Огромная картинная галерея представляла собой белый куб снаружи и изнутри, кишащий людьми, как муравейник маленькими трудягами-насекомыми. Двадцать второе марта — день выставки, лучший из всех мартовских дней для Альбы. Её картины признали, её стиль приняли, ею восхищаются, её превозносят, как молодую, подающую надежду, художницу. Ей больше ничего не нужно. В её двадцать три года больше не о чем мечтать, разве что, о любви, но Альбе этого хватает, если говорить о любви поклонников к её искусству. Вот — яркий экземпляр, паренёк в очках с ярко-оранжевой оправой и костюмчике-тройке, медленно попивающий шампанское из бокала и рассматривающий «Лотреско» — гордость выставки, гордость художницы.
— Изысканно, — шепчет он, будто с бокалом разговаривает. Альбе это льстит, тем более, на «Лотреско» она потратила две недели и две пачки акварели, оттеняя некоторые детали углем. На что не пойдешь, когда муза ласкает воображение.
— Благодарю, — Альба решает ответить парню, не отводя своего пристального взгляда с легкой насмешкой. Ей интересно наблюдать за людьми, за их реакцией, замечать особенности их внешности и характера. Альба — портретистка. Альба — талант.
— Извините, — немного опешивший от неожиданного ответа парень поправил очки одним движением пальца, — вы — автор сего произведения? — его глаза загорелись энтузиазмом, Альбе показалось, что он вот-вот взорвется водопадом комплиментов. — Простите, не признал. Я ваш поклонник. «Лемма», «Леон» и «Лотреско» — ваши самые лучшие произведения, все названия начинаются на «л», не растолкуете, почему? — девушка ухмыльнулась и мысленно послала паренька к праотцам.
«Журналюга, даю руку на отсечение», — подумала она.
— Меня зовут Лилит, догадайтесь сами, — ей было крайне неприятно. Альба ненавидела расспросы такого вида. Она знала, что тех, кто спрашивает о названии, о месте написания, о мотивах, совершенно не вдохновляют её картины. Собственно, «те» ни черта и не смыслят в искусстве.
— Вы настолько тщеславны, что во всех картинах сквозит
ваше имя? — казалось, невозможно воспроизвести эту фразу с большим сарказмом. Журналист, как удачно догадалась Альба, явно не собирался восхвалять художницу. Напротив, он собирался уничтожить её в глазах поклонников в своей следующей «обличительной» статье.
«Щенок», — Альба ела таких, как он, на завтрак, обед и ужин, жаль, что ему только предстояло ознакомиться с её рационом.
— Вы удивитесь, но — нет. Ни одно из названий не является отсылкой к моему имени. Напротив. Скорее, псевдоним, а «Лилит», безусловно, не является именем, записанным у меня в паспорте, является отсылкой к моим произведениям. «Л» — это любовь, лилии, лесть, ложь, луна, летопись, ласка, лень и т.д. «Л» — это олицетворение того чувства, того образа, который я хотела отобразить на картине, того, чем должна стать эта картина через пять, десять, сорок лет, — Альба отпила немного шампанского из своего бокала. — Всё запомнили? Или притащили с собой диктофон? — лицо журналиста исказилось от испытуемой досады. — По вам видно, что вы представляете какую-то бульварную газетёнку. Убирайтесь, если хотите меня очернить. Если же мои картины доставляют вам истинное удовольствие, то смотрите, пожалуйста, только впредь думайте прежде, чем раскрыть свой рот.
Альба обожает такие моменты, когда удаётся щёлкнуть неудачника по носу. У художницы не абы какое самомнение, но, к несчастью большинства недоброжелателей, оно вполне себе оправданно.
«Как же, „Лотреско“ ему понравилась, — продолжала внутренний монолог художница. —
Он хотя бы понял аллегорию вписанную в алые ногти? И ежу понятно, что это отсылка к окровавленным пальцам женщины, пытавшейся вырваться из оков, запертую, закованную, чьи крики никто не услышит… Идиот. Нечего лезть к „Лотреско“! Она идеальна».
И вправду картина завораживающая. Девушка в изломанной позе, с зарождающимися в уголках глаз слезами, алые ногти, алые губы, алое платье с черными ромбами на плечах, с вырезом до середины бедра. Девушка с раскрытым в немом крике ртом, тянущаяся рукой прямо к тебе, как бы говоря: «Я здесь, помоги мне!» Не всякий поймет, не всякий оценит. Общество независимых художников Мадрида оценило.
Альба вальяжно прохаживалась между муравьями, пришедшими на её праздник жизни. И не играло роли, кем были эти муравьи: критики, зеваки, денежные мешки или такие же художники, как она. Девушка просто ждала пресс-конференции. Отпив ещё немного шампанского и поправив бант, поддерживающий её пышную причёску, художница решила присесть на один из многочисленных белых кубов, заменяющих лавочки.
«В этой галерее можно заснуть от скуки, — девушка немного потёрла уставшие лодыжки. —
Боже, когда это уже закончится? Каблуки — настоящее современное орудие пыток!»
Альба не привыкла шататься долгое время на каблуках, ей были привычнее кеды, кроссовки, даже тяжёлые ботинки, но только не классические лодочки. Максимум женственности, который она считала приемлемым в повседневной жизни — этот тот самый пресловутый бант на ободке, который она надевала по всем случаям и без оных.
До пресс-конференции оставался час, а художница до сих пор не знала, чем себя занять. С важными шишками она общалась первые минут пятнадцать, пока они не сбились в стайки по интересам. К критикам лучше не лезть, а то, чего доброго, объявят тебя бездарностью. Художники за свою её не считали и вели себя, как снобы. Впрочем, чего ещё от них ожидать? А обыватели… Вот их Альба немного опасалась. К ним можно привязаться, а это ещё хуже разгромной статьи от критика или отсутствия денежной благодарности от толстосумов.
Внутренний монолог о скуке и боли Альбы прервал неожиданный тычок слева, предположительно, от локтя неизвестного происхождения. Художнице было бы всё равно, если бы не жажда заговорить с кем-нибудь, чтобы хоть как-то убить скуку.
— Ауч, — картинно воскликнула девушка, чтобы привлечь к себе внимание незнакомца, бесцеремонно пихнувшего её. Тонкие бровки изогнулись, бледный лоб расчертили несколько неглубоких морщинок, окрашенные в красно-оранжевый под цвет банта губки были надуты. Сейчас художница была больше похожа на обиженного ребёнка или куклу из особой коллекции, но только не на саму себя.
