И к тварям эту честь

1 За окном пронзительно закричала птица, и юноша вынырнул из тяжелой дремоты, не похожей ни на сон, ни на явь. Сны и мысли сплелись в какой-то клубок: не разобрать, не понять своих собственных чувств. За что всё так? За что?! Дик вертелся на неудобной постели в комнате постоялого двора. Ему хотелось вернуться в прошлое, чтобы не было ни учебы в Лаик, ни Эстебана, ни того, что между ними произошло в школе и что грозило обернуться таким позором теперь. Как такое могло стрястись с ним... Да, в те несколько дней в военном лагере, перед отъездом в Тронко, он чувствовал себя не очень хорошо. Думал, что это от волнения, или от непривычки, мало ли что. А выходит... Если посчитать, выходит, когда он шел на дуэль, в нем уже билась под сердцем еще одна жизнь. Вполне возможно. Была же ночь в домике за городом, и близость, похожая на насилие - ведь тогда напряжение между ними росло и росло, Эстебан ревновал со страшной силой, и как Дик ни пытался убедить его, что не изменял ему с Вороном, ничего не помогало. ...- Да разве я не знаю тебя? У тебя же нет силы воли, ты любишь, чтобы тебе причиняли боль, чтобы тебя изводили ехидством и насмешками. А Алва умеет делать это лучше, чем я. - Ты бредишь, Эстебан. Ты просто слишком много выпил. - Я слишком много выпил? Нет, это просто ты меня обманываешь. Тебе ведь нравится жить в роскоши, нравится, что твой эр балует тебя и вытаскивает за уши из любой беды. - И ты решил, что я за это рассчитываюсь собственным телом?! Эстебан, ты забываешься. Я Повелитель Скал, а не шлюха. - Ненавижу тебя... Тогда Дик боялся своего любовника, как никогда. Эстебан будто с ума сошел - раньше, в Лаик, он мог наговорить много чего обидного при всех, мог ударить во время тренировки, но в постели жестокости себе не позволял. Теперь же от грубых прикосновений оставались синяки, от поцелуев саднило кожу, и Дик чувствовал себя пленницей в завоеванном городе, которую беспощадно насилуют. А еще хуже были слова - как шипение змеи: "Ненавижу тебя... гаденыш... если бы ты был девушкой, я бы тебя давно уже обрюхатил, и ты бы никуда от меня не делся..." Через несколько дней после этого ужаса они и сцепились в таверне, спасибо этому придурку Анатолю, который нашел время ляпнуть про картину. Вспомнилась дуэль, ярость в глазах монсеньора, свой собственный крик: "Эр Рокэ, не надо!". Как же Ворон злился, что Дик помешал ему. А еще больше злился, когда они приехали домой и юноша рассказал ему правду. - Странные же у вас понятия о чести, юноша. Значит, слухи о связи со мной для вас - повод хвататься за шпагу, а то, что вы успели натворить сами, морали Человека Чести не противоречит? - Но, монсеньор... - Ваши похождения меня не интересуют. Хотите превращать свою жизнь в паршивую мистерию - ваше дело. Я вмешиваться больше не собираюсь. Похождения?.. Может быть, да только вылились они в намного большую беду, чем кто-либо мог себе представить. Еще хорошо, что во время похода беременность удавалось скрывать. Ведь дурноту и головокружения, если кто заметит, удобно списывать на отвратительную еду (впрочем, у бакранов и вправду кормили мерзко), а пристрастие к соленому - на то, что соль забивает неприятный привкус. Живот почти не рос, разве что совсем чуть-чуть, монсеньор в последнее время шутил, что меньше надо лентяйничать на тренировках, а то жирок появляется, как у поросёнка. А вот ощущения, будто кто-то живой толкается внутри, не давали даже слабой надежды на то, что недомогания следуют из другой причины. Сейчас никто ни о чем не знает - а дальше что?! Эр Рокэ обещал отпуск, Дик сначала радовался, что