Не было и дня, когда Джон не мечтал бы повернуть время вспять и станцевать с Ларитой тогда, в ту ночь.
Но увы, это желание было из разряда невыполнимых. Джон даже не был уверен, имеет ли он права желать этого после всего произошедшего, после событий в его доме (скорее, в доме его матери), после предупреждений отца, после всех знаков, предвещавших неизбежное. Джон ощущал себя полным идиотом, безалаберным, отвратительным мужем. Он ненавидел это чувство. До этого такого никогда не было: ни с Сарой, ни с кем иным; и Джон не знал, как примириться с этим.
А Ларита, стоящая в дверном проёме, зажав зажжённую сигарету между пальцами, и её глаза, сверкающие из темноты коридора, не сильно помогают привести мысли в порядок.
Ему потребовался почти целый месяц, чтобы разыскать её. Было просто удивительно, насколько бесполезными стали все связи в ту секунду, как Джон оказался в Лондоне; да ещё и мама с энтузиазмом придумывала всё новые и новые неотложные дела на ферме, а Сара постоянно крутилась поблизости. Хотя Саре, казалось, было весьма неловко, словно она не понимала, что вообще тут забыла...
Джон спал с ней однажды, три дня спустя после того, как Лари вместе с его отцом уехали в ночь на кабриолете и не вернулись. Губы Сары не были похожи на губы Лариты; тело Сары было полнее, мягче, с более плавными линиями, её грудь была больше, но своими движениями девушка больше напоминала кобылу, чем кошечку. Наутро Джону было крайне неловко, а мать в тот день переписала своё завещание, включив в него Сару. В поместье Уиттейкеров не было никаких секретов.
Джон чувствовал угрызения совести по поводу этой ночи, нет, не потому что он был всё ещё женат, а потому что впоследствии Сара необычайно быстро стала казаться неотъемлемой частью пейзажа, уютной домашней обстановки. Ларита же всегда выделялась.
Она выделяется и сейчас. На ней широкие брюки с подтяжками, и она выглядит как всегда восхитительно, даже с этим лёгким налётом грусти в глазах, которую Джон надеется развеять.
— Прости, что так долго, — начинает он, и добавляет, считая это подходящим оправданием: — Никто не хотел говорить мне, где ты.
Как будто бы она не знает.
Но он знает, что она знает. Он знает, что она знает, потому что в самом конце первой недели один из её друзей сжалился над Джоном, пригласил выпить и объяснил, что Ларита не хотела бы быть найденной. И она просила не помогать Джону.
Но, естественно, данная предосторожность была необходима лишь из-за его матери, не из-за Джона. Из-за матери, которая должна была бы разыскивать своего сбившегося с пути, заблудшего мужа, но которая не делала этого, твёрдо сказав, что дурак может идти на все четыре стороны и заниматься, чем хочет. Но она не покинет ферму снова, не будет отныне не единой секунды страдать по мужчине, который просто-напросто её не любит.
Джон ненавидит слово "любовь", особенно когда его произносит мать с кислым лицом. Удивительно, что он не замечал этого раньше.
— Джон, — голос Лариты не столь безразличный, как ожидал Джон, и в душе потихоньку зарождается надежда. — Возвращайся домой, — говорит Лари спустя минуту, и эта минута тянется бесконечно долго. Как будто весь мир изменяется в одно мгновение, но Джон давно привык к этому. Его мир слишком часто менялся за последнее время, чтобы заметить, как именно в данный момент земля постепенно уходит из-под ног.
Вместо этого он опирается одной рукой о дверной косяк. Теперь чтобы захлопнуть дверь, Ларите придётся ударить его. Пусть когда она ушла боль была смехотворной, но сейчас Джон уверен, что Лари не сможет причинить ему боль такую, чтобы она оставила после себя шрам на теле, а не в сердце.
— Пойдём со мной, — просит Джон.
Она слегка наклоняет голову, и этот профиль прекрасен. Джон любит Лариту. Но почему же она этого не видит? Она подносит сигарету к своим губам и делает глубокую затяжку.
— А как же твоя мать?
— Мы с тобой можем жить в Лондоне. Можем жить здесь, — Джон знает, что это звучит довольно безрассудно, но ему всё равно.
— А Сара?
Джон ненавидит себя за ту ночь с ней, но знает, что будет ненавидеть себя ещё больше, если не сможет быть честен с Ларитой. Быть может, она была права, и он всё ещё маленький мальчик, наивный, чистый, невинный, но его это не волнует.
— Я спал с ней, — говорит он, но его слова, казалось бы, вовсе и не трогают жену, которая продолжает просто смотреть на Джона, сфокусировав несколько отстранённый взгляд на его лице. Лишь губы чуть подрагивают. Джона задевает даже одна мысль о том, что Ларита и так с уверенностью знает обо всём, что она даже вероятно знала о том, что это случится сразу после расставания. Когда она бросила его той ночью в прихожей, она уже всё отлично понимала.
— Это ничего не значит, — продолжает настаивать он, желая лишь, чтобы его голос перестал звучать так жалобно. Впрочем, как по-другому он может звучать?
Ларита спокойна.
— Быть может, ты любишь её.
— Я пришёл за тобой, — Джон не знает, как ещё доказать это.
Хильда и Мэрион приняли его за безумного. Он дал Мэрион оплеуху, когда она назвала Лариту шлюхой, и это удивило его самого. Ведь Джон никогда никого не бил до этого момента. Однако слова сестры не на шутку разозлили его, да он и до этого был в ярости. Это вроде можно было бы с натяжкой считаться оправданием, но, если честно, причиной послужила не одна только злость. Джон так и не извинился. Мэрион до сих пор не хотела разговаривать с ним.
Ларита делает очередную затяжку и снимает руку с дверного косяка. Джон знает, что сейчас вот прямо сейчас она попросит его уйти.
— Лари, — говорит он и начинает тихо напевать:
Позволь мне жить под твоими чарами!
Сделай, сделай это,
Околдуй меня,
У тебя это прекрасно выходит!
В первый раз с тех пор, как он пришёл, Ларита улыбается, и её голос, чуть более громкий, подхватывает:
Ведь ты творишь
Со мной что-то такое,
Что неподвластно больше никому!
Джон уже готов переступить через порог, рука непроизвольно тянется приобнять Лариту за талию, но тут голос — голос, который он знает! Голос, который он не может не узнать, даже если сильно постарается — зовёт Лариту по имени. И Джон отступает назад, прочь, в шоке узнавая фигуру отца в глубине коридора. Джон успевает увидеть знакомый халат, почувствовать на себе взгляд отца, а затем заметить его взгляд на лицо Лариты прежде, чем мягко прикрыть за собой дверь.
Сигаретный дым тяжёлым облаком повисает перед лицом Джона, но всё, что он видит — это гладкая деревянная поверхность двери, которая с щелчком закрывается на замок.