— Извини, Белоснежка, — локоть принадлежал женщине средних лет, которая снисходительно смотрела на Альбу, извиняясь. Однако, вины она не испытывала, о чём свидетельствовал приподнятый уголок губ и заинтересованность, с которой особа смотрела на художницу.
— Простите, как вы меня назвали? — возмутилась Альба. Неужели она и правда смахивала на Белоснежку в черном приталенном платье, этих чертовых красных лодочках и со своим обожаемым ободком?
«Нет, нельзя так появляться на людях, — подтвердила она для себя. —
Нужно менять стиль».
— Тебе не нравится? — женщина расплылась в самодовольной ухмылке. — Тогда извини дважды, но я всё равно не знаю твоего имени.
— Лилит я, — буркнула художница. Женщина ей не понравилась, но всё же какой-никакой собеседник.
— Мария, — Альба пожала протянутую женщиной руку.
— Мари, значит. Так красивее. Загадочнее, если хотите, — художница мечтательно улыбнулась, задумавшись о чём-то своём.
— Ну, и как тебе картины, Белоснежка? — женщина по-птичьи склонила голову набок, наблюдая за реакцией взбалмошной девчонки.
— Вы издеваетесь? — девушка действительно удивилась, ей казалось, что все знают, кто здесь хозяйка, чьи это картины, кто здесь
звезда. — Я не Белоснежка, и это
мои картины. Я — художница! — взорвалась новоиспечённая Белоснежка.
— Тише — тише, Белоснежка, а то гномы испугаются и убегут отсюда, так и не дождавшись пресс-конференции, — каждое слово, сказанное Мари, сквозило желчью и участием одновременно. Не было понятно, насмехается ли она или проявляет заботу, или и то, и другое? Девушка покраснела, что не укрылось от глаз ее собеседницы. — Малышка, твои картины замечательны, успокойся и перестань краснеть, а то кажется, что «Лотреско» ты рисовала своими щеками без капли краски, — женщина коснулась оголенного плеча Альбы. Непозволительно близко. Альба — интроверт. Альба — зануда. Альбе интересна Мари.
— Можно нескромный вопрос? — художница тряхнула головой, откидывая волосы назад, чуть-чуть склонила голову вбок и выжидающе посмотрела на женщину.
— Валяй, — Мария взмахнула левой рукой, описала кистью круг в воздухе, так и не убрав правую с острого плеча. Девчонка талантлива, безусловно, талантлива и взбалмошна. Дикарка в душе, пытающаяся носить маску леди. Мария ест таких на завтрак, обед и ужин, но художница ей не кажется настолько вкусной, чтобы перестать соблюдать диету. — Спрашивай.
— Сколько вам лет? Зачем сюда пришли? — Альба не скромничает ни капли, вываливает все вопросы сразу. Ну, почти все. Основные.
— Ого, — присвистнула Мария, — это больше одного «нескромного» вопроса, — её пальцы осторожно прошлись вдоль плеча девчонки и вернулись на первоначальную позицию. — Да черт с тобой. Мне около тридцати с хвостиком. Я — либо не знаю, чем заняться, либо мне интересны твои картины, или, может быть, хочу выпить на халяву, а может, — отдохнуть от дома. Решай сама, выбирай, что тебе больше по нраву, — женщина бесцеремонно выхватывает бокал шампанского у Альбы и отпивает глоток. — Могу сказать одно: ты вовсе не так проницательна, какой хочешь казаться, — девушка задумалась.
«
Тёмные волосы собраны в небрежный пучок, пару прядей свисают, прикрывая уши, пара заменяет чёлку и несколько — прямо из пучка. Значит, собиралась впопыхах. Хотелось быстрее покинуть дом. Зелёное платье сидит по фигуре, но явно было куплено в секонд хенде, а не сшито на заказ. Значит, денег мало. Туфли… — Альба взглядом прошлась по ногам Мари. —
Туфли красивые, но им явно много лет, возможно, остались ещё с университета. Домохозяйка? Фрилансер? Обедневшая художница? — девушка оценила фигуру женщины. —
Стройная, но животик из-под платья чуть-чуть выдаётся. Либо рожала, либо отъела. Первое вероятнее. Денег-то мало, а она не из тех, кто горе заедает, вон какая ехидная! Белоснежкой назвала… Домохозяйка, сто процентов. Между тридцатью и сорока годами. Ближе к сорока. Может, тридцать восемь?».
— Я знаю, — выдала девушка, упиваясь своей догадкой. — Вы издеваетесь надо мной. Вот.
— Браво, Шерлок, — ухмыльнулась Мария. — И что теперь? Мне тебе премию выдать? — Альба надулась.
— Вам тридцать восемь, вы рожали, вы хотели поскорее свалить из дома и у вас платье из секонд хенда, — обиженным тоном произнесла она. — Вы меня недооцениваете.
— Эх, Белоснежка-Белоснежка, — женщина смягчилась, — ты ещё такой ребенок, — Мария посмотрела на часы. — До пресс-конференции ещё минут сорок, может прогуляемся? А то здесь ужасно скучно, на твои работы смотрят одни снобы да жулики, — женщина впервые улыбнулась без доли сарказма, хотя её слова и отдавали желчью.
— Да, здесь и правда скучновато, но я не привыкла ходить на шпильках, ноги гудят, — Альба вымученно улыбнулась в ответ.
— Так в чем проблема? — брови Мари приподнялись, от чего её голубые глаза засияли отблесками ламп дневного света. — Выйдем из галереи, снимешь! — художнице идея понравилась, хотя большинству и показалась бы возмутительной.
Смешно, но эти двое нашли друг друга. Альба шла по прохладному мартовскому тротуару, покачивая лодочками, зажатыми цепкими тонкими пальцами и слушала рассказы Мари о Валенсии, где та прожила лет двадцать своей жизни. Бродячий дуэт из певички африканского происхождения и паренька с явно краденным синтезатором исполнял песню «Мрачное воскресенье» Билли Холлидей. Смешно. Песня самоубийц двадцатого века улучшала настроение художницы. Или, может быть, это Мари поднимала ей настроение? Кто знает! Альба наслаждалась моментом.
