёгкий, как пёрышко, он вращается вокруг своей оси. Темп становится всё медленнее и медленнее, и вот он завершает свой недолгий полёт, приземляясь на водную гладь. Так же чувствую себя и я. Оказавшийся в ловушке собственной жизни или же в том, что от неё осталось. Я делаю то, что от меня требуется, как от меня требуется и сколько от меня требуется. Такие мысли сейчас нежелательны, как и эти дневные грёзы. К сожалению, я предаюсь и тому и другому. Возможно, причина кроется в том, что последние несколько недель я постоянно спрашиваю себя: что я здесь потерял? Ни профессия, ни личная жизнь не наполняют мои дни смыслом. Собственно, последней вообще не существует. Время, которое я не провожу в лагере, решая все старые дела, я провожу в своей скудно обставленной комнате или бесцельно гуляя. На самом деле, я бы уже давно мог обзавестись друзьями, потому что в Токио я переехал два года назад. Я был так наивен, надеясь найти кого-то в городе с населением 130 миллионов, кто бы захотел общаться со мной. Увы, я слишком неприметен, даже для японца. Больше, чем каких-то поверхностных и непродолжительных знакомств у меня не было. Я попытался переключить своё внимание на коллег, но большинство из них совсем не интересовались мною. И даже если бы я на их глазах превратился в зомби, в их отношении мало бы что поменялось. Поверьте мне, зомби бывают не только в фильмах. Думая о своём шефе, я часто удивляюсь, как это его ещё не пригласили в Голливуд на соответствующую роль. Даже самый лучший визажист фабрики грёз не добьётся такого ошеломительного эффекта налитых кровью глаз. Сам я, конечно, выгляжу не лучше, потому что среди всех этих пар, семей и прочих человеческих масс вокруг, я единственный, кто сидит на лавке в полном одиночестве с книгой в руках. И это всего лишь предлог. Я ни слова не прочитал до этого момента и вряд ли буду. Я просто сидел здесь для того, чтобы посмотреть на чужое счастье. Есть ли что-то более ничтожное? Совершенно ясно. Нет. Мне двадцать один год, и когда-то я был полон желаний и надежд. Я хотел самостоятельно принимать решения и не зависеть от родителей. Заниматься своим делом, чтобы показать, что я тоже чего-то стою. Сегодня я знаю, что выдавал желаемое за действительное, был молод и глуп. И сейчас всё ещё молод, глуп и одинок. Я действительно попробовал много всего, но никогда не выходило так, как я хотел. Гораздо больше я походил на тех наивных людей, которые верят, что, если они переедут в мегаполис, для них откроется весь мир. Единственным сразу для меня открывшимся был задрипанный туалет в прихожей, который я делил со всеми другими жильцами дома. И всё это меня не останавливало. Только не я. Таканори. Я был как Цезарь. Пришёл, увидел и отчаялся. Все мои цели растворились поочередно в воздухе. Отвратительная зарплата. Слишком маленькая квартира. И от моей первой любви вовсе ничего не осталось. У меня было несколько свиданий вслепую, но, чтобы влюбиться в этих мужчин, наверное, нужно было быть по-настоящему слепым. Почему этот город переполнен одинокими людьми? Это просто огромное прибежище идиотов, собирающих марки и уничтожающих саке. В месте, где я родился, я бы нашёл партнёра гораздо быстрее. Который был бы старше меня на двадцать лет, но тогда я бы не беспокоился, что он нюхает моё нижнее бельё. Но если бы я вернулся домой, пришлось бы признаться родителям в своей полной несостоятельности и лишиться последних остатков гордости. Из моих рассказов родители думали, что дела идут, как надо. Они не должны были беспокоиться. К сожалению, себя я не мог обманывать так же, как и своих родных. Каждый день я чувствовал себя ужасно и, прежде всего, очень одиноко. Достаточно ли было этого, чтобы начать нуждаться в человеке, с которым бы мог просто разговаривать, он бы меня слушал и ждал моего возвращения с работы? Думая об этом, слабый вздох сорвался с моих губ. — Должно быть, книга не очень увлекательная? — я