Лукавый, я весь твой, если ошибаюсь

Себастьян все еще провожает взглядом приближающееся к линии горизонта солнце и тучи, неумолимо заполонившие собой высокий небосвод. - Мне бы не очень хотелось после всего минувшего останавливать еще и шторм, - сдержанно произносит он и, опустившись на лодочную скамью, бросает пристальный взгляд на меня. А затем – снова окидывает взглядом море, окружающее нас со всех сторон. Сейчас его поверхность ощутимо волнуется, перестав быть обманчиво-спокойной, порывы ветра прошивают стремительно растущие волны, и наша лодка раскачивается под их непреклонной силой. В любой момент может разразиться нешуточная буря – и никто из нас к ней не готов. Вдалеке все еще виднеются шлюпки, именно на которых и удалось спастись тем немногим счастливцам, что успели вовремя покинуть тонущий крейсер. Сейчас среди них находится и моя невеста, Лиззи, вместе со своей семьей. Скрепя сердце, я надеюсь, что с ними теперь все в порядке – хотя то, что все мы пережили сегодня, никогда не сможет забыться просто так. Мой преданный демон ведет себя как всегда безупречно. Не обращая ни малейшего внимания на свою насквозь промокшую одежду, он заставляет меня усесться рядом с ним и укутывает в свой длинный фрак. Разумеется, тот тоже оказывается далеко не сухим, однако у меня почему-то не возникает желания пожаловаться на это, даже самого малого. Скорее всего, оттого, что от холода, сковавшего судорожными клещами все тело, невозможно так просто избавиться, и я, прекрасно это понимая, стараюсь преисполниться признательностью и за подобную малость. Ведь Себастьян спокойно сидит рядом со мной, разминая продрогшие мышцы рук, и на нем нет ничего, кроме тонкой рубашки, жилета и брюк, тоже не особо рассчитанных на такую стылую погоду. И хотя фактически он является бессмертным демоном, коему все нипочем, я видел своими глазами раны, нанесенные ему Гробовщиком, видел, как на мгновение он ослабил свой идеальный, хваленый самоконтроль. И в чем я не сомневаюсь, так это в том, что на данный момент моему дворецкому так же паршиво, как и мне, если не в разы хуже. И что после этой досадной оплошности, невольно показав мне свою слабость, знаю, он будет винить себя даже тогда, когда полностью излечится, когда я забуду об этом. Да, таков он, личный демон Сиэля Фантомхайва – изощренный бездушный убийца, чьей навязчивой идеей является забота о покое своего бесценного господина. Когда Себастьян вновь начинает грести, становится понятно, насколько неудобно наше с ним положение. Подаваясь всем корпусом вперед при каждом махе весел, демон задевает меня плечом, и я просто вынужден теснее прислониться к нему боком – лишь бы он ненароком не сшиб меня со скамьи. И не только прислониться, но и даже приобнять одной рукой, чтобы хоть как-то удержаться при ежеминутно возрастающей качке. И непонятно почему, но я не чувствую ни возмущения из-за этой необходимой близости, ни малейшего, самого незначительного смущения. Мы сидим рядом, словно равные, одинаково измотанные и промокшие, пережившие вместе столько всего, и вся эта ситуация невероятно сближает. Это странно, ведь раньше я никогда не позволил бы себе такой фамильярности – сидеть со своим слугой вплотную, чуть ли не обжимаясь, и при этом не слышать гласа уязвленного графского самолюбия. Просто находиться рядом и не возражать, зная, что дворецкий – тот единственный, кто не способен покинуть, что бы ни произошло, тот, кто спасал меня сотни раз и будет верен до конца, не требуя ничего взамен до определенного момента. А потому совершенно не хочется строить из себя потомственного аристократа сейчас, да и ни к чему. Вообще ничего не хочется. Я продрог настолько, что, позабыв обо всех приличиях, сильнее прижимаюсь к Себастьяну и осторожно кладу щеку ему на плечо – может быть, ощущение влажного тепла под кожей поможет мне успокоиться и отдохнуть, не засыпая. Что-то неуловимо изменилось, вот