Приобняв девчонку за талию, женщина продолжила рассказ о солнечной Валенсии, о монастыре имени Святого Михаила, об оранжерее Лʼумбракле, о галерее современного искусства IVAM, о чаше святого Грааля в зале капитула кафедрального собора Валенсии. Они так увлеклись, что почти не заметили, как дошли до парка Ретиро.
Парк с одноимённым дворцом в прошлом являлся частью резиденции Габсбургов. Сам Филипп IV и его преемники любили уединяться и отдыхать в этом месте, тем более Альба и Мари! Пройдя чуть вглубь, они решили немного отдохнуть, присев возле творения Веласкеса — Галапагосского фонтана. Поистине, гениальное творение! Внутренняя часть фонтана представляет собой конструкцию из тройного постамента, на втором уровне которого расположились четыре черепахи, глядящие в направлении четырех сторон света, а на верхнем уровне — четыре ангелочка верхом на четырех рыбах, изо ртов которых льётся вода, и окружают они гриб, из центра шляпки которого торчит нечто невообразимое, покрытое вензелями, откуда тоже льётся вода.
Возле фонтана тихо и уютно, до пресс-конференции — двадцать минут. Они опоздают. Альбе хорошо. Убийственно хорошо. Мари любопытно, как далеко она сможет зайти с этой девчонкой, которую явно недолюбили в детстве, раз она так льнёт к ней, Марие, сейчас. Прохладно, но художнице нужно почувствовать воду, и она решает опустить свои босые ноги в фонтан, присев на краешек. Женщина не одобряет этого.
— Простудишься, — бросает Мария, обнимая Альбу со спины. Слишком близко. Нарушает личное пространство. Девушке нравится.
— Не простужусь, — упрямо возражает девчонка, не обращая внимания на мурашки, бегущие по чуть загорелой коже, — лучше присоединяйся! — Альба улыбается по-детски, что совсем не удивительно. Она — сущий ребенок, и Марие это известно. Однако, то ли в душе женщины проснулся секретный педофил, то ли внешность девчонки была настолько обманчива, то ли просто в известном месте поселилось шило, но женщина решила не отступать.
Художница тревожит воду изящными ножками, пугая немногочисленных рыбок, в чей дом она так бесцеремонно вторглась, а Мария прижимается к её спине, высвобождает свою руку из объятий, откидывает прядь волос с шеи Альбы и мягко целует. Мария азартна. Марие не хватает ощущений. Мари любит играть.
Художнице не нравятся поцелуи в шею, но ей нравится Мари, поэтому она не выказывает особых возражений. Какая разница, женщина её целует или мужчина? Главное, чтобы человек нравился. Альба авантюристка. Так, почему бы не сыграть?
— Мы уже опоздали, — шепчет Мария, отстраняясь. У художницы нежная кожа и волосы соломой. От нее пахнет вишней в шоколаде и какими-то пряностями. Сладкоежка.
— Тогда, пойдем быстрее, — девушка стерла ладонью след темной помады с шеи и ополоснула руку в фонтане. Альба вдохновлена. Ей хочется творить, но пресс-конференция начнется через десять-пятнадцать минут, так что ей остается только запомнить это чувство, собрать волю в кулак и быстрым шагом направиться обратно в галерею. По дороге она успевает удивиться, как Мари удается так быстро передвигаться на каблуках. — Тебе не больно?
— В смысле? — женщина не разделяет удивления художницы. Да и вообще не понимает, чему тут удивляться.
— Ноги. Тебе не больно столько на каблуках ходить, да еще так быстро?! — Мария грустно ухмыляется и хмыкает в ответ.
— Опыт, Белоснежка. Вот и весь секрет, — женщина заправляет непослушную темную прядь за ухо, поправляет драпировку изумрудного платья. Дешево в магазине — дорого на публике. Пусть, кусок ткани, главное — кто в него завернут. Мари считает каждый цент, хотя раньше копила песеты. «
Чертова бюрократия с ее переходом на евро…»
— Мари! — Альба хватает женщину за руку и тянет ее на себя. Через секунду почти в плотную к ним пронеслась белая Мазда.
— Извини, задумалась, — в пустоту бросает Мария. Ну, задумалась и задумалась. Умирать-то сегодня она не собирается, тем более, бросаясь под машину. Унизительная смерть.
До галереи они добрались быстро, осталось даже три минуты в запасе. Пресс-конференция по случаю первой выставки начинающей звезды арт-искусства собрала множество «журналюг» и журналистов из приличных изданий. Альбе было не по себе. Лилит была в своей тарелке. Внимание она любила, но вот контролировать свою речь — нет.
Свет настроен, камеры включены. Кое-где-то и дело мелькают вспышки фотокамер. Журналисты расположились на раскладных стульях перед длинным столом, за которым сидела Лилит, директор галереи и несколько важных шишек из мира искусства, в том числе и Антонио Лопес Гарсия — семидесяти девятилетний художник-сюрреалист, который помог Альбе устроить выставку такого масштаба, и Микель Барсело, чья керамика украшает кафедральный собор города Пальма-де-Майорка.
Общая масса журналистов напоминает собой собрание школьников разных возрастов в актовом зале: кто-то ерзает, кто-то достал блокнот и уже что-то там черкает, кто-то просто осматривается, а кто-то чуть ли не засыпает, сидя. Вот, поднимается первая рука с зажатой в ней ручкой и девушка с аккуратным конским хвостом одетая «по форме» спешит задать первый вопрос.
— Какова общая тематика ваших работ, сеньорита Лилит? — журналистка приготовилась записывать, а художница чуть ли не зевнула от обыденности вопроса.
— Восприятие, — казалось, Альба и не собиралась объяснять свой короткий ответ.
— Поясните, пожалуйста, — журналистка оказалась настойчивее, чем думала художница.
— Я старалась изобразить восприятие той или иной ситуации через призму портретов. Тот же «Леон» — это ложь, которую мы слышим каждый день. Она может быть безобидной, ложь во благо, а может быть и леденящей кровь. Последняя способна заставить нас распрощаться со лжецами, предоставившими нам такую возможность. «Леон» — зеленоглазый юнец, в неуместно изломанной позе которого читается подхалимство (та самая ложь во благо себе, чтобы расположить человека), а выражение его лица говорит нам о его лживости по жизни: на нем почти нет морщин, человек не был искренен большую часть времени, ведь морщины появляются только после искренних эмоций, будь то мимолетная улыбка или нахмуренные брови — они оставляют свой след на наших лицах. У «Леона» же их нет.