услышал рядом с собою глубокий голос, обладатель которого и не пытался скрыть свою иронию. Я уже упоминал, что здесь мне встречались одни только придурки. Я быстро моргнул, чтобы убрать появляющиеся слёзы, и повернул голову в сторону. На другом конце лавки сидел пожилой мужчина с тростью, которую он держал двумя костлявыми руками. Я настолько погрузился в свои мысли, что и не заметил, что больше не сижу здесь в одиночестве. — Простите? — вежливо спросил я, потому что этот чудак привлёк моё внимание своими странными манерами. Не потому, что он был старым. В Токио очень много пожилых людей, практически полумёртвых. Но этот человек выглядел иначе, несмотря на трость и белую эспаньолку. — Умеешь ли ты вообще читать, мальчик? — без обиняков и весёлостью в голосе спросил он. Он развернулся ко мне, чтобы взглянуть на меня так же критически, как и я ранее на него. Наконец, он посмотрел мне в глаза. Если бы я не знал, то мог поклясться бы, что у него глаза молодого человека, но никак не старика. В них можно было прочитать непоколебимую волю и упорство. — Естественно, я умею читать...! — заверил я его немедленно. Не хватало ещё неграмотности в моём резюме. Я бы не удивился его следующему вопросу о том, могу ли жевать твёрдую пищу. Свой ответ я подкрепил решительным взглядом в морщинистое лицо моего собеседника, стараясь не выдавать свою внутреннюю беспомощность. — Почему же ты так пристально смотришь на одну и ту же страницу в течение нескольких минут? — опять прямой вопрос или это было утверждение? Я почувствовал себя застигнутым врасплох. До сих пор я думал, что мой наигранный образ интеллигента не разгадает никто. Но он понял это быстро. Либо я был плохим актёром, либо он хорошим наблюдателем. Я мог бы что-нибудь выдумать или же просто встать и уйти, тогда мне не нужно было ломать голову над ответом. Если бы я ушёл, не возникло мы необходимости в последующих репликах. Я не должен был бы сочинять отговорки. И мне не нужно было бы общаться с этим чудаком. Я снова бы отдыхал, как и всегда. Всё стало бы как всегда... Но я не двигался с места. — Я размышлял... — это показалось мне лучшим объяснением. Старику нечего будет сказать по этому поводу, потому что они сами любят подумать о насущном, почему раньше было лучше и прочее. — Разве ты не можешь заняться чем-нибудь получше? В твоём возрасте я не размышлял, а делал то, что хотел. Если будешь много думать — тяжёлой головы и морщин не миновать, — вкрадчиво объяснил он, но не глядя на меня. Его взгляд был направлен на озеро, которое сверкало, как алмаз. Почему все считают своим долгом учить меня? Пусть я и молод, но не настолько примитивен, хотя мы и произошли от животных, движимых инстинктами. — Для этого Вы, очевидно, наилучший пример, — выпалил я. Мне было наплевать на уважение и вежливость. На этот раз я не смог смолчать и уже готов был выслушать в ответ что угодно. К моему удивлению, мужчина совсем не разозлился. Вместо этого он повернул своё лицо ко мне и снова очень внимательно посмотрел в мои глаза. Проходили секунды, и казалось, что быстрее проходит и наша жизнь. — Вот как раз и причина, чтобы прекратить размышлять, или же ты хочешь стать похожим на меня? — ответил он насмешливо, после чего я рассматривал его безмолвно большими от удивления глазами. А потом мы оба начали смеяться. Просто так, совершенно не обращая внимания на людей вокруг. Мы смеялись. Не друг над другом, а над собой. Двое взрослых, которые ведут себя, как дети. Я и не помнил, когда в последний раз смеялся так легко, когда делал это при всех. Поэтому я ещё больше наслаждался моментом. Мужчина рядом больше не был незнакомцем. С незнакомцами так не веселятся. Не могу сказать, сколько мы вот так просидели, казалось, что мы были старыми друзьями, встретившимися после долгой разлуки. Мы говорили обо всём. Он слушал. Я слушал, и мы снова и снова вместе смеялись.***
Andreas Bourani - Auf anderen Wegen
