Falling Apart

1 Лязг решетки возвратил меня в реальность. Я настолько погрузился в себя, что все прочие звуки, надрывные крики не теряющих надежды заключенных, верящих, что сотрясение воздуха приблизит их освобождение, и полные самоуверенности на грани с ощущением собственной могущественности, которой прикрывается гнетущая душу слабость, голоса надзирателей. Стоит отметить, что надзирателями их называет самодостаточная часть заключенных, другая часть, лелеющая мысль об удивительных преимуществах умения искусно подлизываться и пресмыкаться, — начальниками. Мне смешно и грустно при виде того, как человек умело приспосабливается к обстоятельствам. Я тоже приспособился, но в своей манере: я перестал верить в существование свободы. Это было не трудно, стоило только посмотреть на людей, окружавших меня. Более того, это относится не только к тюрьме, но и к всей жизни. Все знают на зубок, как дважды два, что абсолютной свободы не существует, но, к сожалению, не все это до конца осознают. Я осознал и договорился со своим сознанием не давать волю инстинктам, которые будут вытягивать меня на мнимую свободу, чем сделают мою клетку еще уже. Мне нравится, что здесь время течет медленнее. Может, здесь и не почувствуешь вкус жизни, но и не ощутишь её быстротечность. Минуты тянулись лениво, и это медленно вгоняло меня в мирный и спокойный сон. Это продолжалось, пока скрипучая дверь не открылась, и в мою клетку не впорхнула странного вида птица. Черный костюм, сидящий слишком идеально на узких плечах, старательно зачесанные назад черные волосы, которые вопреки всем стараниям и гелю нарушали стройность сооруженной прически, закручиваясь в легкие завитки, одна рука в кармане, а другая стискивает небольшой, но грузный на вид портфель. Мне даже показалась, что тощая полупрозрачная фигура сгибается набок из-за его веса. Засмеявшись, я прикрыл один глаз и приложил палец к силуэту и в эту же секунду обратил внимание на недоумение в его взгляде. Когда же я машинально от него отмахнулся и собрался повернуться к стенке, меня остановил не нервный удар охранника дубиной по решетке, а вызов, вспыхнувший в его зеленых глазах. Такой цвет я только у котов видел. И всё же это существо было не менее странным. — Спешу сообщить, что я отвратительный сосед: не поздоровится, — сказал я охраннику, хотя и понимал, что низкорослый педант с портфелем на может быть моим новоиспеченным соседом. Между нами зияла пропасть, которая не помещалась в пределах камеры. Должно быть, очередной выпускник заумного юридического факультета исключительно престижного университета. Мое шестое чувство меня вновь не подвело. — Назначили мне очередную жертву? Как великодушно с Вашей стороны, — с явной издевкой обратился я к охраннику, которому, как я успел убедиться, мои шутки поперек горла. — Он сам себя назначил. — Тем веселее. Я успел изрядно потрудиться и выдрессировать половину охранников. Ничего не сказав и сделав усилие, чтобы не ударить меня висевшим на запястье предметом, он удалился, сперва бросив заинтересованный взгляд на моего посетителя и задвинув решетку. Казавшийся кротким паренек неожиданно выпалил: — Не думай, что я из душевного порыва согласился защищать твою задницу. Это всего-навсего интересней бумажной работы, грозящей каждому выпускнику. Так что, будь добр, сотри эту отвратную ухмылку и поведай мне поподробнее о своих преступных потугах. Если не кривить душой, то я обязан признаться, что таких слов я ожидал меньше всего. Несмотря на то, что произнесены они были тихим и довольно слабым голосом, они внушали уважение. Никто из четырех прежних жертв из-за неведомого мне внутреннего барьера не смел мне дерзить. Он не был из тех, кто, раз сказав что-нибудь дерзкое, чувствуют себя так, словно совершили подвиг, унизили и обидели собеседника так, что он еще пару дней будет ходить угрюмый из-за резких слов, противно звенящих в голове. Нет, у него это было естественно. Спустя три минуты, когда я еще даже не успел начать рассказ, он скорчил недовольную мину, огляделся вокруг и метнул на меня скучающий взгляд. — Помолчи минуту. Он исчез так же внезапно, как появился. Кажется, он станет исключением, которое доведет меня до белого каления прежде, чем я — его. И всё же я чувствовал, что с ним у меня гораздо больше шансов, нежели с любым толстым и напыщенным индюком, на котором растрескивается костюм под напором широчайшего эго вкупе с неспособностью мыслить за пределами сухих формулировок закона. Несмотря на свою молодость и, как оказалось, неопытность, в нем были видны задатки наглого, бессовестного и талантливого адвоката, который способен мыслить шире учебников. Откуда я все это разглядел? Парад из неудачников, проходивший в моей камере уже целую