Удачная стрижка

Номер в дорогом отеле, ужин при свечах, букетик фиалок на подушках широкой кровати, и красноватый свет ночника в виде улыбающегося слоника на прикроватной тумбочке. Несколько месяцев назад Киоко приобрела его по случаю на какой-то распродаже и с тех пор повсюду таскала его с собой, как талисман. В глубине души она все еще оставалась маленькой романтичной девочкой. Сегодня девушка решила устроить ему сюрприз – отпраздновать три года со дня их первого свидания. Тсуна умиляется, глядя на дурацкий ночник и без должного степенного удовольствия уплетает праздничный ужин – за весь день ему так и не удалось нормально поесть. С набитым ртом хвалит новую стрижку Киоко, которую та демонстрирует ему с сияющей улыбкой. «Каскад», кажется. Киоко крутится вокруг стола в розовом пеньюаре с рюшами, подкладывая добавку из собственной тарелки. Он устало молчит, с улыбкой слушая ее веселый беззаботный щебет, и чувствует, как начинают слипаться глаза. И когда он успел остыть к ней? То ли работы выше крыши. То ли кризис трех лет, которым буквально неделю назад во время обеда в маленьком ресторанчике, пугал его Гокудера, укусив Ямамото за палец. Тот опрометчиво потянулся убрать рисинку с уголка его губ, за что и поплатился. Хаято настрого запретил ему касаться себя на людях, чтобы не давать повода для грязных сплетен, которые и так расползались со скоростью лесного пожара, пусть и пресекались они тут же со скоростью звука взрывающейся динамитной шашки. Да и сегодняшний утренний инцидент наверняка сыграл свою роль. Савада не заморачивается с поиском ответа, ему дико хочется спать. Киоко умная, понятливая девочка. Она мягко целует его в закрытые губы, переодевается в простую ночную сорочку, демонстрируя свое хрупкое белое тело в последней попытке соблазнить, и уныло расправляет постель, потеряв последнюю надежду. Она умница. Не настаивает, не раздражается, понимая, что быть боссом Вонголы - работа не из легких, и спокойно отпускает его в ванну, застегивая перламутровые пуговички под горло и собирая волосы в «краб». Тсуна выходит из душа, вытирая волосы, наброшенным на голову полотенцем. Свечи потушены, посуда убрана услужливой прислугой дорогущей обители порока, разврата и деловых встреч, Киоко сидит на краю кровати, судорожно сцепив пальцы рук. - Я хотела поговорить, - робко говорит она, а Тсуна буквально врастает в пол – черты ее лица поглощает темнота и на фоне окна видно только силуэт. Короткие пряди забранных волос топорщатся над макушкой, делая ее голову похожей на ананас, а идиотский ночник едва очерчивает мягкие линии тела и бликает в правом глазу алым светом. - Ты стал так холоден ко мне… - начинает она, а Тсуну уже несет. Он откидывает полотенце, и бросается на девушку, затыкая поцелуем. - Подожди… - сопротивляется она, но Тсуна уже ставит ее на четвереньки, задирает ночнушку и стягивает кружевные трусики. - Давай потом поговорим, – выдыхает он и впивается поцелуем в спину, одновременно освобождаясь от пижамных штанов. Она горячая, упругая и сухая. Как надо. Он лапает ее тело и скользит истекающим смазкой членом между ног. Киоко прогибается в пояснице, подаваясь навстречу, ловит его запястье и кладет его ладонь на свою грудь. Тсуна резко отдергивает руку, подносит ее ко рту и, облизав палец, пропихивает его в узкую плоть между сжавшихся от внезапного вторжения ягодиц. - Милый… - судорожно выдыхает Киоко, - опять не туда. Туда, милая, именно туда. Это раньше он отговаривался этим нелепым «не туда», хотя жутко хотелось, но, сконфуженный ее тихими удивленными вздохами и, опасаясь прослыть в ее глазах извращенцем, он трусливо отступал. Но не теперь. Не сегодня, когда на огромной кровати он увидел этот темный силуэт с дурацким хохолком и адским всполохом в правом глазу. Когда под конец ежеутренней