Это было несколько недель назад, а теперь это стало для меня неким обязательным ритуалом: пойти в парк в воскресенье и встретиться с ним. Всегда на одной и той же скамье. Всегда в одно и то же время. Только книгу я больше с собой не брал. Мы никогда не назначали друг другу встреч. Это было молчаливый уговор. Как закон природы. Для многих могло бы показаться странным, что я подружился со стариком, а не со своим ровесником, имевшим такие же увлечения и интересы, как я. Для меня Сузуки-сан не был дедушкой, а наоборот — хорошо сохранившимся, иногда дурашливым мужчиной, который показывал мне, что жизнь не так плоха. Он был моим первым настоящим другом. Так что я был рад видеть его и сегодня, пообщаться с ним. Уже издалека я его заметил. Он всегда сидел на правой стороне скамьи, трость держал обеими руками и был всегда в идеально начищенных ботинках. В общем, он всегда выглядел опрятно. Его одежда. Его седые волосы и аккуратно подстриженная борода. Но что-то сегодня было по-другому, не так, как обычно. Он выглядел очень серьёзным, если даже не ушедшим в себя. Чем ближе я подходил, тем отчетливее мне это бросалось в глаза. Я спрашивал себя, о чём же он так задумался. Я молча сел на свободную часть скамьи и откинулся назад. Он ничего не сказал, не было ни малейшего движения с его стороны, указывающего на то, что он меня заметил. Это странно, потому что он всегда начинал разговор с короткого замечания моим одежде или причёске. Не потому что ему они не нравились, просто это первое, что бросалось в глаза, и он знал, что я всё равно не обижусь. Я ничего не говорил, ведь если бы он хотел сообщить мне что-то, он бы определённо уже это сделал. Кроме того, само его присутствие уже обрадовало меня. Мой взгляд стал блуждать по посетителям парка, я прислушивался к смеси различных звуков, нас окружающих. Выделяющимся на фоне других был голос мальчика, играющего в футбол вместе с отцом в нескольких метрах от нас. Я и сам когда-то занимался этим видом спорта. Ради своего отца я играл в школьной команде, но всё это осталось в прошлом. — Делал или говорил ли ты что-то, в чём сейчас раскаиваешься? — я вдруг услышал знакомый голос, который сейчас звучал слабо и устало. Озадаченный, я посмотрел на него и повторил его вопрос про себя. Я много о чём сожалел, например, о своём переезде в Токио, но я не сказал об этом вслух. — Хм... я не могу быть честным со своими родителями, — впервые я говорил об этом открыто, и мне не было неприятно. Проблемы оставались, но я чувствовал себя лучше. — Что тебе мешает? — спросил Сузуки-сан тихо. Я рассказал ему о своих родителях, о том, почему переехал сюда два года назад. — Если бы я сказал им, что у меня не всё в порядке, они сразу бы позвали меня обратно домой... — горькая улыбка появилась на моих губах после того, как я сжал их на мгновение. — И..? — коротко спросил он, ожидая моего ответа. — Не хочу разочаровывать их. Кроме того, я уже взрослый и хочу самостоятельно стоять на ногах. Я не могу всё вот так вот бросить или просить о помощи, если что-то не будет получаться... — говорил я медленно, боковым зрением отмечая, как мужчина покачал головой. — Быть взрослым — не значит всё решать самостоятельно. Если бы это было так, нам не нужны были бы семья и друзья. Нет ничего постыдного в том, чтобы попросить о помощи, если у тебя что-то не выходит... — проговорил он спокойно, а затем тихо добавил: — Как раз таки семья знает твои слабости и принимает их. Ты проиграешь себе самому, если будешь думать, что со всем можно справиться в одиночку... Я почувствовал, что он хотел сказать что-то ещё, но остановился, и слова повисли в воздухе. Он был прав. Не было никаких сомнений. Я признаю, горбатого могила исправит, но это были не просто слова. — Что насчёт вас, Сузуки-сан? Сожалеете ли вы о чём-то? — я хотел поменять направление разговора. Я и так достаточно был темой наших бесед. О нём я знал только, что