— А «Лотреско», извините, что перебила, — не успокаивалась журналистка. Видно, что ее интересуют только самые популярные работы.
— «Лотреско»… — ухмылка исчезла с лица Альбы. Девушка не хотела говорить о своей лучшей картине. — «Лотреско» — это ликвидация, летальный исход, смерть, танат, называйте, как хотите. Вы знакомы с мифами коренных жителей Северной Америки?
— Нет, — журналистка казалась озадаченной. Ей претила нелинейная форма ответа, — не знакома.
— Очень жаль, — Альба сложила руки домиком, — среди них был распространён миф, согласно которому люди умирают потому, что сделаны из непрочного материала: глины, прутьев, травы. Среди индейцев известны также мифы, оправдывающие необходимость смерти: не допустить перенаселения земли и сделать жизнь более разнообразной и привлекательной. «Лотреско» — это не естественная смерть. Это заточение, боль, агония перед непосредственной кончиной. Это не описание самой смерти, ведь, как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем еще, что такое жизнь? Нет. Скорее, это описание самого страха приближающейся смерти и мучительно-продолжительной боли, предшествующей ей, — эти слова заставили многих журналистов взглянуть на Лилит по-другому. Миловидная сеньорита больше не казалась таковой, она наводила некий страх, соизмеримый со страхом, испытуемым при виде маленькой девочки в белом платьице ночью на кладбище. Как она в свои двадцать три года может осмысленно говорить о таких вещах, как смерть и боль, а главное — зачем? — Еще вопросы? — журналисты будто очнулись. Руки тянулись, будто ожидали, что им (журналистам) собираются что-то вложить в раскрытые ладони или надеть на вытянутые пальцы. — Да, омбре в третьем ряду.
— Почему вы выбрали именно такую зловещую тематику для своих работ? — лысоватый мужчина в чудовищном сером костюмчике-тройке с отвратительным акцентом задал свой вопрос. «
Француз, что ли?» — предположила Альба.
— А почему — нет? — насмешливо отозвалась художница. — Я пишу восприятие жизни, потому что люблю жизнь, но не ищу при этом в ней соблазнительной грациозности. Меня интересуют абсурдные, неожиданные ракурсы. Я выхватываю из жизни отдельные, острые, динамичные моменты и останавливаю их на миг в движении, — журналист удовлетворился таким ответом и, сделав несколько записей, притих на своем месте. — Вы, скромный мучачо в пятом ряду, не стесняйтесь, спрашивайте.
— Можно ли вас, сеньорита, причислить к импрессионистам? — юноша задал свой вопрос немного заикаясь. «
Студент», — без сомнения окрестила юношу Лилит.
— Если рассматривать изначальное значение этого слова, то — да. Но в нынешнем контексте мой стиль больше походит на смесь реализма и экспрессионизма, — художница всю пресс-конференцию искала глазами Мари, то и дело прерываясь, чтобы взглянуть в глаза вопрошающих. — Еще вопросы?
Коллективное интервью длилось несколько часов, Альба была недовольна. Лилит купалась в лучах грязной славы. Почти никто не задавал
правильных вопросов. Распрощавшись со всеми, она двинулась в сторону выхода, совершенно уверившись в том, что с Мари она больше никогда не увидится. Но у самого выхода ее окликнул знакомый голос.
— Уже уходишь, Белоснежка? — художница замерла и, усмехнувшись, развернулась в сторону, откуда, предположительно, ее окликнули.
— Есть предложение получше? — Мари устало улыбалась, стоя прислонившись к стене. Изумрудный рукав ее платья немного сполз, обнажая острое золотистое плечо с темной родинкой. Она и не думала двигаться с места, просто сверлила девушку гипнотическим взглядом, ожидая, пока Магомед придет, нет, приползет к горе на коленях.
— Выпьем? — голубые глаза блеснули азартом. Это был вызов. Лилит не хотелось разочаровывать свою собеседницу отрицательным ответом, потому она решила сделать ход конем. Альба покраснела.
— А как же твоя родня? Ты же домохозяйка, значит, у тебя есть дети, — ухмылка не исчезала с лица художницы. — Ты же не оставишь маленьких котяток засыпать одних, без мамочки? — Мария не помрачнела, совсем даже не изменилась в лице. Видимо, она ожидала такого выпада в свою сторону.
— Конечно, нет. Вот только котенку уже семнадцать, так что он совершенно не против засыпать без мамочки, учитывая то, что сегодня он ночует у своей кошечки, с которой он встречается уже пару месяцев, — женщина все же соизволила оторваться от кирпичной стены, по-кошачьи сокращая расстояние меж ней и Альбой. — Если не хочешь, мы можем просто прогуляться, — снисходительно продолжила она.
— Что ж, тогда, вопрос номер два: ты замужем? — Лилит не смогла выдержать ехидную ухмылку, губы Альбы все же дрогнули на этом вопросе.
— Нет, — Мария рассмеялась. — Я свободна, как птица в небе.
— Вопрос номер три… — женщина не дала художнице продолжить.
— Может, хватит на сегодня вопросов? — Мари сложила руки на груди. — Или мы можем обсудить все, что угодно, но только не в форме интервью, за чашечкой чая или кофе, или чего покрепче, — Мария подмигнула девушке.
— Возможно, ты уже ответила на мой вопрос, — Альба загадочно улыбнулась. — Есть предложения, куда пойдем?
— Значит, ты согласна, — подтвердила женщина, — все зависит только от того, что мы собираемся делать.
— Как ты и предложила —
мы, — художница выдержала театральную паузу, — собираемся выпить.
— Отлично, тогда — «La Bohemia». Знаешь этот бар? — Мари заговорщически прищурилась.
— В Чуэка*? Конечно же! Ты точно… — Альба прикусила язык. — В общем, я рада, что мы поняли друг друга, — она смущенно улыбнулась. Мария же деликатно сделала вид, что не слышала этой фразы.
— Пойдем уже, Белоснежка, — женщина приобняла смущенную художницу. Выйдя на улицу, Мария выудила из клатча на тонкой цепочке пачку Camel light и компактную Parker&Simpson**. — Не против? — спросила она девушку.