увидит родных... а потом опять же пришло в голову: если к тому времени живот станет чересчур заметным, как это объяснить? Сказать, что опухоль - так позовут лекаря. И все равно всё станет ясно. Стыдно и больно. Он не хотел встречи с семьей. Ведь уезжал от матери и сестер чистым, невинным, наивным подростком. А как смотреть им в глаза теперь? Как признаться, что влюбился в парня, к тому же именно в того человека, от которого эр Август настоятельно рекомендовал держаться подальше? Как сообщить, что у них будет ребенок? Да ведь в Надоре, если узнают правду, еще не дай боже будут требовать избавиться от нежеланной обузы - убить или еще в утробе, или когда родится на свет. Дик боялся того, что с ним происходило, но переживал всё молча, при людях делая вид, что ничего не случилось. Да и кому есть дело до проблем и переживаний мальчишки, попавшего в такое почти безвыходное положение. Однако избавиться от ребенка он ни за что не хотел. С того самого момента, когда Дик ощутил, будто кто-то толкается у него внутри и понял, к чему привела та ночь, он знал, что пока это будет в его силах, никому не позволит причинить вред этой новой жизни. Это страшно. Это позор и грех. Матушка не простит. Эр Август разочаруется. Катари будет больно, ведь она так доверяла, так рассчитывала на помощь. Но ребенок ни в чем не виноват. Ребенок должен жить. Тем более, если дуэль все же оказалась для Эстебана роковой. Вот чего Дик боялся больше, чем позора и наказания - будь то от людей или от Создателя. "Да, я его любил и люблю. Таким как есть, с его сумасшедшей гордостью и ревностью. Не дай боже мне придется выбирать между чувством и долгом перед Талигойей. Но если Эстебан выжил, возможно, что о долге я забуду". 2. Он был так счастлив в вечер, когда вернулся в Олларию и после всех торжественных приемов и парадов пил вино в таверне... Когда открылась дверь и в полутемный зал вошел Эстебан, еще измученный после пережитого, но главное - живой. - Ты всегда будто чутьем улавливаешь, где я, - сказал Дик. - Чутьем. Знаешь, как ты мне вьелся во все печенки. - Ненавидишь. Знаю. - тихо и безнадежно, совсем как раньше. - Люблю, - Эстебан прошептал это еле слышно, юноше даже показалось, что ничего такого и не было сказано. - Что? - Я тебя люблю. Дик сперва не поверил. - Ты шутишь? - Нет. Я давно это понял. Только раньше гордость не давала сказать. А потом... какая, к закатным тварям, гордость. Мне стало страшно, что ты никогда об этом не узнаешь. Что ты всегда будешь думать, будто я тебя ненавижу. Они пили вино, и смеялись, и Дик рассказывал о бакранах и прочих диких горных народах, было весело и легко-легко. - Я скучал по тебе. - На войне? Мне казалось, у тебя нет времени скучать. - Не веришь? - Не верю. Хочу знать, как ты скучал. Я думаю, ночью ты все равно не понадобишься своему эру. - Только не надо опять ревновать. Я люблю только тебя, ты понял? Их посиделки в таверне, как и ожидалось, продолжились в том же самом домике. - Хорошо тебе, отец предоставил тебе место для развлечений, - проворчал Дик. - Я вот думаю, ты ревнуешь меня, а сам ведь не только со мной сюда ездил? - Окделл, ты идиот или притворяешься? Естественно, до тебя у меня были и женщины, и парни, это только в твоем Надоре живут по таким строгим правилам. А ты... ты тварь закатная, я никого другого так не любил. - Так - это как? - Чтобы чувствовать, где ты. Чтобы мир сходился клином. Тебе что, так нравится меня мучить? Я тебя плохому научил? - Эстебан улыбнулся, но ехидно и с какой-то горечью. Дик обнял его и тихо спросил: - Почему ты злишься? Я же ничего такого обидного тебе