Отсечение

В его комнате пряталось маленькое живое существо. Оно было требовательным и голодным, оно было единственным в своем роде. Зрение Джима, его слух и обоняние слились воедино, превращая чувства в смятый ком из хлопка, влаги и гари, и тогда он понял, что делит свою квартиру с кем-то еще. Вечером он будет пить до тех пор, пока не потемнеет в глазах, и если на утро проснется в своей кровати и встретит существо, то попытается разглядеть его в рассветной дымке через резь в глазах, через забитый нос и сухость во рту. Харви приучил его к кофейне недалеко от здания департамента. Местный бариста подмешает что-то в его стаканчик, и не будет никакой возможности узнать, зачем и что. Но по уголкам губ румяного молодого человека он узнает, что это будет повторяться раз за разом и скоро превратиться в ритуал, необходимый им обоим. Могло ли так случиться, что он начал терять рассудок? Мог ли этот город победить так быстро, или же эти случайные мысли были лишь предзнаменованием и предупреждением? Мысли, которые обычный человек отвергнет за абсурдность. Мысли, которым он, усталый и напряженный, позволил собой завладеть? Они прорастали в нем, пускали свои корни, но никто не замечал сотворенных ими перемен. Отчасти это было надеждой, отчасти – насмешкой. – Джон Беккел выхватил пистолет, – сказал Харви. – Вы же не ждете, что полицейский не отреагирует? Джон Беккел не доставал пистолет, но Джим пустил пулю ему в грудь, и никто не сказал ему ни слова. Это Готэм. Если детектив счел нужным стрелять – в департаменте не возникнет возражений. Отдел внутренних расследований знал, какие монстры живут в темноте. Вот только был день. И Джон Беккел не доставал пистолет. Но сделал бы это в следующую секунду, дай Джим ему такую возможность. Харви не спрашивал. Харви Буллок был занят, игнорируя знаки и звонки – способность, которой Джим был обделен с самого детства. Джим был своим строгим судьей и в тот день вынес окончательный приговор. Над шпилями зеркальных небоскребов поднималась теплая дымка. Ступенчато–строгое здание торговой палаты встречало первых посетителей острыми углами и тусклым блеском окон. Поезд надземного метро, спешащий по кольцевой ветке, поднимал с земли бумажный мусор: старые газеты, разорванные листовки. Он уступил новой мысли-паразиту и направился к ближайшей станции, оставив машину на стоянке. Он был настроен ненавидеть каждого встречного, но жадно всматривался в лица. Его скулы одеревенели от вежливой гримасы, он был расстроен и взбешен тем, что уступил внезапному порыву, и боялся того, что произойдет в следующий раз, как кто-то дернет за невидимые нити. По неподтвержденным данным он был заражен. По словам очевидца, смотрящего на него из зеркала, он был заражен еще до того, как «Цепь» попала в его организм. «Cepi» и «capere». Воспринимать и забирать. Нигму повеселил бы каламбур. В вагоне пахло сырой землей. Удивительно. Откуда земле взяться в метро? И если на то пошло, откуда в нем это желание запомнить запах в мельчайших подробностях? Неприятную беспокоящую рецепторы смесь из подгнившего мусора, крема для бритья, ваксы с ботинок, свежих чернил на утренних передовицах и рыхлой земли? Джим прикрыл глаза, пробуя запах на вкус так внимательно, будто выбирал себе туалетную воду. Паразит сразу же впился, вынуждая смотреть. Не забывай, будто у запаха есть и образ, или у образа – запах. Джим вдохнул: может быть есть и вкус, который осядет на языке? Он с радостью променял бы эту палитру ощущений на что-то более приятное: на тепло женского тела под рукой, на ласку солнечного луча, на вкус хрустящих тостов и доброе слово. Но приговор гласил: не достоин. Ему попался ужасный судья. Стоило ему выйти на улицу, как раздражение, направленное на случайных прохожих, вспыхнуло с новой силой. Он пришел к выводу, что всему виной хаос из ощущений. Всего месяц назад он был рыбой. Теперь он – одинокий буй, который бросает из стороны в сторону и вот-вот оторвет от якоря. Он всерьез рассматривал идею обратиться к психоаналитику. Но потом представлял себе реакцию знакомых: … Да, рано или поздно, приятель. Рано или поздно. … Ты проспорил мне десятку. И брезгливо отметал эту мысль. Красный навес замаячил недалеко от перекрестка с фурами, застывшими в полудреме. Высокие безликие окна кофейни были заклеены устаревшими афишами и пожелтевшими объявлениями. Рабочий в фартуке вытаскивал на улицу складные столики. Кивнув ему, Джим прошел внутрь и остановился у прилавка. Бариста варил кофе первому клиенту и через плечо обменивался с ним тягучими ленивыми фразами. – Ты встречал Тома? – Его арестовали за то, что он прибил псину своего соседа. – Еще бы он этого не сделал: не нога, а кровавое месиво. – Такая жизнь. Клиент почесывался, его тонкий нос шелушился, потухшие глаза бегали по выставленному на прилавке меню, но едва ли он понимал хоть слово. Из крана дрожащего аппарата в пластиковый стаканчик выплеснулось несколько ядовито-зеленых брызг, наполнивших заведение безумной вонью, от которой