— Кури на здоровье, — безучастно бросила художница.
— Хах, — Мари закурила. — Курить на здоровье — это, как целоваться с женщиной за гетеросексуальность, глупо.
— Нет, если ты — парень, — возразила Альба.
— Да, если ты — женщина, — парировала Мари, выдыхая очередную порцию горького дыма.
Через пять минут они уже ловили такси, через сорок — заказывали напитки в баре. «La Bohemia» славится своей атмосферностью: кирпичные стены, темные тона, мягкое освещение, тихий фламенко и дружелюбные улыбки. Так сразу и не скажешь, что это бар в типичном представлении.
Девушки решили расположиться в глубине бара за угловым столиком, где ожидали кувшин сангрии***, который вскоре им принесла одна из немногочисленных официанток, не забыв про стаканы. Оставшись наедине (насколько это вообще было возможно), Мария отпила немного и задала вопрос, который давно крутился у нее на языке:
— Как тебя зовут, — Альба усмехнулась.
— Я уже говорила — Лилит, — женщина распустила свои темные волосы, которые волнами легли на узкие плечи.
— Нет, я слышала твою короткую перепалку с каким-то журналистом. Я хочу знать твое
настоящее имя, — Мари снова гипнотизировала девушку бирюзой своих глаз.
— Альба, — художница мягко улыбнулась, методично отпивая сангрию из стакана. — Альба Лоренсо-и-Моро꙳.
— Красивое имя, — Мария по-птичьи склонила голову набок. — Зачем же брать такой грубый псевдоним?
— Все просто, — Альба сняла свой ободок и положила его на столик резного дерева, — «Альба» — означает «рассвет». Слишком чисто для художницы, воспевающей ложь, смерть, боль, страдания любого рода. «Лилит» же, напротив, ассоциируется с грехом, даже чем-то демоническим.
— Первая библейская жена Адама, падшая. В мифологии Древней Месопотамии подобное имя носит ночная демоница, которая убивает детей и издевается над спящими мужчинами. Знаю, читала «Эпос о Гильгамеше», — девушка поежилась.
— Тогда ты должна понять меня, — художница отвела взгляд. За окном виднелся Чуэка, окрасившийся в красно-оранжевые тона, подобно ободку Альбы-Лилит. — Ну, хватит обо мне, — девушка хлопнула ладонями по коленям, — лучше расскажи о себе что-нибудь.
— Что именно тебя интересует, — Мария сложила руки на груди.
— Почему ты уехала из Валенсии и почему именно в Мадрид? — казалось, Альба знала, куда именно стоит давить, будто видела все болевые точки.
— Так было нужно, — женщина поджала губы и поспешила скрыться за стаканом.
— Нет-нет, не уходи от вопроса, — девушка не унималась.
— Tesoro mio꙳꙳, ты задаешь слишком личные вопросы, — в глазах Марии читались боль и грусть, не смотря на то, что неизменная ехидная ухмылка все еще блуждала на загорелом лице женщины. — Я отвечу тебе, если ты ответишь на мой следующий вопрос, хорошо?
— Ты — первая, — Альба повторила жест Марии.
— Хорошо, — женщина допила свой напиток, выдохнула и закрыла лицо руками. — Я росла в классической семье верующих католиков. Когда я осознала, что
отличаюсь от своих сверстников…предпочтениями, то поняла, что, если родители узнают, мне придется выйти замуж, чтобы слухи не пошли по всей округе, либо уехать куда-подальше. Я скрывала свою особенность до тех пор, пока не влюбилась впервые, — Мария заново наполнила свой стакан сангрией, отпила и продолжила.
— Мне было семнадцать, ей — чуть больше. Она хотела изучать физику в местном университете, я хотела поступать на факультет журналистики. Это не была любовь с первого взгляда, нет, у нее был парень, в настоящем — муж, а я… Я любила ее. В конечном счете, родители узнали о моих наклонностях, но это было уже после, когда я училась на первом курсе. Юношеский максимализм и строгое воспитание сыграли свою роль, и чтобы переубедить своих родителей я забеременела, — Альба слушала с раскрытым ртом, поступок Мари казался глупым и отчаянным, она не могла понять, как женщина решилась на такое. — Не знаю, к счастью или к сожалению, но это родителей не переубедило. Они все также были во мне разочарованы. Не важно, лесбиянка ли твоя дочь или принесла в подоле, она все равно уже не идеальная малышка, которую они хотели видеть в моем лице. Так или иначе, я перевелась в Мадридский университет, закончила магистратуру, поступила в аспирантуру, параллельно растила ребенка… Теперь вот на досуге там преподаю, чтобы деньги были, но в основном работала то тут, то там. Малыш Лино вырос, ему больше не нужна опекающая матушка, а я… Я не жалею, что все так случилось, — Мария оторвала взгляд от столика и посмотрела прямо в глаза художнице. — Я вообще ни о чем не жалею.
— Ого, — девушка прижала ладони к пылающим щекам, надеясь хоть как-то остудить их, — ну и история. Покидала тебя жизнь, Бонита꙳꙳꙳.
— Было дело, — Мари сложила кисти в замок и положила на них подбородок. — Ты обещала ответить на мой «каверзный» вопрос.
— Да-да, конечно, — закивала Альба.
— Ты когда-нибудь спала с женщиной? — девушка прищурилась.
— Именно с женщиной или с особой женского пола любого возраста? — Мари рассмеялась.
— Второе.
— Что ж, — художница вскинула голову, — здесь можно курить?
— Да, но не уходи от ответа. И ты что, куришь? — женщина приподняла бровь в неком проявлении удивления.
— Да, угостишь сигареткой? — Мари вновь достала пачку сигарет и зажигалку, прикурила и передала сигарету Альбе. Та прикрыла глаза и с наслаждением выдохнула
мутное облако.
— И сколько их было? — женщина откинулась на мягкую спинку стула.
— Сигарет? — иронично уточнила художница. — Не знаю, не считала. А девушек — три. Две — от одиночества, а одна — по-любви. Во всех случаях все кончилось печально. А у тебя?
— Случайных связей почти не было, от одиночества — одна, долгие отношения с двумя, по-любви — ни разу, — Альба удивилась.
— Ни разу? Но ты же любила! — сангрия заканчивалась, сигарета — тоже. Девушкам больше не нужны были катализаторы.
