Никто никогда не поможет

Черным-черно. Так холодно, но сухо. Не небо, а желудок — алым жилы. Песок один поёт на грани слуха: Уж триста лет, как мы охотой живы. Уж так случилось: крови хочет тело, До дна, допья́на, досуха, досы́та. Корёжит душу голод ошалелый, Ведёт всегда по Пустоши изрытой. Глаза ночные к свету непривычны. А говорят, когда-то солнце в небе Вставало, но забыло свой обычай Уж триста лет. К чему вся эта небыль? Шуршит бархан. Черным-черно — от пепла, Укутан свет тяжёлою завесой. Что день, что ночь. А ветер снова крепнет, Барханы перемелет, перемесит. Поглотит всё, песком укроет буря, Ведь тоже голодна она, конечно. А мир усталый, мятый лоб нахмуря, С урчаньем доедает человечность. Он сам себя пожрёт, коль будет надо, Отправит в ненасытную утробу. Тут брат людской позавтракает братом, Что так же искорёжен и уродлив. Уродлив мир, как ящер плотоядный, Распоротый клинками костяными. Когда же изменился безвозвратно? Когда мы сами сделались такими? Уж триста лет. О чём шептали деды Беззубыми, наморщенными ртами? Мол, помнят над землёй они рассветы, И плоть людей никто не рвал клыками, И алым не сверкали жадным взором, Не рыскали, и кровь не пили эльфы. А голод наказаньем и позором За грех какой-то дали нам смертельный… Черным-черно. А было ли иначе? Рассказчиков засыпало в бархане. Историй смысл, что пепел — непрозрачен. Да что с них взять, с безумных стариканов.