у Джима заслезились глаза. – Мне кажется, они не понимают. – Отнимает уйму времени, верно? – Это да. Плохо. Бариста улыбнулся. Его усы пошевелились. Решив, что вполне переживет это утро без кофе, Джим вышел вон. Перед Джимом на тротуар выскочили дети. Переругиваясь, хохоча, они бросились врассыпную, и он вновь ускорил шаг. Джон Беккел сначала действовал, потом думал, каждое его решение в конечном итоге оборачивалось неприятностями для него и окружающих, и не было никакой надежды, что ему повезет в этот раз. Джим просто знал это. Но знание, взявшееся из ниоткуда, не могло успокоить его и избавить от кошмаров. Замедлив шаг, он остановился, сопротивляясь паразиту и его невероятной обескураживающей силе. Сегодня случится что-то плохое. Джим знал это так же, как знал, что пуля Беккела попадет Харви в шею. Случайно, когда Беккел, прошитый выстрелом в плечо, завалится на бок и его палец дернется на курке. Его сознание насмехалось над ним, его обманывали и сбивали с толку. Джиму было тепло, почти жарко, несмотря на редкие хлопья снега, оседающие на плечах. Он сжал и разжал пальцы в перчатках, наблюдая, как сгибаются фаланги. Такие вещи принимаешь как данность. Чудо человеческой физиологии. Механика движений. И обращаешь на них внимание, когда что-то идет не так. Сознание и тело выступили единым фронтом против его существа. Его руки двигались иначе, и он не мог распознать проблему. Его глаза смотрели четче. Ярче. Его чувства распадались на составляющие и как капли ртути расползались по поверхности осознанного. Он не успевал следить за ними и не мог их собрать. Что-то было не так. Звонок мобильного едва не оглушил его. Харви подобрал его на перекрестке. – Как пластырь оторвать, – сказал он. Машина ползла по улицам. Так медленно. Джим подумал, что аккумулятор сдохнет через три дня в самый неподходящий момент, и Харви будет очень зол. Джим подумал, что в капоте живет маленькое существо. В каждой тени и в каждой вещи, кроме той, что вещь в себе. Ремень безопасности врезался в грудь так отчетливо, что Джим не мог забыть о нем ни на секунду. Ремень ремень ремень. На лобовом стекле – пятна, на приборной панели – скомканные обертки. В салоне пахло кислыми овощами и соусом для бургеров. – Стрельба на участке между… – Запрашиваю подкрепление. – Такая жизнь. Собачья. – Выглядишь как кусок дерьма, бойскаут, – бросил Харви, вылетая на тротуар. Недостроенное здание тонуло в красно-синих огнях патрульных машин. Окна озарялись вспышками стрельбы. Джим ступил на асфальт. Стараясь не обращать внимания на движение в каждой из теней, он выхватил пистолет и шагнул вперед. Такая жизнь. А потом он вдруг исчез. Паразит, источивший его мысли. Он больше не шевелился под его кожей и оставил вещи такими, какими они и должны быть: безликими и неживыми, неподвижными и нейтральными. Он покинул его, как только Джим зажмурился, ослеплённый вспышкой взрыва. Баллон сжатого воздуха подлетел вверх, задетый шальной пулей. Джим отвернулся к тишине и темноте. Это ли не хороший знак: абсолютная ясность мыслей? Не к этому ли он стремился, и не того ли жаждал? Спокойное дыхание, слух, не снедаемый сотнями посторонних шорохов? Так ощущается свобода? Как поражение? Департамент кишел тенями, они ползали по стенам роем насекомых, и к ним нельзя было не привыкнуть, а в палатах – спокойно и тихо, и как ни странно, не пахнет медикаментами. Только человеческое дыхание, размеренное и контролируемое с особой тщательностью, отвлекало от иллюзии полного одиночества. Тяжело представить, что ты посреди чистого выставочного зала, готового раскрыть двери, свежего, подающего надежды, когда какой-то старик сопит тебе на ухо. Откуда-то Джим знал, что доктор непременно старик. От него не пахло ничем особенным, и, начав свой осмотр, он не сказал ни слова, но вне всяких сомнений это был пожилой человек, прямой, как палка, несмотря на почтенный возраст, сухой и деловитый. … Офтальмия. … Прикладывайте компрессы, и слепота пройдет через пару дней. Доктор ошибся по всем пунктам. Этим вечером Джим отказал себе в выпивке. Он лег спать раньше, чем обычно, надеясь, что пережитое окажется всего лишь кошмаром. Он лег спать без настойчивого ощущения объемности мира, когда даже простыня обращалась неподъемным грузом, когда подушка вдруг становилась реальнее своего владельца. Но перед тем, как соскользнуть в желанную пустоту, он напомнил себе, что Джон Беккел был вооружен. Утром все надежды пошли прахом, но Джим не мог не радоваться вернувшемуся безмолвию. Его мысли и действия вновь подчинялись только ему. Джим не знал, что это плохо, что это лишь признак ассимиляции. Некому было подсказать. Харви обещал навестить его. Но только вечером, поэтому стук в дверь застал Джима врасплох. Наощупь, касаясь стен, он прошел по коридору, поднял пистолет и хрипло потребовал имя. Имя не назвали, прозвучали только сбивчивые объяснения, но Джим узнал гостя по голосу. Он не открыл бы, даже если бы видел. – Уходи, Кобблпот. … Перчатка. … Цепь. Слова