неделю, научил меня на глаз отсеивать неумех. Вскоре я увидел моего адвоката, я его уже признал таковым, легкой походкой шедшего по узкому коридору. Он поднял голову довольно высоко, отчего казалось, что считает лампочки. Охраннику в который раз пришлось поработать ключом, и все это ради того, чтобы наглец, даже не зайдя внутрь, крикнул: — Увидимся завтра. Я испытывал настоящее удовлетворение, когда наблюдал спектр противоречивых чувств на лице надзирателя. Примерно те же чувства были и во мне: смятение, злоба и утомленность. Он вернулся на следующий день, как и обещал. На нем всё так же был надет костюм, на лице все то же высокомерие. Встреться мне такой на улице и имей несчастье косо на меня взглянуть, он бы уже был бы на пути ко врачу, но я был стеснен обстоятельствами, которые, если вдуматься, часто останавливают от фатальных ошибок. В своем роде это было для меня лучше. — Чего расселся? — словно задираясь, обратился он ко мне и кивнул в сторону выхода. Должно быть, именно мое смятение его так развеселило. Он сдавил смешок и, наклонив голову, с задумчивостью сказал: — Я тебе предоставляю временную свободу, пытаюсь обеспечить тебя постоянной свободой, а ты смотришь на меня, как на что-то, прилипшее к кожаному ботинку. — В чем подвох? — Ни в чем. Не собираюсь работать в этой дыре. Всё же первое дело, и как-то несолидно начинать карьеру в такой обстановке. Залог отдан, поскорее перебирай ногами в сторону солнечного света. Мне здесь за полторы минуты осточертело. Очень слабо верилось в то, что я сидел дома на полу у незнакомого адвокатишки-однодневки и рассматривал фотографии всего, что якобы награбил за свою довольно короткую жизнь. — Скучно, — выпалил он и подкинул фотографию в воздух. Она немедленно спикировала вниз и встретилась с моим затылком. — Убил бы уж кого-нибудь. — Это я слышу от юриста? А где же гуманизм? Ты с людьми работаешь. — Не с людьми, а с кучей бездушных бумаг. Скучно. — А я что могу сделать? — Ничего, Майк, можешь продолжать молчать и косить на меня, когда уверен в том, что я этого не вижу, — он особо подчеркнул мое имя, громко выдохнул и облокотился спиной о диван, скрестив руки на груди. В этом жесте было что-то слишком несерьезное для делового человека. — Я даже имени твоего не знаю, — опомнился я и пододвинулся к нему. — Билли. — Так просто и неофициально? Почему не Уильям? — я его подкалывал, а он нисколько не менялся в лице. Взгляд оставался все таким же отсутствующим. — Потому что Билли. Тут я исчерпал запас общих вопросов, выкинув вариант с погодой из рассмотрения. — Расскажи мне про свое дело, — внезапно он потянулся за сигаретами и пепельницей, стоявшими на кофейном столике, громко щелкнул зажигалкой, выпалил эту внезапную фразу и выжидательно уставился на меня. — Ты её сто раз слышал. — Я её не слышал, а читал на сухой белой бумаге со скучной черной краской. Чтобы вникнуть, я должен узнать все именно от тебя. — Меня обвиняют в грабеже, — ответил я излишне озлобленно. — И? — И? — Тут написано про изнасилования, — он начал размахивать бумажкой у меня перед носом, рассчитывая увидеть хоть какую-нибудь реакцию. Но мне и не приходилось прикладывать особых усилий, чтобы сохранять на лице выражение презрения, которое тренировками длиной в жизнь я сумел выработать на «отлично». — Я этого не делал. Наверное, им очень нужно повесить на кого-нибудь эту мерзость, вот и все. — Все? — недоверчиво спросил он и, наклонив голову, направил на меня испытующий взгляд, который я, к собственному удивлению, еле выдержал. — Да. — А что насчет ограблений? — Насчет ограблений узнаешь сразу после рекламы, — огрызнулся я, вскочил с пола и уже собрался на выход, как засранец, внезапно возникший передо мной у самой двери, преградил мой путь, буквально распластавшись в проеме. — Сойди с дороги. Тоже мне Флэш выискался. Тебя нужно в соревнования по бегу отправить, а не заставлять к людям привязываться. — Мне говорили, что ты клиент с сюрпризом. Но вот с каким, я так и не понял. — Тебе и не обязательно. — К сожалению, обязательно. Хуже тебе не станет. Если ты дашь мне шанс, я вытащу тебя, и мы оба окажемся в выгодном положении. Для этого нужно сотрудничать, а не притворяться, что ты весь такой из себя непробиваемый. У каждого из нас есть свои интересы, вместе мы сможем достичь наших целей. — Какая душещипательная речь, — монотонно отчеканил я, попытавшись сдвинуть его с пути, но он изловчился схватить меня за руку. Через пару секунд я уже оказался припертым с стене под тяжестью его веса и разъяренным взглядом. — Если тебе настолько интересно, то я могу тебе сказать кое-что: я не грабитель и не гребанный насильник, ясно?! — Вполне, — сказал он сквозь улыбку, отпустил меня и ринулся к бумагам. Я громко