пятиминутки один криворукий иллюзионист разбил его любимую кружку, разукрасив паркет разводами кофе и усыпав его фарфоровыми осколками: - Я не нарочно… - Долбоёб. - Пошёл к черту, Гокудера. Я уберу, Тсунаёши-кун. И, изящно скинув плащ на подлокотник кресла, минут десять живописно ползал по ковру на четвереньках, пока Тсуна в немом ступоре пялился на обтянутый черной кожей заманчиво торчащий из-под стола зад. Он очухался только, когда синий хохолок вынырнул из-под радостно сияющей лаком в свете утренних лучей столешницы, и не менее радостная физиономия сообщила ему, что нашла, наконец, последний осколок. Саваде показалось, что в алом глазу вместо иероглифа мелькнула какая-то замысловатая поза из «Камасутры», и он чуть не пинком вытолкал Хранителя за двери, чтобы тут же запереться в примыкающей к кабинету ванной комнате, снять напряжение. В качестве смазки крем для рук. Коико болезненно стонет и пытается вырваться, но Тсуна упорно вбивается в ее едва растянутый анус, крепко вцепившись в бедра девушки и не давая даже шанса вырваться. Ему слишком сильно хотелось сделать это, слишком долго - все эти десять с лишком лет. Еще с момента, когда хитрожопый ананас заявил ему о своем намерении завладеть его телом, вызвав в Тсуне какое-то смутное, но такое муторное и настойчивое, нашептанное гормонами, желание. А потом изредка появлялся в его жизни, дрался за его Семью, посмеивался, нахально заявляя, что не отступится от своей цели. И снова исчезал, оставляя Тсуну наедине с душными, потными снами, из-за которых он от недосыпа полдня целовал чуть ли не каждый встречный столб и втихаря от матери застирывал измазанные поллюциями трусы. Сейчас Мукуро на свободе, и даже, вроде как, в Семье, а Тсуна, несмотря на свой титул, все также робеет лишний раз подойти к нему, сказать что-то не касающееся работы, каждый раз осекаясь под пронзительным взглядом насмешливых гетерохромных глаз. Он находит нужный угол проникновения, Киоко всхлипывает и начинает подмахивать, а Тсуна почти физически чувствует, как ее боль смешивается с удовольствием. Он вбивается резче и сильнее, вынимая почти до конца и врываясь до упора, так, что яйца смачно, мокро шлепают о ее ягодицы. И смотрит, как нелепый, очерченный алыми от ночника линиями, хохолок на макушке, покачивается в такт его движениям. Киоко стонет и снова пытается положить его ладонь на свою грудь, но Тсуне не нужны сиськи – у Мукуро их нет. Его грудь гладкая, худая, с чуть вздутыми крепкими мышцами, с резкими выступами ключиц и острыми темными сосками – Тсуна видел однажды, когда иллюзионисту пришлось снять пропитанную чужой кровью и собственным потом, футболку. Это было около года назад, в полуденный зной тихой сиесты измотанной жарой Испании. Тсуна тогда не сумел справиться со своим внезапным, оглушающим, попирающим все основы гетеросексуального воспитания, зазвеневшим в ушах, возбуждением. Руки затряслись так, что он не смог снять с себя грязную одежду и трусливо ретировался в глубины окутанного москитной сеткой гамака, прикрыв полами выпущенной из брюк рубашки недвусмысленный бугорок на штанах. Киоко кричит – так она не кричала под ним еще ни разу за все эти три года. Тсуна воет, как зверь, наконец, дорвавшийся до сладкого горла своей добычи, и вбивается в горячую узкую глубину, сокращающуюся от накрывшего ее оргазма, тела. Он коротко толкается еще несколько раз, в беспамятстве хрипит: «Не снимай!», когда Киоко хватается за глянцевые края розового «краба», чтобы остудить влажную голову и освободить стянутые волосы. Девушка подчиняется, острые кончики хохолка подпрыгивают еще раз и Тсуна кончает, не отрывая от него поплывшего взгляда и заходясь в беззвучном крике. Обмякающий член выскальзывает вместе с потоком спермы, и Тсуна обрушивается всем телом на постель, восстанавливая