только невероятно сложно понять, что именно. Неожиданно крепкое оцепенение отступает лишь тогда, когда дворецкий начинает что есть силы трясти меня за плечи, то и дело взывая с волнением: «Очнитесь, господин, не засыпайте!». Я слушаюсь его скорее машинально, по привычке, чем осмысленно, и с трудом приоткрываю глаза. Лицо слушается очень плохо, мышцы его ощутимо ноют, и в первый момент это крайне встревоживает меня. Кивком головы показав Себастьяну, что пока не собираюсь впадать в беспамятство от обморожения, я медленно поднимаю ладони и начинаю тереть задубевшие щеки, чтобы придать им хотя бы отголосок обычной чувствительности. Но не выходит, руки слишком слабы, и демон тут же приходит мне на помощь – а чего, собственно, еще следовало от него ожидать? Он растирает мое лицо рьяно, быстрыми и резкими движениями, наполненными при этом присущей ему бережностью, и вскоре я понимаю, что его прикосновения, причинявшие раньше только приглушенную боль, постепенно становятся ярче и даже доставляют какое-то садистское удовольствие. Я невольно наслаждаюсь касаниями горячих ладоней Себастьяна к своей коже – да, они не лишены жжения и боли, однако, оказывается, так намного лучше, чем не чувствовать вообще ничего. Прежнее, немного болезненное восприятие понемногу возвращается, но я недовольно морщусь, когда дворецкий прекращает свои действия. Мне по-прежнему хочется, чтобы его чуткие пальцы дотрагивались до меня – это стремление глубоко непонятно мне самому, и оттого немного тревожит. С чего бы?.. Неужели после стольких часов непрерывных переживаний во мне – гордом графе Фантомхайве – пробудились непрошенные эмоции? Я не узнаю самого себя. Не понимаю, почему эта перемена произошла именно сейчас, что послужило ее причиной. Испытанный шок? Вероятно, но почему-то именно в этот момент я совершенно не желаю копаться в себе и выискивать какие-либо мотивы. Все намного проще, чем казалось мне когда-то – поразительный, в какой-то мере невыносимый курьез. Я по-другому думаю, по-другому воспринимаю окружающее меня, возможно, даже нас с тобой – поверишь ли? Так почему бы… не позволить себе чуть больше, чем раньше?.. Неуверенный, я неловко дотрагиваюсь до Себастьяна, заставляя его посмотреть на себя. Он вопросительно поднимает брови, но все же умудряется сохранить прежнее невозмутимое выражение лица, когда я беру его руки в свои и несильно сжимаю. Не в полную силу – потому что на большее я не способен, но все же… если подумать, мне недостаточно простого отголоска его обжигающего тепла. И демон, автоматически повторяя пожатие, окончательно убеждает меня в этом. Я чувствую себя менее одиноким. Это потому, что рядом именно он? Или, может быть, все дело в его руках? Таких заботливых и ласковых, когда касаются меня, и таких жестоких, беспощадных, когда убивают по моему же непосредственному приказу. Умелых, ловких, с сильными верткими запястьями – так и хочется пробежаться по ним пальцами, запомнить все изгибы, прощупать каждую выступающую косточку. Эти руки влекут своей странной красотой, манят неудержимо – и сопротивляться такой тяге практически невозможно. «А самое странное то, что вовсе не хочется противиться», - понимаю я и сам изумляюсь своим мыслям. Да, раньше такое никогда не пришло бы мне в голову, слишком уж чуждо осознание моему благородному воспитанию. Но не теперь. Впрочем, я еще недостаточно потерял голову, чтобы сразу отбросить все сопутствующие титулу предрассудки и броситься в омут желаний бесповоротно, с головой. Но все же… …не чуждый мне эгоизм не позволяет так просто отказаться от долгожданного, такого восхитительного, пусть и чужого тепла. Я поступлюсь своими железными принципами, а ты только не убирай рук, только не отстраняйся, хорошо? Забудем на время, кто из нас хозяин, кто – верный слуга, оставим глупую субординацию за пределами этой шлюпки. Мы одни. А я жажду тепла как никогда, и ты, его источник – единственный, кому