ему было семьдесят пять лет и что он был страстным любителем сигар, хотя я ни разу не видел его курящим. Я посмотрел на него с надеждой. Он, казалось, внимательно обдумывал: либо ответить мне, и что ответить, либо оставить в неведении. — Рассказывал ли я тебе о своём внуке? — ответил он не в такт, после чего я нахмурил брови и покачал головой. — Он старше тебя на несколько лет, имеет такой же странный вкус в одежде, как и ты. О том, что он делает со своими волосами, я даже говорить не буду... — он начал довольно размеренно. Я улыбнулся. Я знал, что он имел в виду и что для него было загадкой: почему порванные брюки стоят дороже, чем обычные. — В прошлом мы часто здесь гуляли. Запускали воздушных змеев и ловили лягушек. Это как раз то, что очень не любила моя дочь, потому что после наших прогулок он выглядел, как болотный монстр... — он продолжал делиться своими воспоминаниями. Мимолётная улыбка появлялась его на лице, а затем снова становилась едва заметной. — Должен признаться, что я никогда не был образцовым отцом. Я был слишком занят своей работой и очень мало времени проводил с сыном. Даже сегодня у нас прохладные отношения. Но не его вина в том, что я одинок. Это было, вероятно, причиной того, что к внуку я относился гораздо лучше. Мой сын был мне чужим. Я не хотел совершать одну и ту же ошибку дважды. Поэтому всегда помогал своему внуку и поддерживал его, — он говорил, и при этом его руки сильнее обхватывали трость. — И вы сожалеете об этом? — спросил я после длительного молчания, потому что не думал, что он захочет сам мне пояснить. — Нет, это была одна из немногих вещей, которую я сделал правильно. Когда внуку было шестнадцать, он начал интересоваться музыкой. Я не имел ничего против и даже подарил ему бас-гитару на Рождество. На ней он играл, как одержимый, каждый день. Он быстро учился и уже через год играл в школьной группе. Я гордился им до тех пор, пока... он не пришёл ко мне и не заявил, что хочет бросить школу и стать музыкантом. Ты, конечно, можешь понять, что я был не в восторге от этой новости... — объяснил он, глубоко вздохнув. Внезапно он стал выглядеть старше и слабее, у меня создалось впечатление, что каждое слово давалось ему с огромной силой, которой у него не оставалось. — Вы поссорились? — я спросил неуверенно, потому что не хотел расковырять возможную рану. Он поджал губы и повернулся ко мне лицом, и я понял, что он очень расстроился. На его узкие глаза предательски навернулись слезы, и он с трудом сглотнул. Из-за этого его голос зазвучал по-другому. — Я хотел запретить ему заниматься музыкой дальше, но так же упрям, как и я, поэтому он меня не послушал. Итак, я поставил его перед выбором. Либо он выбросит музыку из голову, либо он никогда больше со мной не увидится. Несложно было догадаться, какой из двух вариантов выбрал внук Сузуки-сана. И я мог его понять. У него была мечта, он хотел добиться её исполнения любой ценой, с согласия деда или же без него. Тем не менее, я сомневался, что это решение далось ему легко. В споре можно наговорить друг другу много ужасного. Сказанное однажды уже не вернёшь. И неважно, сколько горя причинило это твоему близкому человеку. — Вы не пробовали встретиться с ним или попросить прощения? — всё-таки это стало бы первым шагом, и попытка ещё никому не навредила. — Наши пути разошлись. Он больше не приходил ко мне в гости, а когда мы находились в одной комнате, мы игнорировали друг друга. Я был таким идиотом, что не подходил к нему. Сегодня мне всё это ясно. К сожалению, осознание приходит слишком поздно, — раскаяние далось ему с глубоким вздохом. — Почему? Вы по-прежнему можете ему позвонить или написать письмо. Для разговора никогда не поздно, — заверил я его. Я не знал его внука, но был уверен, что тот его не ненавидит. Независимо от того, что между ними произошло и сколько времени они не общались. Седой мужчина удручённо покачал головой, прежде