не сказал. - Я никому таких слов не говорил, ты понимаешь - ни-ко-му! И если бы не дуэль и не рана, может быть, и не сказал бы. Я так боялся умереть, не дождавшись тебя. Ты мне снился. Каждую ночь. Зачем? Почему все так сложно? Сердце замирало в груди, так больно и в то же время приятно, и Дик осознавал, что любит Эстебана всё больше, - именно из-за этой откровенности. Вот чего не хватало раньше. Лежать, обнявшись, и не спешить с плотской любовью, более похожей на борьбу. Просто говорить. - Но я бы понял тебя, если бы ты сразу сказал о своих чувствах. А ты делал вид, что ненавидишь меня. - Хотел ненавидеть, да. И не мог. Мне было просто страшно показаться слабым. - Эстебан, но ты же... ты же самый лучший. Это не слабость, любить... Это... - Опять путаешься в словах? Лучше покажи, как ты скучал без меня. - Зар-раза! - прошептал Дик, расстегивая его рубашку. Так приятно. Нежно целовать плечи, шею, ямочку между ключиц. Ласкать, постепенно спускаясь ниже. Вся одежда постепенно в беспорядке сваливается на пол. - А ты сегодня такой смелый. Не как монашка. - От тебя бесстыжести набрался. Ахх... Прикосновения любовника чувствовались как никогда сильно - беременность обостряла все ощущения. Дик закрыл глаза и застонал от прокатившейся по телу жаркой волны. - Ты признаешься сейчас или скрывать решил? - Эстебан провел рукой по его животу. - Что? - полувыдохом, полустоном. - У нас будет ребенок. Правда же? "У нас". Не "у тебя", а именно "у нас". Дик даже не знал, радоваться или плакать. - Может быть, я просто... поправился. Эр Рокэ сказал, что я прибавил в весе, как поросёнок. - Да что он понимает, твой эр Рокэ! - Эстебан прижал ладонь плотнее. - Я же говорил тебе, я тебя чувствую. У нас будет ребенок. Он двигается. И с прежней интонацией собственника: - Не дай боже попробуешь избавиться от него - убью, и пусть тогда твой эр делает со мной что хочет. - Я и не думал о таком! - Дик теперь лежал на нем, цепко, как вьющаяся лоза, обвивая его руками и ногами. - Вот только... что обо мне подумают... - Слезь с меня.... какой же ты тяжелый стал... а твоя семья и Люди Чести пусть валят в Закат и дальше! Я признаю ребенка своим, и плевать кто что скажет. - Эстебан! - Если ты уж так боишься за свою честь, я постараюсь сохранить в тайне, от кого мой сын. Но мой ребенок получит всё, что необходимо. - И тебе не страшно? - Нет. Дикон, я люблю тебя... теперь я даже еще больше хочу тебя. Ты мой... Дик ничего не ответил. Зачем?.. Слова сейчас ни к чему, важно только обнять любовника, чувствуя, как под лаской его тело отзывается дрожью. И самому тихо скулить от радости прикосновений и поцелуев в ответ. Как бы ни нарастало между ними напряжение, что бы Эстебан ни говорил язвительного и ехидного, но ведь действительно чувствовал, как прикоснуться, как приласкать, чтобы свести с ума и забыть обо всем. Так долго не были вместе. И теперь отдаваться больно, почти как в первый раз - но не так страшно. Боль охватывает волной, на глазах выступают слёзы... - Не плачь, не надо, - Эстебан слизывает текущие по щекам капли, смотрит как-то виновато, будто нашкодивший кот, и от этого становится смешно, неприятные ощущения постепенно отступают, сменяясь сладкой судорогой. Мысли уходят, остается только бессвязный стон, это похоже на вихрь, водоворот, так не может быть, нельзя, чтоб было так хорошо. И снова хочется кричать - но теперь уже оттого, что горячо, и сладко... Такое счастье невозможно. Просто не может быть. 3. Никогда еще Ричард не видел монсеньора настолько рассерженным, как в тот день, когда сказал ему, что ждет ребенка. - Прелестно, юноша. Вы