дыхание и проклиная, обожая своего хранителя Тумана. Он слышит мягкий шелест простыней под размякшей рядом девушкой и понимает, что завтра с утра ему действительно предстоит серьезный разговор с Киоко. Так больше невозможно: искать отсутствие груди, там, где она есть, нашаривать в исступлении чужой твердый от возбуждения член там, где только набухшая жемчужина жаждущего разрядки клитора, сжимать до кровоподтеков тонкую белую кожу, обтягивающую костяшки по-женски широких бедер там, где должны быть узкие мужские, а на своем запястье ощущать нежные девичьи пальцы вместо жестких, мозолистых от долгого обращения с оружием. Да, им будет о чем поговорить. Возможно со слезами, а скорее всего с истерикой с ее стороны и долгими извинениями, и жгучим чувством вины – с его. Но это будет завтра. Измотанный Савада невольно позволяет засыпающей Киоко улечься на свое плечо и засыпает сам под вспыхнувшим вдруг в угасающем сознании воспоминании двусмысленной, смущающе – обнадеживающей фразы: «Мне нужно твое тело…» и до боли сладким, нежным, растекающимся по всему телу истомой: «…Тсунаёши-кун…» Мукуро сидит на мягком с высокой спинкой стуле в особняке, служащим одновременно и домом, и базой зверинцу Варии, и неторопливо попивает кофе в компании с зеленоволосым кохаем. Ученик молчит, понимая, что сознание семпая витает где-то далеко, и изредка поглядывает на сжавшиеся до выбеленных напряжением костяшек, пальцы, и сосредоточенное лицо с прикрытыми глазами, не решаясь съязвить над натянутой под напряженной плотью ширинкой кожаных штанов. Рокудо вздыхает, давая знать, что приземлился, и подносит к сухим губам горячую фарфоровую чашку. Пар опаляет кончик носа, верхнюю губу и часть щек. - И давно вы полюбили кофе с корицей? – Как всегда бесстрастно интересуется Фран. Мукуро усмехается, глотая обжигающую пряность. - Давно. Лет тринадцать назад. Этот аромат он вдохнул, приблизившись к Саваде во время их первой битвы. Так пахли его волосы, а решительный взгляд будущего Десятого Вонголы напомнил ему цвет молотой корицы. Запах домашнего уюта и спокойствия, в которые можно окунуться после длительного отсутствия и тяжелых миссий. Потом, в унизительном заключении, когда он переходил в реальный мир через Хром, он часто видел этот взгляд и чувствовал, впитывал всеми клетками тела медиума, чтобы через нее передать собственному, заключенному в отвратительном растворе телу, этот живой, теплый, возбуждающий запах. А буквально пару месяцев назад он случайно царапнул основанием трезубца бедро Джудайме во время очередной разборки с одной из мафиозных семей, а на следующую ночь с восторгом обнаружил, что может не только беспрепятственно определить местонахождение Десятого, но и слышать его ощущения, незримой тенью стоя в углу. - Что-то я раньше не замечал, – хмыкнув, Фран берет матовую бутыль, яркие надписи на которой обещают отсутствие консервантов и наличие в одной бутылке сока пятнадцати апельсинов, и неспешно наполняет высокий стакан. - Наверно, потому что я сам понял это недавно, – хмурит брови Рокудо – да, полгода назад, когда узнал, что Савада встречается с этой девчонкой Киоко, на которую пускал слюни еще со школы. Вонголеныш ловко скрывал свои отношения. И скорее всего Мукуро еще очень долго не узнал бы о них, не загляни они с Хранителем Облака так вовремя в кабинет. Увидев отнюдь не целомудренный поцелуй Савады и, сжавшей от удовольствия кулачки, девчонки, иллюзионист на всякий случай поинтересовался у Кёи видит ли тот сейчас то же, что видит он, а, получив в ответ утвердительный кивок и недовольный взгляд, праведно возмутился почему ему никто ничего об этом не сказал. «Боялся сглазить, наверно,» – пожал плечами Хибари и раздраженно взмахнул тонфа. Сраженный душевным и физическим ударом, Рокудо сел на задницу, больно