— Не взаимно, к сожалению, — Мари грустно улыбнулась, но грустная улыбка быстро сменилась ехидной ухмылкой. — У тебя есть планы на ближайшую ночь?
— Все зависит от тебя, — Альба ухмыльнулась в ответ.
— Ты живешь одна?
— Ага, — сангрия допита. Окурок затушен.
— К тебе или ко мне? — глаза в глаза.
— Ко мне, — Альба улыбнулась, обнажив верхние белые резцы, — люблю контролировать ситуацию.
— Этого не обещаю, — Мария оставила несколько серых купюр под пустым стаканом. — Я угощаю.
***
Белое такси с красной полоской, как росчерк граффити на стене, остановилось на Гран-Виа семнадцать. Из него, хохоча, выплыли две девушки. Волосы той, что постарше, темными волнами развивались на ветру, к ней будто прилипла та, что помладше с огромным красным бантом на голове. Тускло горели фонари. Медленно опускающийся на город туман добавлял атмосферности позднему вечеру. Несколько представительниц древнейшей профессии стояли неподалеку. Альба дрожащей рукой нашарила в лифе два аккуратных ключика и открыла одним из них кованную дверь во внутренний дворик. Девушки не выглядели изящными ни на йоту, скорее, они выглядели, как два неуклюжих пингвина. Видно было, что они напились.
— Чшш, — художница хихикнула и приложила палец к немного воспаленным губам. В такси они времени не теряли, — Видишь три серые двери? — Мари кивнула.
— Нам туда, — девушка указала подрагивающей рукой на крайнюю правую дверь, — а потом на пятый этаж.
— Зачем ты мне это говоришь? — женщина вовсе не была так пьяна, как старалась показать, но логической цепочки она все равно не заметила.
— Не знаю, — Альба хмыкнула и пожала плечами. — Почему бы и нет?
Еще одна дверь отворилась, пять пролетов дались пьяным девушкам с трудом. «А как же лифт?» — спросите вы. Очень просто, воспользоваться лифтом для них оказалось слишком скучной перспективой, и они захотели подняться пешком, правда, не учли степени своего «веселья».
Так или иначе, но до сорок второй квартиры девушки все же добрались. И эта дверь с трудом, но поддалась неуклюжим манипуляциям Альбы. Впрочем, закрыть ее изнутри тоже оказалось занятием не из простых. Девушка все никак не могла нашарить защелку, пока Мари не нашла выключатель на стене и не нажала на него всей ладонью. Вопреки ожиданиям ярким желтым и розовым светом озарилась не только прихожая, но и вся обитель художницы.
Квартира оказалась маленькой, однокомнатной. Там, где заканчивалась прихожая, тут же начиналась гостиная-кухня-спальня-столовая и виднелась дверь в ванную. Повсюду висели, стояли, лежали картины разного размера и тематики. С потолка, прямо над стеклянным столиком у противоположной стены, низко свисало подобие люстры в желтом абажуре, а чуть вглубь, в области кровати, под потолком виднелась арматура со множеством железных светильников, будто софиты на чьем-то концерте. Казалось, что невозможно столько уместить в квартире, больше смахивающей на комнату подростка с буйным воображением, однако, Мари сама видела, что возможно. Парусинные жалюзи на одном из двух имеющихся в квартире окон были подняты и женщина, склонив голову набок, издали залюбовалась видом на яркие огоньки окон соседнего дома.
— Ты в порядке? — Мари встрепенулась, когда Альба невесомо коснулась ее плеча.
— Да, — она грустно улыбнулась, — да, все в порядке, — казалось, они и забыли, зачем тащились сюда от самого Чуэка на такси за пятнадцать евро.
— Я тебя не укушу, — усмехнулась художница, — посмотришь мои зарисовки? — девушка хотела хоть как-то сгладить ситуацию. Ей было непонятно от чего, зайдя в ее квартиру, Мария будто впала в какой-то магический транс…
— Показывай, — …и так же легко вышла из него, когда Альба предложила посмотреть свои альбомы. Художница села на кровать и пошарила рукой под ней.
— Когда-нибудь они станут полноценными картинами, — сказала она, выудив объемный альбом формата А5 и два тоненьких большого формата. Надо сказать, здесь были не только всевозможные портреты, но и зарисовки улочек Мадрида, пейзажи пригорода, зарисовки птиц, рыб, насекомых, различные драпировки и просто предметы обихода. Последнее удивило Марию.
— Зачем ты зарисовывала дезодорант? — хихикая спросила она.
— Я очень забывчивая, — смутилась Альба, — иногда зарисовываю что-нибудь, что нужно купить, чтобы не забыть. Этот альбом, — она показала на маленький нелинованный блокнот, что держала женщина, — всегда со мной, так что, я в любой момент могу в него заглянуть и вспомнить все, что необходимо, — девушка мягко улыбнулась.
— А что будет, когда он закончится? — расслабившись спросила Мари.
— Возьму другой, а зарисовки из этого начну превращать в полноценные картины, — художница отвела взгляд. — Это как обещание себе, вернуться туда, где я остановила время, поймав и зарисовав эти образы, — теперь уже помрачнела Альба, и Марие хотелось как-то вытащить девушку из омута воспоминаний. Она не смогла придумать ничего лучше, чем поцелуй в оголенное плечо.
Альба бесцеремонно спихнула со своих и с чужих коленей альбомы и, подхватив Мари за локоть, поднялась. Женщина последовала за ней, а что ей еще оставалось? Пару минут они так и стояли: художница вглядывалась в глаза Мари, будто хотела найти в них немой ответ на свой невысказанный вопрос. Потом, видимо, не найдя его, выпустив руку Мари, девушка прошлась к череде желтых шкафчиков возле плиты, встроенных в стену, являвших собой кухню, и прислонилась лбом к выступающему краю бежевой вытяжки, желая хоть как-то остудить пылающее лицо.
Было видно, что Мария в смятении. Она ни капли не понимала поведения девушки. Да, они нравились друг другу и все такое, но это всего лишь одна ночь. «
Неужели девчонка воспринимает это так близко к сердцу?» — подумала она.