облегченно выдохнул. Он явно не собирался отступать. Его напористость и решительность в отношении моего дела переходила всякие границы, но на задворках сознания я хранил немую благодарность ему за его намерения вытащить меня из всех моих проблем, в которых я так упорно тонул. Решение главной моей проблемы должно было привести к автоматическому улучшению моей не самой веселой жизни. По сути дела, идти мне было некуда, потому что мой сосед по съемной квартире, прознав о ситуации, в которой я оказался внезапно даже для самого себя, не мешкал ни секунды, выкинул меня на улицу, на что не имел никакого права, так как платили мы пополам, сопроводил меня проклятиями и оскорблениями. Нужно лишиться всякого рассудка, чтобы допустить возможность возвращения. А рассудок все еще был при мне, хотя сомнения иногда и возникали. Мой бесконечно добрый и отзывчивый адвокат в очередной раз отважно бросился мне на помощь и постелил мне на своем диване. Вся складывавшаяся ситуация, начиная выплатой огромного залога, заканчивая любезным предоставлением ночлега, становилась очень некомфортной. Я в буквальном смысле чувствовал, как меня выдернули из привычной атмосферы и погрузили в какие-то совершенно немыслимые обстоятельства: вот он я с судимостью, без гроша и на диване адвоката, взявшегося за дело за неимением никакого выбора, — тут наши ситуации были забавно схожи — вот он я, не знающий куда деть свой бездомный зад, чтобы ему было комфортно. Открыв глаза на следующее утро, я до последнего надеялся, что все было только бредовым сном, но мои иллюзии рухнули безнадежно быстро. Меня окружала обстановка избыточного лоска, и я чувствовал себя посторонним субъектом в чуждом мне мире. Я зарекся сказать хозяину апартаментов, что у него либо проблемы со вкусом, либо с самооценкой. Позднее мне пришел в голову третий вариант: он был очередным богатеньким отпрыском, которому было совершенно всё равно, куда девать деньги, исправно выдаваемые богатым родственником. Тут было дело не во вкусе, а в банальном наплевательстве. Будто почувствовав, что я уже проснулся, из комнаты выскочил герой дня и стремительно пролетел в сторону ванной. Я успел заметить его типично утренний вид, хоть он и, кажется, старался достичь скорости света, лишь бы я не видел его. Буквально через десять минут из ванной гордо выпорхнул похорошевший молодой человек, а я впервые в жизни видел кого-то, кто мог так улыбаться с утра. Но стоило ему приблизиться к моей усыпальнице, улыбка резко потухла, замененная кривой ухмылкой с нескрываемой жалостью в глазах. Неужели всё так плохо? Мы мало говорили, за исключением банальных утренних клише вежливости а-ля «как спалось?», словно это кого-то вообще интересовало. У меня возникло чувство опустошенности, будто мы с ним всю ночь разговаривали, а сейчас слова кончились. Целый день он штудировал справочники по праву, а я подносил ему кофе. Тогда я и понял, зачем я ему был нужен: секретарш дефицит, а преступник на побегушках — это какой-никакой статус. Мое участие в моей же участи сводилось к постоянному повторению одних и тех же заезженных фраз, некоторыми из которых были «ничего я такого не делал» и «взбешенного уголовника ни разу не видел?». Его манеры были импульсивны, он сам целиком напоминал импульс, заставляющий все вокруг двигаться, в его руках все закипало, он сам весь кипел идеями, а мне только оставалось надеяться на то, что эти же его качества не сыграют против меня, когда на заседании он на финальной речи выпалит, что-нибудь умное в его понимании и оскорбительное для прочих, и мне придется учиться мыться за минуту и осваивать смешанные единоборства, если среди тех самых прочих окажется судья. Он не раз еще решался провести собственный допрос, требуя от меня графических и ярких описаний преступлений, а все, что я мог сказать ему, было «отстань». Я прожил у него около десяти дней, часто просыпался в квартире один, часто там, где заканчивался диван. Меня подмывало вынести что-нибудь ценное из музея дорогой бессмыслицы, продать и купить билет до Кубы, договорившись с контрабандистами, которые спрячут меня в трюме непримечательной старой посудины. Так бы началась моя настоящая жизнь, состоящая из рома и побережья. Ну это так, мечты. 