я могу доверять. И потому… прошу, подари мне несколько минут в твоих руках, лишь для того, чтобы не оцепенеть до конца. Благо, сейчас нас совершенно некому видеть. И Себастьян молча внимает мне, впрочем, как и всегда. Читает намерения по глазам, не дожидаясь, пока они будут высказаны вслух, и, понимая мою нерешительность, сам раскрывает свои объятия – медленно, словно давая мне шанс опомниться. Но я этого делать не собираюсь, поразив своего демона пуще прежнего. Я осторожно устраиваюсь у его груди, опустив ладони на ткань почти высохшей рубашки, и судорожно вздыхаю. Наконец-то. Робкое, опасливое прикосновение приносит такое невероятное облегчение, что в первое мгновение я совершенно теряюсь. И, опомнившись, резко сжимаю непослушные пальцы, стараясь не думать о том, насколько противоречат эти действия моему обыденному поведению, к которому привыкли окружающие. Но, по всей видимости, моего дворецкого это не особо обеспокоивает. Он лишь издает неопределенный звук, который я могу расценить как сдержанный смешок, и рачительно поправляет сползший с моих плеч фрак. А затем вновь извиняется за то, что не может предложить мне чашку крепкого чая. Я пожимаю плечами. - Не стоит так беспокоиться обо мне, - голос звучит хрипло и надтреснуто; действительно, не стоило ожидать, что после такого «приключения» простуда обойдет меня стороной, - Не кукла фарфоровая, не сломаюсь. Теперь Себастьян недоверчиво хмыкает, оценивая тон, которым все это было сказано. На его лице мелькает тень какой-то мысли, и он, недолго думая, обхватывает меня за талию, притягивая ближе к себе. И еле заметно вздрагивает, ощутив яркий контраст. Неужели я такой холодный? Щеки сразу же вспыхивают пятнами нездорового румянца. Настолько бесцеремонное обращение уже не способно вывести меня из себя, как не возникает и порыва вскочить и отсесть подальше. Но все равно я не в силах скрыть своего смущения, и потому решаю уткнуться носом ему в шею, при этом скованно обнимая – ничего лучше не приходит на ум. Боже, как горячо… Необъяснимое спокойствие затапливает меня мгновенной волной понимания – эта близость способна подарить желанную безмятежность и поддержку. Остается только горько рассмеяться оттого, что я не разгадал, не сумел понять этого раньше. Эти ладони… Жар адского создания согревает их, однако он намного желаннее, чем мягкий солнечный свет, дарованный Богом. Он обволакивает меня коконом, заставляет поверить, что еще немного – и все станет как прежде. Пока я в этих руках, мне ничего не грозит, я надежно защищен… И мне вновь нестерпимо хочется закрыть глаза и, наконец, задремать, найти покой в твоих объятиях. Но сейчас сделать это – означает как минимум сдаться, шагнуть в ловушку терпеливо выжидающей своего часа смерти. Ей все равно, что моя душа уже давно продана, что она принадлежит одному небезызвестному демону – ведь я слишком ослаблен теперь. Дрожь все еще не отпускает мое тело, лишая воли и внушая безысходность, и я судорожно сжимаю пальцы. Больно… А если усну – боли уже не будет. Пожалуй, в какой-то момент эта идея кажется мне довольно заманчивой, но в следующую секунду, испугавшись этой безумной мысли, я торопливо вскидываю лицо. И встречаюсь взглядом с Себастьяном. По его виду нельзя понять, знает ли он, что сейчас творится в моем воспаленном, неотвратимо заболевающем сознании. Но он знает. Знает почти всегда, и это сильно удивляет порою – особенно если учесть, что однажды он клялся мне, что в его возможности не входит такое умение, как чтение мыслей. Я чуть приподнимаюсь, все еще глядя на дворецкого, не говоря ни слова, и пытаюсь разглядеть в нем что-то, и сам не понимаю, что хочу найти – ведь вроде бы нет в его бесстрастной манере ничего, что могло заставить меня обратить свое внимание. Но все же?.. Я продолжаю молчаливо всматриваться в лицо Себастьяна, и вздрагиваю, когда он немного склоняется ко мне, подставляясь под обозрение – и словно предлагая прочесть себя, как открытую на титульном листе книгу. Его спокойное, даже слишком размеренное дыхание хорошо слышно мне, сильная грудь ровно вздымается и опускается под ладонями – кажется, недомогание уже успело отпустить его. Но теперь, когда он сам решил чуть приоткрыться для меня, я успеваю наконец ухватиться за кончик так необычайно волнующей меня ниточки. Не могу представить себе, зачем ему понадобилось это – так явно и так бесстрастно выдавать мне свою очевидную слабость, когда я уже уверился в отсутствии таковой. Не знаю… но вся его выдержка сейчас – не более чем игра. Всего лишь спектакль для одного-единственного искушенного актера. Спектакль умелый, привычный, впитавшийся уже в кости и кровь – да, это бесспорно, но сейчас так неожиданно давший заметную трещину, расползшуюся из-за меткого удара смертоносной косы Гробовщика. Лицо его бледно, но нельзя сказать, что оно слишком болезненно – свет поднявшейся луны погружает нас обоих в молочную дымку, способную спрятать, схоронить в себе все краски ночи. Четко очерченные губы как всегда упрямы, знакомо и решительно сжаты – нет ни намека на испытываемые им истинные эмоции. Если бы сейчас я смотрел на его идеальный, будто вырезанный в мраморе профиль, я не сумел бы заметить того проблеска, что жил во взгляде Себастьяна. Но мы глядим друг на друга почти в упор, не в силах отстраниться, и я вижу. Да, кажется, теперь я могу увидеть то, что ты наконец разрешил мне рассмотреть в тебе. Я, не мигая, смотрю в алые глаза демона, еле заметно покачивающего меня на своих руках. Гляжу – и невольно ужасаюсь, потому что перемена в нем способна многое рассказать мне, многое прояснить. Яркая радужка, в которой обычно плескалось дикое пламя, поблекла; свет ее, способный согреть одного меня, в одночасье исчез. Прежними остались лишь омуты затягивающих зрачков – да и те без живительного красного стали просто страшны. Да вот только я никогда не боялся смотреть ему прямо в глаза. Другие – да, другие опасались, инстинктивно отворачиваясь при первой же возможности… Но не я – и тем более не в этот раз. Ведь самым странным и совершенно нежданным в этом потухшем взгляде оказалась чуждая ему усталость, простое человеческое чувство, которое за все время нашего контракта я так ни разу и не смог примерить к своему слуге. Сколько пытался, сколько размышлял, искал всяческие поводы – и никогда, никогда не находил причин усомниться в его моральной неуязвимости. А что теперь?.. А теперь его утомленный взгляд, в котором не отражается ничего, даже лунных бликов на водной глади, раскаленным железом режет меня на части. Себастьян изможден до предела, он истратил почти все свои силы на борьбу, на нашу негласную, но все же безоговорочную победу, на исцеление своих ран – и, даже, несмотря на это, он продолжает вести уже внутреннюю схватку с самим собой, ставя самую главную задачу – спасти меня, не дать мне замерзнуть до конца – превыше всех собственных желаний. И потому объятия наши становятся крепче – но это не он усилил свою хватку, отнюдь. Это я прижимаюсь к нему cо всем своим исступлением, не понимая до конца, что же за эмоция заставляет меня сделать это. Я стискиваю руки за его шеей, сцепляя их в ненадежный замок, и сердце отчего-то заходится, стучит, как бешеное – словно старается ускорить наступление следующих за моим порывом мгновений. Становится трудно дышать, и вновь мне очень сложно осознать, отчего это происходит. Возможно, позже, окончательно выздоровев телом и душой, я постигну это – но сейчас тому не время и не место. К горлу подкатывает комок жгучей горечи, в груди непонятно, неприятно сжимается что-то – до мурашек на леденеющей коже, и я, все еще не отрывая взгляда от потухших, но ставших за все это время родных глаз, тщетно стараюсь подобрать какие-то слова, самому мне неясные, ускользающие. Что я хочу рассказать ему? Что мне не все равно? Что его