Альбе хотелось сбежать и взять Мари силой одновременно. В данный момент она не хотела просто секса без обязательств, ей хотелось любви. Просто показать этой ехидной женщине
что такое любовь в понимании Альбы. Нет, ей хотелось стереть ехидство с лица Марии и эту мистическую грустную улыбку тоже. Секс — это власть, это удовольствие, но это еще и выражение любви. А в их случае — это что, просто фитнес? Съели на сто грамм больше хамона и забыли побегать вечером, решили так сжечь лишние калории?! А может…
Мари закурила, не спрашивая разрешения художницы. Девчонка сдвинулась немного левее и лбом включила вытяжку.
— Есть пепельница? — безучастным тоном спросила женщина, на что Альба, не меняя положения, открыла верхний желтый шкафчик, достала черную стеклянную пепельницу и поставила ее на столешницу рядом. Мария медленно, по-кошачьи тихо проплыла вперед, скинула пепел на черное стекло, который тут же рассыпался ворохом белых снежинок, и прошептала на ухо художнице. — Грасиас, Ньевес՞.
Докурить Марие не дали. Сигарету насильно затушили, а женщину прижали к столешнице в поцелуе. Альба решила не нежничать и не затягивать неизбежное, поэтому, нащупав застежку платья, она легко подцепила язычок змейки пальцами и потянула его вниз. Мари же запустила руку в волосы художницы и, сняв надоевший ей ободок с головы Альбы, откинула его в сторону.
Поцелуями у столешницы они не ограничились. Словно в безумном танце, снимая друг с друга стесняющую одежду, скидывая надоевшие каблуки, оглаживая тела, они добрались до кровати и рухнули на мягкое черно-белое покрывало.
Губы Марии горели от долгих поцелуев, сливающихся в один. Альба ее не жалела — кусала, оттягивала, зализывала. Между ними оставалась только тонкая ткань белья, которое тоже вскоре было снято и отброшено не глядя.
Художница старалась не упустить ни единой детали, опробовать все, что можно и нельзя: исследовала губами шею женщины, прикусывая бьющуюся жилку в сантиметре от ключиц, оглаживала руками золотистые бедра, с жадностью вбирала темные соски поочередно, посасывая, прикусывая, смакуя, будто когда-то не ею был выставлен лимит на подобное времяпровождение, и она хотела успеть насытиться чужим телом, пока время не вышло.
Мария чувствовала себя беспомощной, раскрытой. Она вздрагивала от ощущения прохладных пальцев девушки в самых нежных местах. Женщина пыталась хоть как-то ответить на ласки: цеплялась пальцами за худую спину, ласкала упругую грудь, пока Альба мучила ее ухо, живот, царапала короткими ногтями чуть ниже поясницы, но большего ей не позволяли.
Девушка спустилась чередой поцелуев-укусов по животу вниз, лаская руками ребра женщины, но реакция той оказалась непредсказуемой. Мари расхохоталась.
— Ты чего? — насупилась Альба. Она и вправду не ожидала такого.
— Щекотно же! — женщина села на кровати по-турецки, а художница отвернулась, пробубнив что-то себе под нос. — Извини, — Мария погладила девчонку по плечу, — я не хотела тебя обидеть.
— Давай спать, — художница скинула женскую руку со своего плеча.
— Хватит дуться, — не отставала голубоглазая. — Все замечательно, Бонита, — Мари убрала длинные волосы Альбы и поцеловала ее в шею, от чего та дернулась, как ошпаренная. — Тем более, — прошептала женщина прямо на ушко художнице, — что я нашла твое слабое место.
Не отвлекаясь от тонкой девичьей шеи, Мария легко прошлась подушечками пальцев по упругим острым соскам, впалому животу, покружив для приличия вокруг пупка, и спустилась ниже, огибая тонкую полосу темных волос на лобке.
Дыхание Альбы потяжелело, она с силой выталкивала воздух из легких, будто забыла, как дышать. Пока тонкие изящные пальцы кружили вокруг ее клитора, проходились по влажным складкам и снова кружили, терли, нажимали, художница теряла контроль над собой. Она немного развернулась, собрала темные волосы Марии в охапку, оттянула ее от шеи и жадно поцеловала, будто ища источник недостающего кислорода. Бедра девушки дрожали, одна рука так и сжимала темные волосы, другая же цеплялась за покрывало, комкая его изо всех сил.
Мари улыбалась сквозь поцелуй. Ее рука уже болела с непривычки, да еще и Альба в порыве сжимала ее ногами, что только усугубляло ситуацию. Но женщине это почти не мешало. Вид распаленной девушки, терпкий запах, само осознание ситуации заводило Марию. На миг оторвавшись от припухших губ она задала один единственный вопрос:
— Можно? — Альба поняла все без слов.
— Да, — выдохнула она, отпуская копну на свободу и спускаясь к загорелой спине.
— Раздвинь ножки, — прошептала Мари.
Художница послушалась, и в тот же момент пальцы прекратили свое кружение. Им было куда интереснее кое-что другое. В последний раз пройдясь по клитору, Мария убрала руку от девушки, поднеся пальцы ко рту она ухмыльнулась и облизала их. Пошло. Слишком пошло, но к месту.
Лицо Альбы горело. На нем были видны все оттенки красного. Ей хотелось большего. К счастью, женщина вскоре закончила свое пошлое представление и вернула пальцы туда, где, по мнению художницы, им было самое место в тот момент. Мария вошла и вобрала в рот сосок Альбы одновременно. Ей нравилось так исследовать юное тело.
Дыхание девушки участилось, стало беспорядочным. Она царапала золотистую спину, оглаживала бока, свободной рукой до боли сжимала свою грудь, бедро. С каждым толчком амплитуда менялась, а тело дрожало все больше. В какой-то момент вокруг пальцев Марии пульсация мышц усилилась, спазмы усилились, Альба выгнулась дугой и выдохнула:
— Бесаме՞՞! — и Мари поцеловала, не останавливая движений, наоборот, она надавила большим пальцем на клитор в дополнение. Тело девчонки выгнулось еще пару раз, художница сжала руку Марии бедрами и затихла, пытаясь отдышаться.
Лежа на боку, оперев голову на согнутую в локте руку, женщина наблюдала за Альбой, обнимая ее свободной рукой. Девушка лежала с закрытыми глазами, тяжело дыша, как после пробежки. Отходила она минут пять не меньше, Мария даже усомнилась, не заснула ли часом художница. Тонкие пальцы неспешно гладили впалый живот, немного выступающие ребра, мельком проходились по темной дорожке волос и возвращались к животу.
