Всё о Шекспире.

Хантер прямо как Джон Сноу — ничего не знает. Ни как он оказался в этом месте, ни что именно он здесь делает, ни откуда у него такая странная компания. От компании отдает прокисшим молоком, виски и ментоловыми сигаретами. Глупый и приторный запах, думает Хантер, совсем как девчонка, думает Хантер, иди ты к черту со своими сигаретами, думает Хантер. Блейн затягивается и фыркает, сообщая, что Хантер сказал это вслух. Хантер морщится и спрашивает, что они тут делают. — Здесь – на пирсе, или здесь – во вселенной? — пафосно изрекает Андерсон и сглатывает неоправдавшееся ожидание номер сорок девять. Привести в дом красивую и порядочную девушку, а не вытатуированного на его собственных ребрах парня в слакерах и с татуировкой слезы. — Я не в настроении для философствований, — вздыхает Хантер, наклоняя голову к самому плечу и касаясь ухом засоса на родинке. — Ну тогда – ты хотел посмотреть на чаек. — Блейн пожимает плечами. Здесь ни души, включая птиц, а единственное, на что сейчас хочется посмотреть ему – ноющее на правой лопатке клеймо. Он не знает, ни как он оказался в компании Хантера, ни как он смог раздобыть виски в свои девятнадцать, ни как он собирается возвращаться домой. Еще один вопрос возникает где-то между легким и печенью, а где, собственно, дом?, но Блейн отвлекается на то, чтобы усомниться в своих знаниях анатомии человека. — Он любит меня, или Хантера Кларингтона? — внезапно раздается от Кларингтона, и Блейн хмурится, но уже спустя пару секунд понимает и смеется. — Ты не звезда Бродвея, Хантер, сворачивайся с цитатами мисс Ченнинг, — он горько усмехается, хотя невольно задает себе тот же вопрос. Они оба не звезды, они даже не звездная пыль, а у них уже проблемы с самоопределением и по экзистенциальному кризису на особь. Это можно поддать рассуждению, – тему подростковой недо-депрессии в современном обществе, но тема доклада Блейна гласит о художественно-стилевых особенностях «Беседы между Моносом и Уной», так что он оставит свои проблемы на потом. Хантер сообщает, что теперь Блейн сказал все вслух. Блейн смеется и посылает Хантера в задницу. — Я уже был там сегодня, — затасканно отшучивается Кларингтон и отбирает у Блейна девчачьи ментоловые сигареты, — потом мы выяснили, что я презираю дешевые сантименты, и меня отправили думать над своим поведением. — Кончай с Ченнинг, — снова просит Блейн. — Пытался, но у нас рассинхрон, — пожимает плечами Кларингтон и вдруг низко смеется, заставляя Блейна посмотреть вправо. — А Себастиан говорит, что глупо держать тепло в себе, ибо мое сердце наполнится яростью, и она поглотит меня. Сраная принцесса. Блейн уверен, что это тоже цитата, но не узнает ее и просто обреченно вздыхает. Это то, что ты получаешь, зависая с режиссурой — бесконечные цитаты и кризис бытия. Он сам – литератор, и может до посинения говорить о прекрасности Вагнера или сложности Кафки, но все цитаты как-то забываются, стоит увидеть эти взгляды-прикосновения, которыми обмениваются Хантер и Себастиан. Он хочет написать о них, увековечить, потому что есть там что-то ценное, но в то же время боится испортить их поэзию своей прозой. Блейн предпочитает просто молчать и глупо улыбаться, потому что эти двое идеальны. Он думает о том, что в этом есть что-то завораживающее — они ссорятся, как Том и Саммер, будучи в это же время Томом и Отом. Блейн моргает и понимает, что подхватил эту заразу сравнивать все с фильмами. Ну, по крайней мере, он не цитирует «Молчание ягнят» во время секса. Себастиан говорит, что это жутковато. Курт во время секса поет, и да, это смешно и странно одновременно, но кто в эти дни без пунктиков. Блейну кажется, что он собрал вокруг себя отборнейших фриков, отсеяв адекватных, потому что так проще, так лучше — быть самым не-странным из самых не-нормальных. Блейн путается, как старая бабуля с Альцгеймером, хотя он еще так молод. Споткнувшись о руины ожидания номер тридцать два (стать юристом), Блейн начал шагать по неизвестной тропе, которая в итоге, неизвестно каким образом, привела его на пирс в компании Хантера Кларингтона и трупа пеликана в трех с половиной метрах от них. Блейн мог бы написать об этом хокку. Блейн мог бы посвятить этому целый верлибр. Хантер просит Блейна заткнуться и перестать озвучивать мысли вслух, хотя сам думает, что снял бы об этом короткометражку. Придумать пеликану тяжелый жизненный путь и брошенную подружку с детьми – и все, и ты знаменитость. На самом деле, он бы с большим удовольствием снял для годового зачета домашнее порно, Себастиан бы точно согласился. Блейн смеется громко и кидает щебенку в море, потому что да, снова вслух. Пора возвращаться, озвучивает кто-то из них. — Никогда не думал, что мы какие-то слишком сломанные для подростков нового поколения? — то ли у себя, то ли у Блейна, спрашивает Хантер. — Я изучаю литературу, — говорит Блейн, будто это все объясняет, — все подростки во все поколения были слишком сломанные. Со временем они вырастали и забывали об этом, более того, они забывали об этом, еще будучи сломанными. Это клише. Блейн тушит окурок о торчащую из кармана серо-зеленую бабочку и облизывает губы. — Наша проблема в том, что мы не знаем, как забывать. Хантер закидывает руку на плечи Блейна и опирается на него. Он вдруг вспоминает, как когда-то ненавидел Блейна за боль в глазах Себастиана, стоило ему упомянуть свою первую любовь. Теперь они лучшие друзья и жалуются друг другу на жизнь и прочие неудачи. Все мелкое так легко стирается из памяти, когда пытаешься забыть остальное. Блейн в чем-то прав. Они не умеют забывать. Они способны лишь создавать новое, пытаясь отгородиться от старого, забаррикадировать его. Вопрос лишь в одном — как скоро все щели полузабытого чулана забьются так, что прошлое перестанет вонять кислым молоком и мятными жвачками.