приложившись копчиком. Хибари, вдохновленный первым успехом, начал внеплановую тренировку прямо под дверями кабинета Дечимо. - И что вы собираетесь с этим делать? – безразлично спрашивает Фран, но Мукуро видит, как ученик напрягся, словно его ответ был важен для того, чтобы самому принять какое-то решение. - Я люблю кофе с корицей, – беззаботно отвечает Рокудо, допивая кружку и слизывая крошку порошка корицы с горячих от напитка губ. – Кофе – это как шоколад или сигареты – наркотик. Слабый, но без него уже не в радость. С этим нельзя что-то сделать. Этому можно только поддаться. Отталкивая страсть, можно сделать только себе хуже. Проще принять и получать удовольствие. Фран медленно кивает и протягивает только что вошедшему в кухню Бельфегору стакан с недопитым соком: - А вот интересно, недопринц может полюбить сок? Гнусно пошишикивая, гений Варии принимает трехгранный хрустальный стакан и пьет до капли солнечный апельсиновый суррогат. - Разве что это недосок от недоноска. А настоящий принц - нет. И снова смеется в своей раздражающей манере, а Фран удовлетворенно вздыхает: - Вот и хорошо. Я не смог бы спать с тем, кто меня не любит. Пошли в спальню, Бел-семпай? Мукуро откровенно ржет, глядя на злобно матерящегося Урагана Варии утаскивающего с кухни вырывающегося Франа, который, и сопротивляется-то так, для затравки, чтоб маньяку интересней было с жертвой. Туман небрежно бросает дорогущую чашку в не менее дешевую мойку и поднимается по широкой лестнице в спальню, временно отведенную ему на время выполнения задания. Иллюзионистом, портившим нервы Вонголе довольно-таки долгое время, пришлось заняться Мукуро. Хром укатила с Кеном в свадебное путешествие куда-то на острова и на ближайшие две недели была вне доступа. Маммон потребовал несоразмерную плату. Тсуна честно пытался с ним договориться. Занзас даже не пытался скрыть того, что ему откровенно насрать, но все-таки в качестве превентивной меры пульнул в зарвавшегося аркобалено стаканом. Стакан кометой пролетел через комнату, Савада умылся выплеснувшимся ему в лицо виски. Маммон увернулся в последний момент, и превентивная мера попала точно между глаз Франа, не вовремя вошедшего в кабинет. Мелкий жмот, опасаясь, что с него могут потребовать моральный ущерб, оперативно смылся. Занзас гадко посмеивался из недр своего кресла, Фран, растянувшись на пороге, стонал. Луссурия прыгал вокруг него, порываясь затащить мальчишку к себе в комнату с весьма сомнительным желанием подлечить. Бельфегор пакостно шишикал и тянул Франа в сторону своей спальни. Больше всего досталось Леви, прибежавшему на «подозрительный шум» в кабинете босса, ибо именно за него зацепился разрываемый на две половины Фран, не желающий оказаться ни в одной, ни в другой спальне. Бельфегор тщетно пытался отковырнуть нудящего что-то о Женевской Конвенции, праве на жизнь и свободе от пыток, кохая стилетами, попутно поясняя, что ложил он на все эти международные договора и признает лишь абсолютную монархию в отдельно взятом помещении, в которое он собственно сейчас Франа и тащит. Луссурия в принципе был не прочь затащить к себе и самого Леви, которому уже несколько раз прилетело по паре новых стаканов от Занзаса за затянувшуюся перепалку. Раскидал весь этот цирк Скуало, сотрясая древние стены особняка оглушающим ором и подравнивая мечом стоящие вдоль стен цветы. Он подоспел как раз в тот момент, когда Леви, спасая свою ориентацию, стряхивал с ноги Луссурию, пару раз нехило приложив того об стену. Но спросонья, что в общем-то и послужило причиной его вмешательства – потревожили его сон, - Суперби не заценил масштабы развернувшейся на глазах Савады трагедии и, теряя свой авторитет, позорно запутался ногами в ядовито-розовом боа, повалив всю эту веселую компанию на пол. Пытаясь удержаться на ногах