превзошли сами себя! А я-то думал, что вызвать на дуэль семерых, при этом едва умея держать шпагу в руках - самый глупый и безрассудный поступок, на который вы способны. - Эр Рокэ... я теперь не знаю, что делать. - Обратитесь к господину Штанцлеру. Вы же так восхищаетесь его умом... К тому же, он был другом вашего покойного отца, - холодно произнес Алва. Почему-то у Дика возникло впечатление, что известие очень задело эра. Неужели Эстебан прав, и Ворон действительно влюблен? - Нет, эр Август не должен знать! Это... это... - Убьет его, вы хотели сказать? Если так, я буду рад, и может быть, не только я. А что же ваш любовник, отрицает свою причастность к будущему пополнению в семействе Окделлов? Поздравляю, вы связались с редкостной мразью, вполне оправдывающей звание навозника. "Ревнует. Точно ревнует". - Эстебан не такой! Он сказал, что признает ребенка своим. Но... я же не смогу жить в его доме, и в Надор поехать не могу. Мама и сестры... это будет для них позором... Вам же я не буду нужен, если не смогу выполнять обязанности оруженосца. - Можно подумать, раньше вы их выполняли! - Алва ехидно ухмыльнулся, но тут же продолжил более спокойным тоном: - Поедешь со мной в Кэналлоа. Там будет проще сохранить тайну в узком кругу. Ты, я, Хуан, кормилица. И естественно, маркиз Сабве - если только твой любовник еще не поделился со своими приятелями пикантной новостью. Если ему удастся взять отпуск - пусть приезжает в Алвасете. Не передумает няньчиться с ребенком, легенда для света будет такова, что он прижил бастарда с кэналлийской служанкой. - А... - Твоей семье напишем, что ты не можешь приехать, потому что болен, болезнь весьма заразна и лечится только в южных краях морисскими средствами. Еще вопросы будут? - Нет, монсеньор. - Вот и прекрасно. А теперь иди. ("И постарайся не попадаться мне на глаза. Ревнует"). 4. Солнце. Сияющее небо и приятный ветер. В Надоре в это время уже холода, а здесь тепло. Можно гулять по берегу моря, смотреть на волны и дышать воздухом, пропитанным запахом соли и морских трав. Так приятно, так спокойно... Было бы все хорошо, если бы не жгучий стыд: Дик испытывал жгучее, мучительное чувство вины за то, что приходилось обманывать людей, которые с сочувствием относились к нему, заботились о нем, жалели: "такой молодой, и так серьезно заболел, ох уж эти походы, чего только в них не нахватаешься". Да что там - перед всеми было стыдно. Пришлось обмануть мать и сестер... от матери на днях пришло письмо, она требовала не надеяться на греховные лекарства безбожников, а возвращаться домой и уповать на эсператистские молитвы и милость божью. Эр Август вроде поверил в басню про болезнь, но был очень недоволен необходимостью поездки. Пришлось на прощание наврать, что это вынужденная мера ("вы же не хотите, чтобы я умер от подхваченной в Варасте гадости - и как раз тогда, когда я необходим Талигойе?"). А будут ли силы бороться за Талигойю после того, как родится ребенок? Ведь продолжить дело отца значит подставить под удар любимого человека. И еще обидно было, что Эстебан себя такими угрызениями совести нисколько не обременял. Он сразу же согласился к необходимому сроку договориться с эром об отпуске, а родителей просто-напросто поставил в известность, что в скором времени станет отцом и решил воспитывать будущего сына (или дочь) не хуже чем законнорожденного потомка. Колиньяр всегда шел напролом, не считаясь ни с кем и ни с чем. Если уж решил, значит, так оно и будет. Дик иногда завидовал умению любовника принимать в расчет только свои желания и не мучить себя размышлениями о долге и о