2 Открывая глаза, я много раз видел вещи, которых не должен был видеть, оказывался в необычных местах, но сейчас я проснулся прямо в безумии, не понимая, почему меня окружает дорогая мебель и почему всю стену напротив захватила неимоверных размеров плазма. В какой момент мои мечты начали воплощаться? Если это сон, то где длинноногая безмозглая блондинка, которая призвана радовать глаз и прочие части тела? Должно быть, если я захочу, на меня обрушится ливень долларов? Или я просто снова перебрал с ЛСД, которое так давно не доставляло мне радости? Вопросов было больше, чем ответов. Ситуация казалось слишком идеальной, поэтому я поспешил покинуть неизвестную мне квартиру, потому что в домах незнакомцев, особенно в пустых домах незнакомцев, разыскиваемым преступникам делать нечего. Я шел по улице, наблюдал за беспокойной массой бизнесменов, расползавшейся по своим конторам, и думал, что тоже вполне бы мог поднапрячься и сколотить бизнес, который сделал бы меня толстосумом, но более легкий вариант не выходил у меня из головы. Гораздо проще взять у того, у кого всякого добра в избытке, не напрягаясь. Но, чёрт возьми, такая жизнь заставляла меня подпрыгивать от звука полицейской сирены и визга тормозов машин, которые рвались навстречу несправедливости, которая царила в большом городе. Внезапно я понял, что не зря опасался. Из-за угла вылетела полицейская машина и затормозила напротив меня. Вы меня не возьмете, неудачники. 3 — Ты можешь решать проблемы цивилизованно? — не прекращал возмущаться я, обрушивая праведный гнев на своего адвоката. — То забираешь меня из тюрьмы, корчишь из себя спасителя, то натравливаешь на меня рой полицейских, который жужжал надо мной два часа, прежде чем ты снизошел объяснить им ситуацию и забрать меня? — А что мне было делать? Я забрал тебя под свою ответственность, а ты исчез! Много у меня вариантов было? Где тебя носило? В этот момент я понял, что события сегодняшнего дня напрочь вылетели из моей головы. Я пытался вспомнить, как проснулся, но не мог. Я понимал, что эта отговорка была удивительно жалкой, поэтому решил придержать язык за зубами и попросту обмануть пытливого надзирателя. — Пройтись решил. С каких пор это преступление? — С тех пор как ты ограбил ювелирный и изнасиловал двух женщин. — Не много ли для одного подонка? Ты мне до сих пор не веришь, это бесполезно, я понял. Проще согласиться. Ты всё равно никого, кроме себя, не слышишь. — Какие неженки, — бросил он презрительно. Всю дорогу до дома мы не разговаривали, оба старательно выискивали в пейзаже то, за что можно было бы ухватиться взгляду. Мы не разговаривали и весь день. Вечером мне повезло больше: он плюхнулся на мой диван и снова начал допрос, но уже несколько иначе: не так, словно требовал, а будто пытался поговорить по душам. Сначала я отнесся к этому скептически, быстро раскусив его, но позднее его тихий певучий голос разбил мой внутренний барьер неприязни. Удивительно, как поведение человека влияет на отношение к нему окружающих. Он подобрал под себя ноги и терпеливо ждал моего ответа, пока я старательно его обдумывал. Я не мог решить, как поаккуратнее сказать то, что хотел, поэтому в итоге сказал так, как все было, не пытаясь ничего завуалировать, спрятать, обмануть себя и его. — Я не мог изнасиловать тех девушек, потому что я гей. Тебе легче? 4 Мое признание сдвинуло дело с мертвой точки, и Билли перестал до меня допытываться. Через несколько дней утром я увидел парня, перебежками удалявшегося из квартиры, держа джинсы в руках. Когда тот уже открывал дверь, Билли вышел из комнаты и нарочито оценивающе осмотрел парня сверху донизу. — До завтра. Не забудь документы, про которые я тебе говорил. — Хорошо, — натянуто улыбнулся парень и закрыл за собой дверь. — Как тебе? — обратился Билли ко мне. — Высший класс, только вот не ожидал твоего присутствия, застыдился. — Думаешь, смешно? Решил посмеяться надо мной? Это мерзко, низко даже для тебя. — Почему? — я готов был поклясться, что его лица коснулось едва заметное удивление, но как адвокат, пускай и начинающий, он умело скрывал все чувства без особого разбора. — Думаешь, только у тебя специфичные вкусы? — Ты гей? — Нет, но ко мне в клиенты можно попасть только через постель. А ты как думал? — открыто паясничал он. — Снимай штаны. — Идиот! — Зато отдохнувший идиот, готовый спасать твой зад от тюрьмы, которая воспользуется на нее всеми своими правами и довольно жестко, — вскрикнул он с необычайной резкостью, которая ударила меня по лицу, будто пощечина. — Теперь я понял, в чем дело: ты сумасшедший. Ты сам всю ночь где-то пропадал, а я изо всех сил старался не позвать копов. Теперь, когда должен кричать я, визжишь ты. Хорошо устроился. — Что значит, всю ночь пропадал? 