забота, как оказалось, на самом деле многое значит для меня? «Не знаю», – в который раз отвечаю я сам себе, и в тот же момент с языка срывается непрошенная фраза. Кажется, сегодня я уже говорил своему преданному демону что-то подобное, да и в моих мыслях сейчас витают совершенно другие слова, но наполовину высказанного уже не остановить. Себастьян только моргает, когда моя ладонь ложится на его щеку, вынуждая сфокусировать зрачки на мне. Может быть, я все еще сохраняю в себе частички былого тепла, которое и заставляет на долю секунды вспыхнуть огонек в его взгляде… но оно уже слишком слабо – настолько же, насколько стал слаб и я. - Ты выполнил свои обязанности как никогда хорошо, - повторяю я очень тихо, но нет сомнения, что дворецкий слышит меня. Горло дико болит, и, в самом деле, я мог бы молчать, если бы прежнее пламя в его глазах не стало для меня таким важным в один миг. – Спасибо тебе. То, что я испытываю сейчас, не может быть выражено никакими красноречивыми словами: эта легкая ноющая боль в области сердца, это ощущение его безысходности, так ярко выраженной, вопиющей недооцененности его действий – все это заставляет меня зажмуриться, скрывая внезапно повлажневшие глаза… и тут же распахнуть их опять, едва почувствовав, что чуткие руки привлекают меня к себе еще сильнее, чем раньше. Не оставляя даже шанса на то, чтобы вырваться – хотя кто сказал, что я захочу это делать?.. Оказавшись с Себастьяном так близко, насколько возможно, до такой степени, что мои ресницы, наверное, щекочут его щеку, я вдруг понимаю, что все еще продолжает тревожить меня. Его сжатые в тонкую полоску губы, без слов говорящие о боли, что до сих пор испытывает его тело, притягивают мой взор, и тут же в моей душе пламенем зажигается абсурдное, чуждое моим принципам желание: разгладить их, заставить вновь стать прежними – насмешливыми, иногда едко высказывающими мне то, что не пристало говорить простому слуге, иногда почти нежно успокаивающими меня… желанными. И я медленно возвращаю ладони своему дворецкому на плечи, чуть сжимаю их – и приподнимаюсь вверх, чтобы оказаться с ним на одном уровне. Еще одно мгновение проходит, я шепчу ему что-то невразумительно, даже немного утешающе – и мне все равно, ведь слова я запомнить уже не в состоянии. Кажется, у меня начинается горячка, все плывет перед глазами, все сливается в сплошное чернильно-серебряное пятно… все, кроме тебя. Я прижимаюсь к твоим губам своими – сразу, не робея, и теперь могу с уверенностью сказать, кто именно забрал мой самый первый поцелуй. Хотя и поцелуем это назвать сложно, ведь мой рот холоден и тверд, впрочем, как и твой. Нет безумного танца сплетенных языков, нет сопутствующей подобным поцелуям страсти – так, кажется, пишут в дамских романах. Но есть частый, срывающийся ритм моего сердца, есть твое дыхание, твои руки, обнимающие меня, есть это немудреное прикосновение… и есть нежность. Лукавый, я весь твой, если ошибаюсь – и ее нет. Разрывая этот почти детский, невинный поцелуй, я ощущаю позабытое тепло внутри себя. Я вижу его и в твоих глазах, вновь, и теперь я переживаю самые счастливые секунды – слезы неминуемо возвращаются, я смотрю на тебя сквозь них, и вижу отблески, яркие искорки огня в стремительно алеющей радужке. Твои пальцы зарываются мне в волосы, притягивают к себе, но я не слушаюсь. Я смотрю на тебя, замерев. Голова странно кружится, перед внутренним взором начинают плясать ярко-красные и бордовые пятна, в ушах гулко звенит. Я гляжу на тебя, но ты будто отдаляешься – или мое зрение оставляет меня?.. Все вокруг смешивается, начинает вращаться, как на карусели, а я пытаюсь уцепиться хоть за что-то, но у меня не выходит. Теряя сознание, падая в черную бездну, я слышу твой голос – слышу одно только слово, сказанное с такой горечью, таким непривычным, ласковым и убаюкивающим голосом, что его эхо еще долго звучит в моем уплывающем сознании: - Господин… fin