звучали как пароль, Джим не знал отзыва. Устало прислонившись к двери, он провел по прохладному дереву рукой, надеясь, что пальцы пройдут сквозь препятствие, сомкнутся на бледном горле и придушат гостя. – Ты сошел с ума. Я знал, что рано или поздно это случится. … Саймон Херт, Черная Перчатка. Нам нужно о нем поговорить. Пожалуйста, впусти меня. Дай мне посмотреть. Посмотреть на что? На его беспомощные попытки удержаться на правильной стороне реальности? На то, каким жалким он стал, без возможности сделать и пары шагов, чтобы не столкнуться с очередным препятствием? … Я могу помочь. Опустив пистолет, Джим нашел холодный металл замка, повернул ключ и отступил. – Без фокусов. … Джим. Воздух как будто стал гуще. Наклонив голову, Джим резко шагнул в сторону, едва не сбив вешалку для верхней одежды. – Не прикасайся, – предупредил он. – Проходи в комнату. Захлопнув дверь, Джим дождался удаляющихся шагов. Хромоту Кобблпота не спутать ни с чем. Это могло быть удобно. С его вторжением комната изменилась. Стены давили на воздух, воздух – на легкие. Пропала уверенность в собственном положении: стоял ли он прямо? Может быть, он плетется как пьяный, может быть, он вот-вот упадет? … Я в гостиной, … Я сяду в кресло? – Валяй. Чай-кофе не предлагаю. Контролируя каждый свой шаг, вытянув перед собой руки, Джим добрался до дивана, проведя рукой по мягкой спинке, опустился вниз. Он мог бы сгореть от стыда, будь перед ним кто-то другой, не Пингвин. … О, черт. Кресло сейчас же скрипнуло, Кобблпот снова был на ногах. … Ты позавтракал? У тебя есть продукты? Мне стоило что-то принести. – У меня есть телефон, – озлобился Джим. – Мне не нужна нянька, особенно такая, как ты. Джим представил себе толпы желающих присмотреть за ним, позаботиться. Тяжелое насмешливое видение. … Можно я сяду ближе? Так ты не будешь волноваться, что я буду где-то еще. – Я слышу, где ты. Когда за окнами пронесся поезд метро, Освальд вздохнул. … Тебе нужно переехать. Джим вернулся к мысли о возможной потере рассудка. Слепой и сумасшедший. Слушая Кобблпота, он принимал поистине титанические усилия, чтобы не закричать от бессилия. Это не его болезнь, это не его квартира, и нет ничего вокруг, что напоминало бы ему о нормальной жизни. Той, которой наслаждаются люди за этими стенами. Ни Цепей, ни паразитов. … Я найду самого лучшего специалиста, не волнуйся. У нас есть время. Ты должен лишь довериться мне. Результаты анализов не заставят себя ждать. Ты только поверь. – Мне сказали, что это всего лишь офтальмия. … Боюсь, они ошиблись. – Откуда тебе знать? Освальд заерзал в кресле. Освальд был виноват. … Ты знаешь, что случилось с Хертом? – О, да. Его придушил сосед по камере в первую же ночь. Пальцы Освальда скользнули по коленям, Джим услышал это так же отчетливо, как собственный скрип зубов. – Я ловлю преступников не для того, чтобы ты платил за их смерть, – рыкнул он. … Он причинил тебе боль. Будто бы это его оправдывало. Будто бы он мнил себя его рыцарем. Это жестокий мир для маленьких людей, это мир для слепых. Освальда нисколько не заботили черные волны. – Он успел что-то сказать? – обреченно спросил Джим. Молчание. Может быть, Освальд кивнул, может быть, покачал головой. Джим разозлился, не имея возможности узнать. – Ну! – потребовал он, подаваясь вперед. … Да. Он смеялся. Он сказал, что ты «скован». Он сказал, что чем сильнее ты будешь сопротивляться, тем больше будет давление. … Он сказал, что отравил тебя. Что ты умрешь. Они взяли его слюну, его кровь, его мочу, они взяли его волос, частицы его кожи, они взяли бы его душу, если бы хотели. Пингвин–поводырь привел его на живодерню. – И долго ждать? – спросил Джим, когда Освальд обозначил свое возвращение, прикоснувшись к его плечу. Его пожирала темнота. Он знал, что от дверей до приемного кабинета тридцать восемь шагов и два поворота. Он знал, что они миновали стеклянные двери, но, злой и растерянный, он заблудился бы как беспомощный ребенок, если бы Освальд оставил его одного. Признавать это было отвратительно. Ему в руки протянули бумажный стаканчик с травяным чаем, Освальд глубоко задышал через нос. Он боялся врачей. Дерганный, весь как на иголках, он усугублял ситуацию, заражая Джима своим страхом. – Почему я должен доверять твоему мяснику? … Он лучший. Лучший появился через час. От него пахло мылом и гелем для волос. Лучший оказался женщиной. … Кто бы ни был ваш злой гений, он тот еще шутник. Мне понадобятся все его записи и исследования, я хотела бы взглянуть на результаты его экспериментов, и если кто-то из подопытных еще жив – привезите. Того, что есть сейчас недостаточно. Хотя вполне хватит, чтобы говорить о глубине той задницы, в которую вы угодили. … Не нравится мне, что он тут окопался. – Мне тоже, – сказал Джим. Харви пил его виски, сидел на его диване, смотрел на его Кобблпота и наверняка кривил изможденное лицо. – Но в моем мире дела делаются именно так. … Через задницу? Джим напрягся, пытаясь прорваться через тьму, чтобы разглядеть