5 *** Адвокатская контора уже минут двадцать не сводила взгляда с ошалевшего молодого человека, который изо всех сил старался сдержать порывы ярости, которые иногда проскакивали в чертах его лица. В среде своих он лишался способности сохранять невозмутимость. — Что за сумасшедшего вы мне подсунули? — Вам сразу сказали, что он клиент со странностями, — с усмешкой объяснял начальник, который был уже в том возрасте, в котором можно заткнуть молодых своим опытом, но при этом сохраняя достаточно запала, чтобы с ними спорить, чувствуя, насколько они еще зелено глупы и наивны. — Со странностями? Да он меня с ума сведет. Дайте мне другого, если не хотите, чтобы я ушел из вашего клоповника. Директор в очередной раз усмехнулся наивности парня, который решил, что, если он захочет уйти, его будут хватать за штанины и молить остаться. И всё же наглый подчиненный начинал раздражать, поэтому он рискнул надавить на больную точку каждого амбициозного молодого специалиста. — Сдаетесь при первых же трудностях? Ну, я ожидал от вас гораздо большего, молодой человек. Вы бесконечно меня разочаровываете. Это и убедило Билли попытаться вытянуть дело, которое становилось все более запутанным. Он решился поговорить с Майком вновь. Он несколько раз уже это делал довольно основательно, и каждый раз его не покидало ощущение того, что в беседах принимали участие разные люди. Это неопределенность сводила его с ума. Он никак не мог составить психологический портрет и понять масштабы катастрофы. Интересным наблюдением было то, что почерк Майка часто менялся. Иногда у него появлялся акцент, иногда он терялся и смотрел на Билли так, будто впервые его видел. Он пропадал всю ночь, а потом бесился, что Билли выкидывает его на улицу, хотя сам забрал из-за решетки. Билли становилось все более дурно от его присутствия. Менялся и его характер: от добродушного до нестерпимо тяжелого, который как свинец ложился на атмосферу в комнате. Билли повергло в ужас то, как однажды у него на глазах Майк застыл, в его взгляде на секунду не осталось ничего, кроме пустоты, губы его слегка дрожали, словно он читал что-то. В такие моменты и менялось его настроение. Билли окончательно убедился, что влип в нечто совершенно безумное. Он усадил клиента на стул, облокотился о стол напротив и грозился, что не отпустит его, пока тот не объяснит происходящее. Увидев его замешательство, Билли убедился почему-то совершенно точно в том, что Майк не понимал, о чем шла речь. Билли ощутил, как мурашки забегали по коже. — Ему нужен не адвокат, а чертов психиатр! Билли отважился оставить Майка одного у себя дома и пойти на консультацию к судебному психиатру, чтобы наконец во всем разобраться. У врача возникло не меньшее замешательство, чем у Майка, когда Билли задал ей прямой вопрос. Когда Билли описал в красках моменты переключения настроения, в её глазах загорелся энтузиазм, порыв которого она подавила. Но Билли, будучи носителем такого таланта, сразу замечал его проявление у других. — Что это? — нетерпеливо спросил он, машинально взмахнув руками. — Я не знаю, — уклончиво ответила она. За неимением других вариантов Билли решил узнать Майка поближе, заодно поглубже заняться его делом. Майк продолжал утверждать, что не совершал никаких ограблений и тем более изнасилования. Почему-то Билли ему верил. Дело могло решиться гораздо проще, если б Майк позволил принять к сведению для суда его ориентацию, но Майк напрочь запретил ему это делать, так как считал это сугубо личным. Безусловно, это так и было, но не перед лицом длинной отсидки. 6 *** Я уже почти месяц проспал на диване своего адвоката, и этот факт, честно говоря, меня напрягает. Но, возможно, мое неудобство обстоит не в том, что это неправильная ситуация сама по себе, а в том, что близился суд, а дело не сдвигалось с мертвой точки. Я начинал временами испытывать панический страх. Казалось, что я был просто зажат между обстоятельствами, и у меня не было шансов на спасение. Я не мог ни в чем обвинить моего адвоката. Он проделывал огромную работу, масштабы которой я на самом деле не знал, но был уверен, что это что-то грандиозное, так как он мог пропадать где-то целый день, а приходя, безжизненно заваливаться перед телевизором. Я чувствовал благодарность, поэтому хотел сделать ему приятное. Заодно, возможно, и себе. Когда он в очередной раз пришел с работы, на столе его ждал скромный ужин, на который только были способны мои скромные кулинарные способности. Билли был очень удивлен. Я это понял потому, что его обычно каменное выражение лица дрогнуло. Мы оба изрядно выпили, а потом наступил снова тот период, когда время от меня куда-то ускользало. 