мальчик

Он был потерянным, когда я встретил его тем вечером. Шёл по делам, полностью погружён в свои мысли, музыка громко басила в наушниках, когда я поднял голову, словно невидимый магнит заставлял меня сделать это. Там сидел он: худой до безобразия, почти синий от холода с закусанными до крови губами. Я помню, как подошёл к нему ближе и присел на корточки, а он дёрнулся в сторону, как от огня. Я протянул к нему руку вновь, он испуганно смотрел на меня. — Я не обижу, — прошептал я, боясь спугнуть, а он хрипло всхлипнул, сглотнул и вновь прикусил губу. — Все говорят так. В его глазах стояли слёзы, когда я сел рядом на скамейку, а он вновь шарахнулся в сторону, дрожа, как осиновый лист на ветру. Он был хрустальным. Протянул к нему руку и попросил довериться, потому что мне нет смысла делать ему больно. Он смотрел внимательно, кусал губу и кутался в лёгкую, дырявую в некоторых местах куртку; взгляд судорожно бегал по асфальту перед ним, когда незнакомый мальчик поднял свой взгляд на меня, говоря хрипло, я почти не слышал его голоса: — Я Луи, мне шестнадцать, — понял я из его лепета и поднялся на ноги, снимая свою кожаную куртку из дорогого материала и накинул на его плечи, говоря застегнуться. Он делал всё медленно, когда я чувствовал сильный ветер, сшибающий с ног, обнимая себя за плечи. — Зачем? — Я хочу помочь тебе, Луи, — поднял насильно на ноги и поволок за собой, да и он особо не сопротивлялся. — Я — Зейн. Он дрожал, а я набирал на мобильном номер своего друга, отменяя встречу. Повёл его по направлению к своей машине и усадил на переднее сидение, говоря пристегнуться, когда сам опустился на сидение рядом и завёл мотор, мгновенно срываясь с места. Мчал по улицам ночного Лондона, видя боковым зрением, как мальчишка жадно пьёт воду из бутылки, которую я достал с заднего сидения. Я чувствовал, как у меня сжималось сердце в груди. Он вытирал губы тыльной стороной ладони и вновь обнял себя в защитном жесте. Из-под моей куртки виднелась его красная тренировочная, прожжённая от сигарет, куртка, и я покачал головой, когда увидел многоэтажный дом, где на верхнем этаже была моя квартира. Подъехал на парковку и открыл свою дверь, когда заметил согревшегося мальчика, свернувшегося клубочком на сидении. Он выглядел болезненно. Казался пушинкой, когда я поднял его на руки и пошёл к дому, где моментально вызвал врача и попросил навести справки о каждом Луи, которому шестнадцать и живёт в Лондоне. — Я боюсь, — шептал он той ночью, а я стоял у окна, глядя на ночной город. Я чувствовал, что всё идёт неправильно быстро, но ничего не мог поделать с собой. Сердце болело и разрывалось на части, я просто не мог бросить его одного. Я слышал, как он кричал во сне, но боялся спугнуть его окончательно. Следующим утром пришёл врач и я увидел его многочисленные синяки. Казалось, что меня стошнит от тех страшных гематом, что рассыпались по худому тельцу мальчика и я действительно хотел помочь ему: так искренне, насколько я только мог. Я наводил справки, узнал его фамилию и нашёл детский дом, откуда он сбежал почти месяц назад, но никто даже не шевелился найти его. Я подал документы на опеку и стал ждать. На протяжении месяца он не приближался ко мне. Смотрел, словно я был хищником, который при любой возможности схватит его за ногу и утащит в своё подземелье, после чего о Луи никто и не узнает. Он боялся и от него веяло осторожностью, держались на расстоянии друг от друга, насколько это было возможно в квартире. Он ел намного позже меня, сидя на кухне с пультом в руке в одной руке и вилкой в другой. У него были потрясающие манеры, несмотря на его... обстоятельства. Он кричал каждую ночь и просил не подходить. Он плакал навзрыд, переворачивая мою душу, выворачивал её. Просыпался в слезах и только тогда я чувствовал, как его худые руки обнимали меня, прижимая ближе, когда я ложился рядом, пытаясь успокоить. Гематомы постепенно исчезали с его тела и уже тогда он стал, кажется, ближе. Он садился со мной за один стол и на один диван. Слушал то, над чем я работал и иногда качал головой головой в такт мелодии. Он держал меня на расстоянии, да, но теперь по бумагам я был его отцом в свои двадцать три, а ему было шестнадцать. Казалось всё неправильным, когда он крепко сжимал мою руку во сне, потому что один он заснуть не мог, но если и засыпал, то не мог спать я: он звал меня по имени. — Мистер Малик... — начинал он и ловил мой взгляд. — Луи, называй меня Зейн, — просил в миллиардный раз за ужином, а он лишь кивал и продолжал называть меня мистер. Он всё ещё был худым, но теперь казался... здоровее, чем два месяца назад, когда я нашёл его в том парке. Он был холодным, худым, в дырявом худи, а голубые глаза были полны боли, которая, буквально, плескалась через край. Он не доверял мне первые месяцы, он боялся меня, как огня, стоило только открыть рот, чтобы пожелать хорошего дня. Он не доверял мне тогда, хотя я не уверен, что доверял сейчас. Я видел то неправильное чувство в его глазах — обожание. Он не должен так относиться ко мне, потому что я должен был помочь ему, а не пройти мимо, как прочие люди. Я не мог просто сесть рядом, а потом с чистой совестью пойти дальше, словно и не было того бедного паренька на скамейке. — Спасибо, — прошептал он спустя три месяца нашей совместной жизни в качестве семьи. Я улыбнулся ему, как обычно, а он пытался изобразить нечто, подобное улыбке. Тогда я распахнул свои объятья для него и почувствовал, как его хрупкие руки обвились вокруг моего тела и он прижался ко мне, что есть сил. — Спасибо, что не прошёл мимо. — Я не мог, Лу, — отозвался я и поцеловал его мимолётно в макушку, прижимая ближе. Он зажмурился, когда я выпустил его из своих объятий и сел на стул, уставившись перед собой, вновь обнимая себя руками. — Ты теперь моя семья и моя мама хочет познакомиться с тобой, наконец. — Я ей понравлюсь? — он выглядит, как запуганный кукушонок, когда я лишь качаю головой, усмехнувшись. — Ты понравишься любому, Лу, — прошептал я, подсаживаясь ближе. — Просто поверь в это, парень, понимаешь? Моя мама уже в восторге от тебя. — Но она же не видела меня! — воскликнул по-детски, когда я лишь расхохотался. — Она доверят мне, потому что плохой человек вряд ли бы мне понравился. — Я хороший человек? — он провёл по рукам, где раньше были синяки, а я кивнул. — Правда-правда? — Правда из всех, которые только могли бы быть.

Я помнил, как нашёл его на улице в тот холодный вечер. Он был голодный, обледеневший и не доверяющий людям вокруг. Ему было шестнадцать, когда я забрал его к себе и усыновил, сделав частью громкой семьи. Я нашёл его и отогрел на своей груди, подарив человечеству такого замечательного человека, как Луи. Я подарил им своего мальчика, чтобы каждый узнал, какой он великолепный. Какой Луи Малик (некогда Томлинсон) великолепный.

«Должно быть, этот день войдёт в историю! Звезда RnB — Зейн Малик — впервые появился на людях со своим приёмным сыном Луи Маликом» И тем вечером мы впервые сидели за столом в кругу нашей семьи, весело смеясь. Тем вечером Луи понял, что это и его семья тоже. Отныне.