лицо Пингвина. Все его старания были напрасны, и ему оставалось только тихо рассмеяться, подставляя лицо солнечному свету, проникающему через окно. Тепло разливалось по коже влажной пленкой, совсем иначе, чем раньше За стенкой спорили соседи. Джим мог представить, что стоит посреди их гостиной, руки подняты, ноги широко расставлены, он разнимает их. Через него пролетает хрустальная ваза, он растворяется вместе с осколками, он – маленькое существо за их кроватью. Он только сознание, застрявшее в пространстве. Оно не знает ни времени, ни лиц. Оно не слышит голос напарника, когда тот спрашивает: … Мне вышвырнуть его вон? … Потому что… Ты знаешь, он подставил тебя. Если бы не он, Херт бы уже рассказывал, как тебя вытащить. Такая жизнь. Джим вернулся в реальность и попросил Харви не переживать. Все будет хорошо. … Хорошая была бы эпитафия для Билли Пилигрима. И для меня тоже. «Все было прекрасно и ничуть не больно», – вслух читал Кобблпот. Джима устраивал его выбор книги, его не устраивало, что часы на башне отбили девять вечера, а Пингвин был по-прежнему здесь. Он заставил Джима поужинать, а теперь навязал ему сеанс чтения. Джим представил, что никогда больше не сможет взять в руки книгу или газету и погрузиться в строчки чужих историй. За окном застучали колеса вечернего поезда. Когда железное эхо утихло, и остался только мягкий голос, Джим поймал себя на том, что не следит за сюжетом, просто слушает. Еще одно ощущение, которое он жадно впитывал: переливы чужой интонации. Но в коллекции этого чувства слишком много Кобблпота. Джима это не устраивало, ему нужен был пульт от телевизора – ночью он будет переключать каналы и перекрывать все, что сейчас получал. Он поднялся на ноги, и Освальд не закончил строки. … Куда ты? Неужели новый виток его жизни, извращенный, вредоносный предполагал, что Джим должен отчитываться? – Стой, где стоишь. Мне не нравится, что ты ходишь по моей квартире, – сказал Джим, расслышав неровные шаги в его направлении. … Уверен, что справишься? Я могу помочь, – предложил Пингвин, угадав его намерения. – Я ослеп. Не лишился рук, – огрызнулся Джим. – Когда я вернусь, тебя здесь не будет, понял? В темноте и тишине он двинулся вперед по коридору. Вода из крана была холодной, потом обожгла пальцы, и лица коснулся пар. Джим сидел у костра, на шпажке в его руках – подрумянивающийся в пламени зефир, отец рассказывал ему истории из своей юности, старший брат увлеченно поглощал сладости, пропуская все слова мимо ушей. Джиму было жарко, от дыма слезился правый глаз. Он знал, что прыгнул во времени, и он спросил у отца, что ему делать. Под горячей водой его пальцы покраснели. Очнувшись, Джим отдернул руку и выругался. Кафель рядом с крючками для полотенец был ледяным. Нащупав мягкую ткань, Джим осторожно вытер руки, пригладил волосы и вышел. Прислушался, аккуратно прикрыв за собой дверь. Тишина. Но это был его дом, его территория. Как только он ослеп, а может быть и раньше, все поверхности обросли призрачными щупальцами не длиннее и не толще ресничек, и сейчас каждое щупальце раздраженно колебалось, предупреждая хозяина о вторжении. Кобблпот все еще был здесь. Он нарушал систему, был инородным элементом и ломал мир под себя. Скользя рукой по стене, Джим вернулся в гостиную. Опустился в кресло и устало вздохнул. – Всегда делаешь наоборот, да? Тишина. Он задался вопросом, может ли Пингвин «скользить»? Все, что он делал, – расшибался о каждый угол, сталкивался со всеми косяками, натыкался на каждое препятствие – убеждало Джима в обратном. Пингвин не мог быть бесшумным. Только не для него. – Что дальше? Несколько хромающих шагов. … Скажи мне, что я должен сделать? Только не прогоняй. Я так виноват, позволь мне искупить… … Позволь мне, – говорила темнота. Он поймал чужую ладонь за секунду до прикосновения к его лицу. – Сделай одолжение. … Все, что ты захочешь, – мягко выдохнули ему в щеку. Иди и умри. Убирайся. Добей меня. Он не сказал ничего из этого, и Кобблпот истолковал его молчание по-своему, как приглашение. Он опустился на подлокотник. Он наблюдал за ним, его взгляд лип к Джиму, щекотал и пачкал. – Нравится? Джиму бы понравилось наблюдать его такого, беспомощного, проигравшего. Пингвин, теряющий самое дорогое: возможность получать информацию. Достойное зрелище. … Всегда. … Ты хочешь увидеть мое лицо? … Ты можешь прикоснуться, чтобы увидеть. Зачем ему видеть? Он и так помнил. Все, кроме цвета глаз, последнее его не интересовало, но остальное... Все остальное было на мишени для дротиков в одной из комнат его подсознания. Кобблпот перехватил его руку и потянул на себя. Кожа у него была холодной, и Джим поморщился от омерзения. – Нет. Я не буду тебя трогать. Если быть честным, я хочу притвориться, что это вовсе не ты. Молчишь? Не устраивает? Он шире расставил ноги, он подумал, что было бы неплохо самому стать другим человеком. «Скоро, – подсказало сознание, – скоро станешь». Кобблпот соскользнул с кресла и встал напротив. Втянув носом