7 *** Билли пытался быть заботливым, приготовил нам ужин и с улыбкой от уха до уха уселся за стол. Моя первоначальная настороженность уступила место удивлению, а затем и спокойствию, которое улетучилось, когда Майка снова «переключило». Он замер, а затем уставился на меня пустым взглядом. Я снова ощутил прилив холода под кожей, когда он внезапно спросил: — Так ты еще и стряпаешь? Ну просто мастер на все руки. Занимается юриспруденцией, спасает уголовников, стебет и стряпает. Я поражен, — выпалил он с тем ехидством, которое было свойственно ему изначально. Тогда я испытал, что такое ужас. Он сумасшедший. И всё же я должен был что-то сделать, чтобы завершить это дело успешно и навсегда забыть об этом безумце. Я решил вынуть из рукава главный козырь. — Приятно, что ты меня наконец похвалил. Я думал, что не дождусь. На самом деле я во многом мастер, — преодолев ужас, я встал из-за стола, подошел к нему и склонился над его ухом так, чтобы мое дыхание его касалось. Я успел освоить банальные способы легкого соблазнения и старался во всю их использовать. — После такого ужина всегда должно следовать приятное продолжение, не правда ли? Он долго сидел, тупо глядя перед собой, но какой-то странный химический процесс, произошедший в его мозгу, заставил его вскочить, буквально вцепиться в мою шею железной хваткой и бесцеремонно и нагло притянуть к себе. Я не стал сопротивляться, ведь все пошло по сути так, как я на то рассчитывал. Я чувствовал вкус вина на его губах, старался преодолеть стесненность, суметь подстроиться под тот сумасшедший ритм, с которым он то медленно проводил языком по моим губам, то прикусывал и оттягивал нижнюю губу, попеременно прерывая поцелуй, во время которого оба практически не дышали. Внезапно для себя я понял, что каждый раз, когда он отстранялся, дразня нараставшую страсть, мне все сильнее хотелось приникнуть к нему, подтащить к себе, прочувствовать как можно ближе. Вскоре, без изначального энтузиазма, я втянулся, чувствовал, как мысли путались все сильнее, превращаясь в неразбериху бессмысленных слов и фраз, которыми я собирался оправдываться. Они становились мне не нужны. Окончательно осмелев, я ощутил потребность в большем. Я оттолкнул его, отчего на мгновение он испугался, я, кажется, даже услышал, как бешено заколотилось его сердце, быстрее прежнего, лицо начала заливать краска. И все это на то мгновение, на которое я оттолкнул его, чтобы посмотреть в его глаза и убедиться, что он был именно таким, каким был мне нужен. Я схватил его за обе руки так сильно, что мне показалось, что я мог сделать ему больно, но довольная ухмылка, озарившая лицо, когда я потянул его в сторону спальни, развеяла мои подозрения. Я прижал его к стене и принялся растягивать джинсы, молния которых оказалось для моих дрожащих пальцев тяжелейшим препятствием. Освободивши его от одежды, я позволил ему взять инициативу. Проделав то же самое с моим костюмом, он растянул меня на постели, сбив простыню. Даже от сбивчивых фраз в моей голове ничего не осталось. Во мне остались только инстинкты и сплошная похоть, которую он успешно утолял. Я изо всех сил старался не стонать, считая это проявлением исключительно женским, но не сумел удержаться, когда он пальцами стал расслаблять мышцы, заставляя меня ерзать и машинально хвататься за все в зоне досягаемости в попытках отвлечься от боли. Я дрожал все сильнее и затем готов был взорваться с каждым порывистым толчком бедер. Наверное, я в кровь расцарапал его спину, раззадорил только сильнее своими стонами, которые были все больше сродни крику. Я успел подметить в нем миллион деталей: приоткрытый рот, незамысловатые узоры татуировок, шею с выступавшими на ней венами, то, как часто он моргал или зажмуривался. То, что можно полностью оценить только в те моменты, когда становишься по-настоящему близок. Все следующее утро я думал о том, к чему привело то, что случилось ночью. Я чувствовал, что оно вышло за рамки запланированного, но я не мог понять, насколько далеко. Теперь у меня был способ доказать его непричастность к изнасилованием. Он был слабый, но все-таки был, поэтому за завтраком я встретил его с нескрываемым торжеством. Он выглядел потерянным, поэтому я не мог сдержаться и спросил: — Думаешь, я тебя где-то надул? — Есть такое, да, — сбивчиво пробубнил он, замер, а потом резко засмеялся. — Знаешь, у меня такое странное ощущение, когда я на тебя смотрю. Не знаешь, в чем может быть дело? На этот раз меня обуял не страх, а настоящая злоба. Кровь кипела внутри, но я старался сохранить внутреннее спокойствие. — Ума не приложу. 8 Однажды Майк взбесился из-за обстановки в моей квартире и необходимости спать на диване. Из-за этого я решил снять нам номер в отеле. Я ни в коем случае не хотел прерывать работу, ведь до суда оставалось совсем чуть-чуть, а у меня было доказательство, которое могло вполне спасти его, но предварительно навредив моей карьере, поэтому я продолжал бессмысленные поиски отгадок. Подсказка ждала меня именно в отеле. Мы сняли двухместный номер, чем заставили девушку за стойкой откровенно хихикать, и расписались в журнале, почти поднялись на этаж, когда мне пришла в голову внезапная идея. Я оставил Майка на этаже, а сам снова спустился в вестибюль. Немного поломавшись, я подошел к девушке и попросил уточнить номера комнаты моего знакомого, якобы проживающего здесь же. Она не изменилась в лице, на котором продолжала красоваться пластмассовая улыбка и достала журнал, который, как мне казалось, было устаревшей деталью для современного отеля. Я нагло выхватил толстую книжку и пролистал в конец. Я долго не мог поверить увиденному: рядом с моей фамилие значился некий Джеймс Миерс, но Майка там не было. Теперь я даже не знал, кто сейчас ждал меня на этаже возле номера. 