Скуало ухватился за Луссурию, едва его не скальпировав, чуть не обезглавил Бельфегора, однако, проворно увернувшегося от незавидной участи чуть ли не доброй половины венценосных особ, лезвием плашмя приложил по жбану Леви и выколол глаз шапке Франа, мимоходом укоротив затаившуюся в углу юкку. Уже через минуту после фееричного появления капитана, варийские офицеры дезертировали по своим комнатам, держась за намятые бока. Скуало с саперской осторожностью обменял у Занзаса уже снятые с предохранителей пистолеты на ростбиф и стакан виски, отделавшись лишь легкими ожогами и вновь обретенной челкой с подпаленными краями. Незаметно выжав Тсуну из кабинета с глаз долой подальше от разъяренного босса, Суперби смело заперся в логове со зверем. Савада, знавший не понаслышке об эксцентричности элитного отряда, только покачал головой, и решил воспользоваться запасным вариантом. Однако Хибари, сильнейший практически во всех сферах из Хранителей и вполне умевший разбираться с иллюзиями, был еще занят на юге Штатов. Оставался вариант на день Апокалипсиса. Рокудо Мукуро. Тсуна, глядя на его самодовольную усмешку и невольно отводя взгляд от его нахально прищуренных глаз, сподобился отдать приказ без единой запинки, на миг испугавшись собственной дерзости, и Мукуро, сам удивившись собственной покладистости и как-то даже не успев для вида повыделываться, сразу согласился его исполнить. Он при всем своем желании и способности не смог отказать Дечимо Вонголе, как бы ни ненавидел всеми фибрами своей, прошедшей все круги Ада, души, мафию, и пошел на это простейшие задание. Мукуро падает на мягкую прохладную постель и погружается в усталый сон, из последних сил затягивая в его глубины и Тсуну. Дечимо съеживается и что-то нелепо лепечет, как ни крути, а даже босс сильнейшей из мафиозных семей, смущается и боится, лежа под одним из своих самых опасных, непонятных и желанных Хранителей. Благодаря тому ранению Туман знал, что он не только один из самых уважаемых в глазах Дечимо людей, но и чувствовал, что единственный - желанный. Во время бессонных ночей, ну, или ради простой забавы, он приходил к мирно посапывающему Дону, без зазрения совести разглядывал его разметавшееся по постели худое, с намеками на мышцы тело, зная, что хрупкость эта мнимая. Касался воздуха в миллиметре от его лица и вздрагивающих темных ресниц, и часто, слишком часто слышал свое имя, скатывающееся тихим выдохом с обветренных губ. Рокудо ловит его поцелуй, облизывает губы, выцеловывает чуть впавшие щеки, проводит языком по мягкому частоколу шоколадных ресниц. Гладит его тело, доводит до исступления. Тсунаёши, снедаемый желанием, одной рукой обхватывает его за талию, а другой заползает ему в штаны. Разводит ноги и подается вверх бедрами, пошло, откровенно предлагая себя Туману. Сон, иллюзия - и Рокудо входит сразу, до упора, щелчком дрогнувших от нахлынувшего наслаждения пальцев убирая боль своего любовника. Дечимо, Дон, Джудайме, никчемный Тсуна, любимый Тсунаёши-кун орет благим матом и мечется под ним, требуя глубже, резче, быстрее, подмахивая, насаживаясь, выгибаясь, давясь воздухом и собственными стонами, закидывая свои ноги на плечи Мукуро, выдыхая его имя. Туман с радостью выполняет все его просьбы, сжимает его бедра пальцами и мокрыми губами всасывает пряную, пропитанную ароматом корицы, кожу шеи, груди, плеч, рук, жалея, что в реальности не останется ни единого следа. Ритм движений сбит, Тсуна сорвал голос, Мукуро в нирване. Он вынимает и тут же входит так резко и так глубоко, что благородный Дечимо трясется в крупных судорогах крышесносного оргазма и, кажется, плачет от блаженства. Туман слизывает соль с уголка зажмуренных глаз, толкается, как ему думается, последний раз в своей жизни, и кончает в горячую, узкую, ритмично сжимающуюся вокруг