воздух, медленно и неловко опустился на колени. – Скажи вслух. … Да, пока устраивает. Пальцы быстро расправились с ремнем и потянули вниз язычок молнии. Джим приподнял бедра, помогая, и постарался расслабиться. Каков герой, такая и награда. Его воображение рисовало другого человека. Неопределенного, одну лишь модель. Без выразительных черт, без объемных теней. После нескольких движений исчезло все, кроме жадных губ, скользящих по члену. Для верности он дышал через рот. Он знал запах Пингвина и не хотел вдыхать его сейчас, когда обжигающие волны выбивали его из реальности, делая почти счастливым. Кобблпот отсасывал старательно, прилежно. Рот, только рот, думал Джим, теряясь в своих мыслях. Грязный маленький рот. Все, что он говорил, все, что делал: убивал его, сжигал, изменял. А теперь он забирает то, что осталось. Хорошо. Кому еще нужна эта паршивая пародия на человека? Забирай. Каждый вдох забирай. Боже. Кажется, он совершил ошибку. Толкнулся бедрами, проникая глубже, и Пингвин отодвинулся, между судорожными вздохами он зашептал: «Джим. О, Джим». И сразу же обрел материальность. Каждую свою ядовитую клетку. Губы обхватили головку. С прежним рвением Кобблпот вернулся к прерванному занятию. Он помогал себе правой рукой, а левой судорожно цеплялся за чужое колено. – Сильнее, – потребовал Джим, и Кобблпот напрягся, сбиваясь с ритма. Теперь это было почти больно. – Сильнее. Будь ты проклят. Кобблпот повиновался. И через несколько секунд Джим кончил, не заботясь о предупреждении. Он услышал кашель и слабый стон. Кобблпот отдышался и подался вперед, вжимаясь мокрым лбом в низ его живота. Подтянув ногу, Джим оттолкнул его коленом, застегнул брюки и встал. Его шатало, на пути к дивану он столкнулся с журнальным столиком. Вышвырнуть. Все вышвырнуть. Повалившись на диван, он закрыл лицо рукой. Ребенком он думал, что прячется от мира, если не видит его. Было бы неплохо. – Теперь уходи. Кобблпот заерзал на полу и глухо и протяжно застонал. Первой мыслью было: «Как он смеет?» Но потом Джим понял, что это только боль. Все это время Пингвин стоял перед ним на коленях. Решив, что тот заслужил несколько минут, Джим оборвал следующее требование и зажмурился, но темнее не стало. Он считал про себя и гулял по цветущему парку рука об руку с Барбарой. Цветы пахли так сладко, так ярко, что перекрывали терпкую вонь его комнаты. Смирившись со своим безумием, он мог отдохнуть. … Ты не хочешь, чтобы я приходил. … Не хочешь, чтобы я помог тебе. – Да, – лениво согласился Джим, – Может быть я хочу, чтобы ты завершил начатое. Просто прикончи меня. Я устал. Никто не должен был ничего объяснять, все оказалось просто, все лежало перед ним, как на ладони. Он «скользил». Утром, бесцельно блуждая по темному лабиринту своей комнаты, он наткнулся на забытый Кобблпотом зонт. Поборов желание вышвырнуть заразную вещь из окна, он оделся, и пользуясь им как тростью, вышел на улицу. В его планах не было затяжного похода, он желал лишь почувствовать себя причастным к городу и к жизни. Дойдя до края улицы, он развернулся и, чувствуя себя беспомощным стариком, побрел назад. Щербатый кирпич здания под пальцами левой руки был теплым, шум улиц бодрил. … И они рассказали мне о монстре, который придет за мной, как только я засну. Как думаешь, сколько я не спал? Сейчас мне кажется, что целую вечность. Чуть с ума не сошел. … Ничего не мог поделать. Стоило мне чем-то увлечься, так я сразу забывал о еде, и мать начинала читать нотации, а потом плакать... Тогда я съедал столько, что меня начинало тошнить, только чтобы ее успокоить. … А осенью они улетают на юг. Мелкие птицы способны лететь без перерыва девяносто часов, представляешь? – Кобблпот. … Да? – Заткнись уже. Пингвин вел машину аккуратно, пожалуй, даже слишком. Джим не мог точно сказать, было ли это его обычной манерой вождения, или он старался для него, но это раздражало. Каждая лишняя минута в обществе Пингвина была испытанием, которое он проваливал. Раз за разом. Рядом с ним город начинал вытягивать из него жилы, давить огромным призрачным кулаком, и Джим поддавался. … Зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, – говорила доктор. – Чувство равновесия, голод, чувство времени, голос… Вещество в вашей крови запустило механизм сенсорной гипопатии. Яркая вспышка света лишила вас зрения. Яд будет действовать и дальше, и из-за компенсации чувства будут уходить быстрее. Чем больше рецепторов отключится, тем восприимчивее будут остальные, и процесс пойдет еще быстрее. В конце концов вы окажетесь пленником собственного тела. Все равно, что умрете. … Не смейте даже… … Я говорю, как есть, – невозмутимо возразила женщина. – Выделить вещество из крови невозможно, а без образца нельзя синтезировать антидот. … Я его найду. … Найду. Он проводил Джима до его квартиры, постоянно порываясь взять его за руку, дотронуться до плеча, провести ладонью по спине. … Пообещай мне, что даже думать не будешь о той чуши, что она наговорила. … Джим. … Джим, я приду