9 *** Я все чаще теряю связь с настоящим. Я изо всех сил стараюсь, чтобы Билли этого не заметил, но выходит все хуже. Он что-то подозревает. Да и что значила та ночь? 10 *** Майк сидел в компании судебного психиатра, которая смотрела на него, как на любопытный объект для экспериментов, и Билли, который твердо знал, что его клиент особенный. Майк все чаще терялся, а очнувшись, видел все более изумленные лица. Он не понимал, что происходит, ему хотелось сбежать, но он понимал, что это было невозможным, и в очередной раз проваливался в транс. — Кажется, Билли, у вас не один клиент, а сразу несколько. 11 Собрался целый консилиум уважаемых психиатров со всего штата, которые нависали над Майком, ставя его в неловкое положение, даже не считая необходимым ему что-нибудь объяснить. Для них феномен множественной личности был сугубо интригующим научным фактом, не имеющим ничего общего с действительными человеческими чувствами, которые они должны были уважать. Все горели нетерпением познакомиться с каждой личностью Майка. Первой личностью был сам Майк. Он был запутан всем происходящим, не понимал интереса врачей и что им от него требуется. Колени тряслись, он жалел о многом, включая то, что рассказал Билли свой секрет, потому что был уверен, что происходящее связано именно с этим. Еще одной личностью, которая подсознательно пришла на помощь измученному Майку был тот самый Джеймс Миерс. Поговорив с ним, все пришли к выводу, что именно он совершил все преступления. Он был агрессивен, амбициозен и циничен. Из-за своей уверенности в том, что все вокруг ему чем-то обязаны, он и пошел на совершение преступлений. Психиатры пришли к выводу, что он появился из-за внутренних разногласий Майка с самим собой, с неуверенностью в себе, которая вдруг стала так очевидна для всех. К удивлению врачей, после Джеймса к ним не вернулся Майк, к ним начали приходит другие личности, желавшие наконец показаться, выйти в свет. Наряду с интересом во врачах возник ужас от осознания того, насколько человек хрупок и что его сознание настолько легко подвержено саморазрушению. Среди прочих были найдены маленький мальчик, который дрожал в присутствии взрослых, грубый подросток, проходивший тот самый трудный возраст, начитанный молодой человек, говоривший с ярким британским акцентом и многие другие. Ядром был Майк. Внешне уверенный в себе, но, видимо, недостаточно, чтобы сохранить свой разум целым, веселый, иногда хамоватый и, по своему же признанию и по тому дерзкому эксперименту, проведенному Билли, гей. Только теперь его гомосексуальность не была единственным доказательством невиновности. Очевидно, он был далеко не чист перед законом, но чист перед самим собой. Пока врачи развлекались и пытались угадать, с чем связано появление каждой личности, для Билли стало ясно, что он наконец получил доказательства, способные защитить Майка. Его могли объявить невиновным по причине безумия. 12 Как всякий заботливый владелец заболевшего пса, Билли больше не отпускал от себя Майка и таскал его по психиатрам, чтобы заручиться их поддержкой. Случай был неординарен, поэтому требовал как можно больше свидетелей. Майк, в отличие от него, не мог перестать думать о той ночи. Билли видел это, но старался игнорировать, желая скрыть от него истинные намерения, которые руководили им в ту минуту. Сам себе же он был обязан признаться, что хватить могло и поцелуя, а он зашел слишком далеко. Более того, большинство мужчин, которых он водил к себе домой, были определенно психически здоровы, а этот кадр был чем-то почти неизведанным для психиатрии, поэтому Билли чувствовал временами стыд из-за того, что подверг того испытанию. Билли один раз всё же попытался поговорить с ним. — Я хотел сказать, — уверенно начал он, но дальше голос дрогнул, — чтобы ты не строил особых иллюзий на мой счет, — тут Билли замер, увидев несчастный взгляд Майка. Ему захотелось обнять его, прижать покрепче, он бы даже, возможно, это сделал, если бы Майк в этот момент не испытал очередное «переключение». — Что-то хотел, начальник? — беззаботно спросил Джеймс, с которым его успели познакомить. — Нет, — так же беззаботно ответил Билли. Особая привязанность Майка стала для него очевидна, и он должен был признаться, что и сам был туго привязан к своему