его члена плоть. Его рвет на части настоящее цунами наслаждения, и кажется, своей силой пробивает дыру в его голове. Дырищу, через которую вселенский вакуум проникает в его тело, забирая последний воздух из легких и последние силы. Руки и ноги отнимаются, Рокудо умирает, уплывает, напоследок неловко оглаживая влажный бок разомлевшего под ним Тсуны, и тихо посмеиваясь выдыхает: - Мне нужно твое тело… Савада резко садиться в постели и, не открывая глаз, пережидает головокружение. В ушах эхом отдаются слова Тумана, и как наяву слышится насмешливое «Ку-фу-фу…» Алые лучи лениво ползут по белым простыням, занавески колышет прохладный утренний ветер, на соседней подушке вместо головы Киоко заляпанная разводами от слез записка: «Не хочу с тобой разговаривать. Не звони мне больше, и не приходи. Я подозревала. Ты часто произносил его имя во сне. А сегодня… Ты стонал имя Рокудо во сне… И дергался, как будто… как будто… спал с ним» Тсуна вздыхает и думает, что ей, наверно, нелегко дались эти слова, наверно, почти так же, как когда-то ему осознание того, что он хочет… Блядь! что он не просто хочет своего хранителя Тумана, что он откровенно тащится от него – от его выступающих косточек ключиц натягивающих молочную кожу, от соблазнительной ямки между ними, от тонких пальцев, сжимающих тяжелую рукоять трезубца, от шелковых, собранных в хвост, волос, от больших с крупными веками разноцветных глаз, насмешливо прикрытых, когда он так пронзительно смотрел на него, от широких плеч и узких бедер, тонкой талии и длинных ног. Хуже было позже, когда он, облившись не один раз холодным потом после особенного красочного сна, навеки исковеркавшим его тогда еще девственную психику, понял, что любит этого гребанного, насмешливого, презрительного, вечно куфуфукающего Рокудо Мукуро. Из последней надежды сохранить свою гетеросексуальность он продолжил обхаживать Киоко и только много лет спустя, когда научился сдерживать свои чувства, решился позвать ее на первое свидание. Вырвавшись из воспоминаний, Тсуна вздыхает еще раз и читает дальше: «Я ухожу, Тсу-кун. Больше не буду за тебя бороться. Я устала. Будь счастлив» Умничка, все-таки. Ушла по-английски. Тсуна откидывается на подушки и слабо улыбается, радуясь тому, что обошлось без лишних выматывающих нервы разборок. Совестно, конечно, но облегчение от того, что решение разойтись легло на ее плечи, все равно не отступает. На его костлявых плечах и так слишком много… Тсуна переворачивается на живот, обнимая руками подушку, белую, чуть светлее, чем кожа Тумана, и утыкается лицом в мягкий шелк наволочки, уступающий гладкости и нежности груди и плечам Рокудо. Все-таки удачную стрижку сделала себе Киоко, если бы не она, Савада бы не накинулся на нее и не ослабил защиту, впустив Мукуро в свой сон. Не выдал бы себя девушке в практически бессознательном состоянии и продолжал бы играть роль ее будущего мужа, сгорая от желания разложить на ближайшем диване вечно насмехающегося над ним иллюзиониста. Паршивец, приперся в его сон и лишил его девушки. Улыбаясь, Савада решает его наказать. Сегодня же. Как только тот вернется. Прямо в кабинете, на большом, дубовом столе. Тсуна улыбается еще шире, чувствуя, как прилипает влажная ткань семейников к паху. Удачную стрижку сделала себе Киоко. Проснувшись, Рокудо откидывает простынь и не без отвращения стягивает мокрые, липнущие к телу трусы. Душ освежает и сгоняет остатки сна. Сегодня вечером он возвращается на базу Вонголы, отчет придется писать в самолете, но он знает, что это неприятное обязательство и само до унизительного легкое задание вполне окупится тем, что мысленно пообещал ему Тсуна, похотливо лыбясь в подушку. Если бы Мукуро хоть на секунду мог предположить подобные последствия, он посоветовал бы Киоко сменить стрижку намного раньше.