чем снова посмотрел на озеро. — Он не хотел меня слушать, и неважно, что я хотел ему сказать... Мне так много нужно ему сказать... — он отвечал спокойно, и казалось, что он разговаривает сам с собой. В его словах чувствовалась большая необходимость, которая превосходила накопившуюся боль. — Что? — это был какой-то импульс, а не осмысленный вопрос. Всё было просто, но в то же время очень сложно. Семья, которой не было, и граница, что не сделана из камня, но всё равно должна быть преодолена. — Я сказал бы ему, что я всё ещё горжусь им и что я его люблю... и всегда любил, — последовал простой, но тёплый ответ. В это же время по его щеке скатилась слеза. Он не сделал никакой попытки быстро от неё избавиться и постараться скрыть свои чувства. И впервые с тех пор, как я познакомился с ним, в его глазах я не увидел той молодости духа. Кажется, она потеряла свою силу. Осталась лишь внешность старого мужчины. Остаток времени мы провели в молчании. Это было приятное молчание, хотя определённое напряжение чувствовалось в воздухе. Я оставался с ним еще некоторое время, а после попрощался и побежал домой.***
В следующее воскресенье я сидел в одиночестве на нашей скамье. Он не пришёл, что очень меня удивило. Я не мог сказать почему, но я был уверен, что больше никогда его не увижу. Последняя встреча была его личным прощанием. Тем не менее, я пришёл в парк также и в следующее воскресенье. Медленно наступала осень, и листья изменяли свой цвет. Смесь из красных и коричневых листьев, которая, конечно, понравилась бы Сузуки-сану. Разочарованно я откинулся назад на скамью. Не потому что я вновь был один, я сожалел, что не встретил его раньше. Я многому у него научился и понял, что гордость приводит к одиночеству. Холодный ветер дул сквозь деревья, заставляя меня дрожать. Мурашки пробежали по спине: я увидел его. Он стоял всего в нескольких метрах от скамьи, на которой сидел я. Из-за ветра светлые волосы закрывали лицо. И всё-таки сомнений не было. Те же узкие глаза. То же волевое выражение лица, даже если я и видел его со стороны. Это было так, как если бы я встретил одного и того же человека. Единственное различие заключалось в том, что он был лет на пятьдесят моложе и не опирался на трость. — Сузуки-сан..? — чуть ли не шепотом сказал я, но этого оказалось достаточным, чтобы он услышал. Потому что он повернул ко мне голову и бросил задумчивый взгляд. — Оставь это, оно приносит только морщины, — я усмехнулся, что, кажется, запутало его ещё больше. — Мы знакомы? — проворчал он глубоким голосом, который был ещё ниже, чем у его дедушки. — Нет, по крайней мере, не косвенно. Я... знаю вашего дедушку, — охотно ответил я. — Знали. Он умер на прошлой неделе от инфаркта. Сегодня были похороны, — ответил он резко, чем подтвердил мои догадки о том, что я больше никогда не увижу этого старого мужчину. — Мне очень жаль. Он был хорошим человеком, — я ответил честно, поражённый этой печальной новостью. Предположение — это вещь. Признавать как реальность совсем не так легко, как строить догадки. Я провел только несколько часов с ним, не то, что его внук. Чувство потери оставалось. — Он был упрямым. Педантом и ох... — я заметил, что блондин произнёс что-то нецензурное, когда плюхнулся на скамейку. Именно на то место, где сидел его дед. Мы были чужими, но он казался мне очень знакомым. — Сначала он не разговаривает со мной несколько лет, потом пишет мне письмо, где просит о встрече... и потом... он умирает... вот так... просто... — с каждым словом его ярость, кажется, ослабевает, уступая место печали, раскаянию и пониманию. Они были готовы простить друг друга. Только они об этом не знали. — Сузуки-сан, я... — мой голос разрушил гнетущую тишину. — Зови меня Рейта. Сузуки-саном был мой... дедушка, — перебил он меня и вытащил пачку сигарет из кармана. Слегка дрожащими руками он поднёс одну к губам. — Рейта. Есть кое-что, что ты должен знать...