первому и, наверное, самому необычному клиенту, которые у него только будет за всю его жизнь. До суда оставалась пара дней. 13 *** С приближением личного судного дня Майк стал замечать всё больший диссонанс внутри себя, его словно разрывало изнутри из-за противоположных желаний, роя мыслей, странных чувств к адвокату. Он чувствовал, что ему необходимо поговорить с Билли, но как это всегда бывает, боялся невзаимности и глупости ситуации. Если Билли молчал, то и ему стоило сделать то же самое, как бы ему ни хотелось действовать. И все-таки он не мог устоять и в порыве скорее отчаяния, чем влюбленности крепко обнял Билли, когда он начал снова вещать что-то о имитации полнейшего безумия, которая требовалась от Майка, так как суд все еще не хотел отменять или переносить слушание. Процесс должен был состояться послезавтра, и Билли не покидало ощущение, что ему все-таки придется выступить на заседании. Он успевал готовить речь себе и Билли, помня о козырях, которые все еще были при нем. Он действительно был готов предоставить суду доказательство, которое выудил самостоятельно, хоть оно и грозило его репутации. Теперь Билли определенно был готов на все ради спасения клиента. И все это сумасшествие в голове прекратилось с поцелуем, который навязал ему Майк. Напряжение начало медленно спадать, и Майк становился единственным, что было нужно Билли. Тот не оставлял ему выбора, стискивая его плечи все крепче, прижимая его все нахальнее. Больше он не старался раззадорить его и свое желание, отстраняясь. Для этой игры у них было слишком мало времени, потому что угроза оказаться за решеткой все еще нависала над ним свинцовой тучей. Им обоим нужно было забыться друг в друге. Это они и сделали. — Наверное, мы оба с катушек слетели, — пытаясь отдышаться, заключил Билли и тут же нервно рассмеялся, понимая насколько нелепо говорить это о Майке. Тот все еще не знал, насколько он необычен. Билли просто не подобрал подходящих слов, чтобы рассказать ему, а когда все-таки пытался, Майк сбегал, оставляя вместо себя одну из своих личностей. Утром Билли узнал, что суд перенесен. 14 *** — Мы должны показать тебе кое-что, — шептали врачи, медленно провожая Билли в комнату, в которой его уже допрашивали. Его посадили за стол, на котором стоял ноутбук, и включили запись. Сначала тот не понимал, зачем ему показывают видио с ним самим, но его недоуменное выражение становилось все более отрешенным, Билли, наблюдавший со стороны, даже решил, что сейчас он снова «переключится», но тот все не сводил взгляд с экрана. Майк до конца так и не понял, что он видел, поэтому все поспешили объяснить ему, не скрывая неуемный восторг, ведь он был феноменом психологии. Майку от этого легче не стало. Его взгляд загнанного зверя остановился на Билли, и адвокат почувствовал, как внутри у него все свернулось в тугой комок, лишавший его возможности ровно дышать и сохранять внешнее спокойствие. — Ты не попадешь в тюрьму, Майк, — пытался он его подбодрить, жадно хватая воздух между словами. Никогда в жизни ему не было так больно. Жалость к Майку переросла во что-то большее, желание оберегать достигло исполинских размеров. Он его уберег, насколько смог. Показания психиатров помогли признать его невиновным по причине безумия. Он был отправлен на лечение, чтобы дать возможность врачам изучить его необычную болезнь и попробовать собрать его личность воедино. Билли позволили навещать его. Первые несколько дней он не смел заявиться туда, но вскоре набрался решимости. Они почти четверть часа сидели без слов и практически без движения. Обоим казалось, что они слышат только дыхание друг друга. Удивительно, но Майк заговорил первым. — Даже не знаю, благодарить тебя или нет. Если бы не ты, я оказался бы в тюрьме, но благодаря тебе, я в психушке. — Это для твоего же блага, — сбивчиво и быстро проговорил Билли, словно желая побыстрее отделаться от этого клише. — Наверное. Но на самом деле я думал не об этом, когда готовился к нашим встречам. Билли поднял на него взгляд впервые после разговора и со смятениям посмотрел на него. — А о чем же? — О том, что было между нами. — Не говори, как сопливая девочка, — с раздражением бросил Билли. — Ничего не было. Это всего лишь связь и чувства спасителя и спасенного. Я хотел оберегать тебя, а ты был благодарен за это. Вот и все, — с этими словами Билли вскочил из-за стола, едва не уронив стул. Он готов был уже уйти, но напоследок добавил, — Можешь мне писать. Я договорюсь с персоналом. Буду заходить так часто, как смогу. Он быстро зашагал в сторону выхода, чувствуя омерзение и горечь, оттого что он должен был так себя вести по отношению к человеку, который на самом деле для него многое значил, хоть он и пытался доказать себе обратное.