завтра, хорошо? … Скажи мне хоть что-нибудь? Он тихо закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Комната была спокойна, в тишине приветливо потрескивали щупальца, а сквозняк, проникающий в квартиру через щели в оконных рамах, успокаивающе ласкал лодыжки. Джим не мог сказать ни слова, даже если бы хотел. Он нашел блокнот и ручку и положил их на невысокий комод, пахнувший теплом и старостью. Пробежавшись пальцами по вещам, он нащупал горлышко пустой бутылки. Стекло под кожей ощущалось потоком холодной воды, омывающей каждую фалангу. Он сожалел и терпеливо ждал, когда смолкло потрескивание щупалец и перешептывание его подкроватных монстров. Когда они сжалились над ним и дали минуту тишины, он запустил бутылкой в стену. И было бы неплохо закричать, потворствуя срыву, но он уже не мог. Он опустился на диван и представил, что он дрейфует в спокойном океане без берегов, ветра и солнца, без соли и птичьих криков. Он лежал так до тех пор, пока не заснул, и ему приснилось, что в глаза попала земля. Кто-то сверху зарывал его заживо. В своей вынужденной изоляции он все чаще сталкивался с основными вопросами жизни. Он пытался предположить, как далеко ушел от дома. Он вспоминал Джона Беккела и думал, что они оба отдалились примерно на одинаковое расстояние, раз уж встретились в один и тот же день на одной и той же дороге. Он думал, что продолжает сходить с ума. Его глаза слезились от попавшей в них земли. Кобблпот вернулся через минуту после того, как ушла Барбара. Она покинула его в слезах, в ее кулаке была зажата записка, написанная корявым почерком слепца. «Все было прекрасно и ничуть не больно». От Кобблпота пахло порохом, мылом и кровью. Попыткой спрятаться, попыткой храбриться. … Привет. Джим вытянул руку и мазнул по чужим разбитым губам. Опять вляпался в какое-то дерьмо. Ничему его жизнь не учит. Рука, опускаясь, наткнулась на бумажные пакеты. … Я обещал тебе продукты, помнишь? – весело сказал Пингвин, проходя внутрь. … Отнесу на кухню. Что ты хочешь? Есть филе рыбы без костей и лазанья. Голос стал тише, и Джим, посетив ванную, ушел в спальню. На всякий случай он прихватил с собой блокнот. Он не хотел обнаруживать перед Пингвином свою новую беду. Но рано или поздно ему придется что-то написать. Попросить уйти. … Вот ты где, – сказал Пингвин, обнаружив его сидящим на краю кровати. В голосе его была осторожная улыбка. … Я действительно считаю, что тебе стоит поесть. Барбара не подумала об этом, а ты был слишком занят… Занят, загибаясь? Упоминание Барбары заставило его поднять голову в тщетной попытке разглядеть гостя сквозь чернильное море. Глупый мальчишка, все-то ты знаешь. Все-то ты видишь. А он не видел ни черта. Джим отодвинулся, чтобы Освальд мог разглядеть то, что он приготовил. Чтобы у того не осталось никаких иллюзий. Джим поднял брови, всем своим видом говоря: не устраивает – уходи. Кобблпота устраивало. Судорожно вздохнув, он несмело шагнул к нему и осторожно прикоснулся к волосам, повел рукой дальше, поглаживая затылок. Слава всем богам, пока он молчал. Джим не был уверен, что выдержит поток сентиментального бреда. Должно быть, Пингвин всматривался в его мертвые глаза. И может быть случилось чудо, и он что-то нашел в них, потому что рука вдруг исчезла. Сдержанное «Что случилось?» заставило Джима поморщиться. … Джим? … Джим, пожалуйста, ответь мне. Мерзавец был прозорлив. Криво ему улыбнувшись, Джим потянулся к блокноту и быстро написал: «Заткнись и раздевайся». Кобблпот осторожно забрал запись из его рук. И судя по шлепку, раздавшемуся через мгновение – выронил блокнот из рук. Сейчас же чужие губы прильнули к его так близко, что Джим скорее почувствовал, чем услышал: … Все наладится, все будет хорошо. Раздраженно оттолкнув его, Джим ударил ладонью о матрас. Ему и раньше приходилось выворачиваться наизнанку, чтобы добиться от Пингвина точно того, что требовалось, а сейчас эта задача оказалась поистине невыполнимой. Расписываясь в своем бессилии, он устало рухнул на кровать, закрывая лицо руками. Что он делал? За какой целью пытался угнаться? Это ли его предсмертное желание: провести последние дни в компании Пингвина? Он хотел домой. Он хотел в теплоту за крепкие стены и под нежный свет. Что с ним сделали, если единственное, что он смог придумать – это протянуть руку преступнику? Завтра он может потерять слух. Ужас будущего бил в самое сердце и отнимал все силы. Он устал прятать свои желания. Он больше не мог себе этого позволить. Пингвин легко поцеловал его в щеку. Ну, не смешно ли? Джим подтянул его на себя и, устроив сверху, попытался отключить сознание, растерянно поглаживая худую спину. Никто никогда не любил его так сильно и так безнадежно. Но ему была знакома эта жажда, и в попытке разделить ее, он покупал билет в один конец. Не самая лучшая его сделка, но единственная, что осталась. Соглашаясь с самим собой, он принялся стягивать пиджак с чужих плеч. Кобблпот приподнялся, помогая. Он лишился жилетки и, сталкиваясь дрожащими ладонями