том, что правильно, а что нет. Он сам хотел бы окончательно решить, с кем ему по пути - и не метаться между чувством и долгом. Но пока не получалось. Дни шли однообразно и почти спокойно. Почти - потому что с монсеньором Дик умудрялся всякий раз поругаться, несмотря на то, что виделись они теперь редко. Впрочем, в спорах не было его вины. Алва первый причинял ему боль какой-нибудь язвительной репликой. "Как будто злится из-за того, что я жду ребенка не от него. И за что он всегда пытается сказать гадость про Эстебана, что они могли не поделить? Нет, вряд ли это из-за меня, ну почему я начинаю сразу во всем винить себя. Но все же непонятно это". А срок все приближался. Эстебан должен был вот-вот приехать, и чем меньше дней оставалось до его приезда, тем Рокэ становился мрачнее, и пару раз Дик даже видел его пьяным. Ревнует! Только бы встреча не закончилась новым столкновением. Юноша безумно волновался. За обоих. Так волновался - особенно из-за того, что в последние дни уже и ходить почти не мог, тело было тяжелое и как чужое, менялось удивительным образом, готовясь к рождению ребенка. А еще постоянно клонило в сон, Дик чувствовал себя как будто закрытым в огромном теплом коконе. Тя-же-ло-ооо... Он даже не расслышал шагов, хотя раньше приближение почти любого живого существа чувствовал, как кошка. Из состояния дремоты его вывело только прикосновение ко лбу прохладной ладони и голос: - Дикон, я здесь. Я приехал. Обещал же тебе - пошлю всех к закатным тварям и приеду. Родители страшно не хотели отпускать меня в Кэналлоа, тем более я не говорил им, какого Леворукого меня сюда несет. А я все равно помчался. - До чего же ты зараза! Ну разве можно так?.. - Окделл! Еще раз вякнешь мне про честь, долг и что я ни с кем не считаюсь - придавлю, - полушутя, полувсерьез, и тут же: - Я скучал без тебя. Очень... - Я тоже скучал, - Дик потянулся обнять любимого и тут же всхлипнул от резкой боли, внезапно пронзившей тело. Он на миг потерял сознание, а когда очнулся, в спальню уже пришел Рокэ и резко велел: - Эстебан, убирайтесь отсюда. Предстоящее зрелище будет явно не самым прекрасным. - Пусть останется... - простонал Дик. - Пожалуйста. - Ну хорошо. Только обмороков и прочих штучек мне не надо. Вы оба знаете, на что идете. Было очень больно и тяжело. Дик метался на кровати, не зная куда деваться от непонятной силы, будто разрывавшей его изнутри. Время от времени монсеньор давал ему выпить какой-то отвар, облегчавший страдания, но все равно было страшно и больно. Голоса он слышал будто сквозь толстый слой чего-то мягкого. Прочие ощущения, помимо боли, были какими-то неясными. Кажется, Эстебан держал его за руку, уговаривал не стыдиться и кричать, вытирал холодный пот со лба. Перед глазами все плыло, в конце-концов Дик закрыл глаза и тихо скулил. Вдруг тело будто обожгло огнем, и казалось, будто кто-то ударил в живот ногой. Это стало последней каплей, Дик закричал уже в голос, и тут же к его крику присоединился детский визг. - Слава Леворукому, у вас еще и родился нормальный ребенок. Я даже не ожидал. - Девочка. Такая хорошенькая... Дик приподнялся на подушках, и увидел, что Эстебан держал на руках крошечного, хнычущего младенца. - Теперь я точно от тебя никуда не денусь... и может быть, это к лучшему. Почему-то именно в этот момент он понял: теперь к прошлому возврата не будет. Возможно, ради дочери придется отказаться от желаний и целей, которые внушали ему в детстве. Но теперь даже возможный позор и осуждение Людей Чести не казались ему бедой. Ведь ребенок связывает любовников прочнее всяких клятв, даже клятв на крови.