с руками Джима, начал расстегивать рубашку. Они были в океане, только теперь штиль сменился волнением. Бедра у Кобблпота были теплыми, гораздо теплее, чем руки. Джим стянул с него брюки с бельем и, вывернувшись, повалил того лицом в подушку. Положив тяжелую руку на спину, пресек возможную попытку вырваться, но ее не последовало. Кобблпот покорно замер, дожидаясь, пока Джим справится с остальным. Подготовка заняла гораздо больше времени, чем Джим предполагал. Он помог себе рукой, чтобы надеть резинку, он устроил Кобблпота в нужном положении, он все делал слишком медленно, и в голову лезли лишние мысли, а ладони неуместно потели. Он выдавил из пластикового флакона слишком много смазки, он все делал неловко, и злился, стискивая челюсти. Голос Кобблпота помог ему успокоиться. Тот стонал и всхлипывал, подставляясь так, что театральности могла позавидовать шлюха. Теперь представить вместо него кого-то другого было невозможно, но Джим и не хотел. Еще одна минута, и он вколачивал дрожащее тело в матрас. Кобблпот вскрикивал, пытаясь одновременно вырваться и вжаться в Джима еще теснее. Он был нервной птицей и плохо понимал, что ему хочется сильнее. Свободной рукой Джим зло расцарапывал ему спину. Что он будет делать, когда лишится возможности слушать? Нужно было признать, голос у Кобблпота был тем самым. Шикарный голос, чтобы выстанывать пошлости и умолять. Что он будет делать, лишившись самого приятного? Человек под ним станет лишь куском мяса. А он сам – он будет еще хуже. Он потеряется в темноте, жалкий и беспомощный. Значит, это последний раз. В ярости на самого себя Джим впился зубами во влажную кожу. Пингвин охнул и жалобно заплакал. Тебе же нравится, хотел сказать Джим, нравится, когда с тобой обращаются как с дерьмом. Потом можно отомстить. Можно убить. Это было последней связной мыслью, дальше он просто уплыл, отключаясь. Хорошее ощущение, свободное. Его сознание наполнили сотни запахов и сотни звуков. Его накрыло, а темнота перестала казаться враждебной. Внезапно она стала правильной и необходимой. Он цеплялся в чужое тело и чувствовал свое, каждую мышцу и каждое движение. Все ярче и все быстрее. Если бы он мог, он был бы не тише Пингвина. От вынужденного молчания кружилась голова. Кончив, он откатился в сторону и, приходя в себя, слушал, как Кобблпот дрочит, мягко постанывая в подушку. Потом они лежали бок о бок. Джим мучился, теряя ощущение свободы, а Кобблпот, нисколько не обеспокоенный пренебрежительным отношением, вжимался лбом в его плечо. … Можно я останусь? Его свежая ссадина на губе разошлась и кровила, Джим слышал ее тонкий металлический запах. Он вернул Пингвина обратно на спину, и легко нажав на грудную клетку, выразил согласие. Конечно, почему бы нет. Он с ним еще не закончил. Он давал им отдохнуть. Засыпать было страшно. Он считал минуты, а когда решал, что достаточно – будил Кобблпота и снова брал его, то грубо и быстро, то растягивая прелюдию и заставляя просить. Когда у того кончились силы гортанно стонать свои глупые признания, Джим наконец оставил его в покое. Отвернувшись к стене, Кобблпот баюкал свою больную ногу и дышал так тихо, что Джим не мог его расслышать. Мелькнула мысль сходить за обезболивающим, но он не смог заставить себя подняться. В попытке извиниться он быстро поцеловал Кобблпота в основание шеи, носом коснувшись влажных волос. Он не думал, что способен на такую ночь, сама мысль о подобном с кем-то другим казалась ему абсурдной. Кожа под губами была прохладной и пахла потом и дождем. Он засыпал на своей половине кровати, опустошенный и спокойный. «Ты в порядке?» … Ммм, не помню свое имя, - проговорили в ответ. Джим перелистнул страницу и написал: «душ завтрак». … Ага. Простыня мягко сбилась вокруг них, когда Кобблпот сполз с подушек и свернулся калачиком рядом с Джимом. Теплота кровати потянула назад. Сопротивляясь, Джим встал на ноги и потряс сонного Кобблпота за плечо. Голосовая почта сообщила о скором визите напарника. Значит, Пингвин должен был уйти. Они завтракали, и кофе был безвкусным. Джим аккуратно прожевал кусок тоста и поморщился. То же самое. Еще через четыре часа он лишился обоняния, но прежде чем это случилось, с помощью Харви он связался с нотариусом и внес в свое завещание несколько изменений. Он заблудился. Никогда еще он не был дальше от себя настоящего, такого себя, к которому он стремился всю свою жизнь. Кобблпот держал его руку в своей и на внутренней стороне ладони выводил большие буквы своего признания. Буквы жгли кожу, и Джим мечтал стряхнуть их прочь. Кобблпот прикасался к нему слишком часто, постоянно крутился рядом, будто бы Джим мог забыть о его присутствии. Даже не имея возможности слышать его и видеть, Джим знал, что тот вновь в его личном пространстве, вновь вторгается в его реальность. Это раздражало и Джим трясся от гнева. Один раз он не выдержал и ударил его в лицо, но Кобблпот стерпел и все равно остался. Он жалел его слишком сильно, чтобы убраться восвояси. И он знал, что на самом деле Джим не хочет оставаться один. Джим метался по комнате раненным зверем и крушил все, что попадалось под руки. Комната заходилась сотнями протестующих воплей, маленькие существа разбегались в стороны, цепляясь щупальцами за призрачные ростки, покрывшие пол и стены. Джиму чудился возмущенный стрекот тысяч насекомых и закипающее чернильное болото посреди гостиной. Наконец вокруг его груди сомкнулись на удивление сильные руки, Кобблпот вжался в его спину мокрым от слез лицом. Он целовал его лопатки через грязную майку. Джим давно потерялся во времени и, проснувшись, не знал, день за окном или ночь. Но это было уже не важно. Комната не хотела ему помогать, обиженная варварским обращением, она была молчалива и неподвижна. Как было бы хорошо просто отключиться, не думать о том, почему он остался один. Не думать, что он может быть не один. Что именно сейчас Кобблпот – Освальд – целует его, ослабнув от ужаса своей потери, но он не чувствует его прикосновений. Его тело больше ему не принадлежало, он мог быть не у себя, и его голова покоилась не на подушке, а на грязном асфальте. Он мог загибаться от голода, он мог обрасти щетиной и грязью, он мог лежать так уже несколько месяцев, испражняться под себя, забытый и покинутый. Откуда ему было знать, он не ощутил бы и удара грузовика. Или же о нем заботились? В его венах были иголки капельниц, его мыли, и оберегали? Осталась ли у него способность плакать? Если да, то как часто он останавливался? Где он? Сколько еще его будут мучить? Сон, в который он изредка проваливался, позволял надеяться. Если он мог забываться и приходит в себя, значит, по крайней мере, он был еще жив. День, неделя, месяц? Кто-то подвесил его как марионетку между небом и землей. Кто-то был настолько безразличен, что даже не пытался дергать за ниточки. У него осталось только одно чувство. Оно было вне времени, оно было подконтрольно ему раньше, чем пробудилось, и уснуло быстрее, чем родилось. Механизм компенсации накачал его силой. Теперь Джим знал, что оно вполне реально. Пресловутое «шестое чувство». Однажды, через десятилетие, или еще вчера, оно толкнуло Джима, и он дернулся, повиснув на ослабших веревках. Путы заскользили через кольца креплений, и, напрягшись, Джим освободил левую руку. Потом правую. Он завис в пространстве и, решившись, поплыл дальше во тьму. Путешествие его было долгим и изматывающим. Темнота постепенно начала расступаться, и теперь он видел мир через мутное окно. Он парил над больничной койкой, он ступал по полу, не имеющему твердости и тяжести. Он открыл дверь палаты чужой рукой, выросшей из его тела. Она не почувствовала холода дверной ручки, он не ощутил давления. Палату сторожил вооруженный охранник, и Джим забрал тень его пистолета. Это было очень важно, важнее процесса дыхания, о котором он совсем позабыл. Охранник не отреагировал, он жил в другом пространстве и видел обыкновенными глазами, чувствовал примитивно и ничего не знал о маленьких существах, о том, что каждый предмет имеет свою память, о том, что можно жить иначе. И если только задуматься, то в любой момент ты можешь навестить родителей. Если вспомнить – можно спасти напарника от пули, ведь Джон Беккел непременно будет стрелять. Можно заставить себя ощущать каждое дуновение ветра, пока есть возможность. Сказать «Найди меня», вместо приказа никогда не возвращаться в Готэм. Можно пройти полмира за одну секунду и поднять оружие чужой рукой. Мутное окно разбилось. Джим нажал на курок, и Саймон Херт, заразивший его «Цепью», Саймон Херт, погибший в камере предварительного заключения, упал в чернильное болото, веревки сейчас же сковали его безвольное тело, и сотни маленьких существ покрыли его шевелящимся мохнатым ковром. И время пошло назад. Отрешенно наблюдая за его неспешным течением, Джим все глубже погружался в темноту. Возвращался домой. Шестое чувство, в абсолютной своей чистоте было не просто интуицией, оно было свободой, и сейчас он терял ее. Как потерял все остальное. Он не знал точно, как все это будет работать, и получится ли вспомнить о его злоключениях, когда он очнется, но он точно знал, что убил Херта до того, как встретил его. И значит, у него была надежда. А может быть, ему это только приснилось. *** – Неужели ты питаешься только так? – возмутился Джим, проследив, как смятая купюра исчезла в недрах залапанного фартука торговца бургерами. Харви усмехнулся. – Могу показать тебе свою любимую кофейню. Джим покачал головой. – Прости, не сегодня. – Но ведь у нас перерыв, – удивился напарник, – время обеда! – У меня встреча, – отмахнулся Джим. – И да, будь осторожен со своим баристой. Вот уже несколько дней он травит любовника своей жены. – Что? Откуда ты вообще,.. – осекся Харви, не замечая, что горчица капает ему на пальцы. – Я супергерой. Все знаю, – улыбнулся Джим и зашагал вниз по улице. – Даже и не спрашивай, – прокричал он, чувствуя, что Харви все еще смотрит ему вслед. Джим спешил. Освальд Кобблпот ждал его в кафе через три квартала.