Для Марии Альба была произведением искусства неизвестного скульптора, так удачно вылепившего идеально прямой нос, чувственные немного растрескавшиеся губы, тонкую шею, изящные ключицы, узкие плечи, аккуратные руки, мягкую маленькую грудь с острыми сосками… Даже родинки казались чьим-то замыслом, картой звездного неба по случайности оказавшейся на таком хрупком маленьком тельце юной испаночки.
— Ши-кар-но, — прошептала Альба, так и не открыв глаз. — Это было шикарно.
— Я рада, что тебе понравилось, — Мария улыбнулась украдкой, надеясь, что девчонка не откроет глаза в неподходящий момент.
— Моя очередь, — художница ухмыльнулась и открыла глаза, повалила женщину на спину, прижимая ее руки к подушке, и картинно облизнулась.
— Только на этот раз без щекотки, — Мария не могла удержаться от очередной ехидной подколки, на что девушка оскалилась, крепче сжимая тонкие запястья.
— Не бойся, Бонита, — в глазах девчонки играли похоть и азарт. — щекотно точно не будет.
Привязывать руки Мари к кровати Альба не стала. Слишком вульгарно, слишком пошло и слишком затасканно. Нет, она держала их ровно до тех пор, пока ей не захотелось попробовать на вкус ту часть Марии, которая находилась ниже груди. Солоноватая от пота золотистая покрытая мурашками кожа манила к себе художницу. Мария ассоциировалась с пляжем: глаза цвета лазурного океана, волосы цвета скал, окружающих пляж, кожа цвета слабого раствора йода, витающего в воздухе…даже голову женщина склоняет по-птичьи, как те, ищущие, чем поживиться, чайки. Если бы Мари решила стать манекенщицей (что с ее фигурой вполне себе осуществимо) или актрисой дешевого порно, то ей подошел бы псевдоним Зерита Плая, что означает «принцесса пляжа». Хотя, нет. Она — не принцесса. Она — королева.
Альба уделила должное внимание небольшому животику, стараясь действовать грубее, чем в первый раз с ребрами, и медленно спустилась вниз, выписывая немыслимые вензеля языком. Марие было приятно, но не более. Ей хотелось более острых ощущений: укусов в самых чувствительных местах, царапин на смуглой коже, может, пару шлепков, хотелось, чтобы желание Альбы проявилось в чем-то большем, чем пара фраз да один страстный поцелуй у столешницы.
Ритуал раздвигания ног казался художнице мистическим. Нет, дело не в каких-то духах, вылетающих из причинного места, просто в этот момент внутри все трепещет. не важно, ты ли раздвигаешь или перед тобой, если не знаешь, ради чего жить, то живи хотя бы ради этого момента, ради трепета внутри. Альба неспешно провела подушечками пальцев по внутренней части бедер женщины и та опять засмеялась.
— А-альба, — сквозь смех взвизгнула Мария, — кому сказала, не нежничай! — женщина прикрыла лицо руками. — Господи, да укуси, что ли, не знаю. Сожми покрепче, шлепни, в конце-концов! — женщина выдохнула. — Чувствую себя отвратительно. Прости, — Мари попыталась сесть, но девушка не дала ей этого сделать, — не обижайся, дело не в тебе, просто, — договорить ей не дали, заткнули грубым поцелуем, врываясь в податливый рот настойчивым языком. Альбе не нравятся поцелуи с языком, но Альбе нравится Мари. Художница не приемлет грубость в постели, но это нравится Марие, так что…
Девчонка прижимает женщину к постели одной рукой, грубо раздвигая ее ноги второй, без труда находит клитор и давит, как будто от этого зависит ее жизнь. Позаботиться о смазке? Зачем?! Мария же любит грубость! Альба зла. Она терпеть не может, когда ее привычный план нарушают. И вся ее злость выливается на Марию. Девчонка впивается короткими ногтями в золотистую кожу, сжимая женщину чуть ниже талии рукой, которой так настойчиво прижимала ее к постели. На губах художницы проступает первая капля крови. Вы думаете — работа Марии? Нет, просто Альба по-неосторожности прикусила свою губу и щеку чуть-чуть. Пальцы, тем временем, оставили клитор в покое и спустились вниз, чтобы ворваться без предупреждения, без спроса, по-хозяйски.
Мария млела. Несмотря на кажущуюся абсурдность ситуации, Мари
нравилось. Женщина тихо постанывала, кусая собственные губы в то время, как Альба с напором прикусила ее сосок, потом — пара укусов в живот, стараясь оставить засосы, темп увеличивался, художница распалялась, Мария извивалась.
Удобнее устроившись между ног женщины, девушка прильнула ртом к тому месту, где прежде так упорно трудились ее пальцы, впрочем, убирать их она и не собиралась. Пока. Мария прикусила ребро ладони, схватив себя второй рукой за бедро.
«
Останутся синяки, — пронеслось у нее в голове. —
Плевать».
Тело Марии с жаром реагировало на манипуляции Альбы, все быстрее подавая бедрами навстречу пальцам и языку девушки. Но в какой-то момент и этого женщине стало мало.
— Укуси его, — выдохнула она.
«
Она странная, » — подумала художница, кусая набухший кусок плоти.
Мария выгнулась, в порыве прижав рукой голову Альбы к себе. Девушка не останавливалась, хотя ей почти нечем было дышать, наоборот, она ускорила движения пальцами внутри, чувствуя сильные мышцы, которые до боли сжимали тонкие пальцы в предоргазменной судороге. Через минуту все кончилось. Мари отпустила Альбу из тисков своего тела, дав ей вдохнуть добрую порцию воздуха.
Девушка устало повалилась поверх смуглого тела, вдыхая аромат тонких цветочных духов, смешанный с терпким запахом пота и секса. У художницы больше не было сил ни на что, кроме как засопеть, не меняя позы. Впрочем, Мари и не возражала. Ей хотелось того же.
***
Утро началось с телефонной трели. Мария сонно поморщилась, аккуратно вылезла из-под Альбы и, стараясь не шуметь, пошла на поиски телефона. Голова гудела, мышцы — тоже. Саднили покусанные места. Все без исключения. Сумочка, из которой был выужен телефон (который, к счастью, уже перестал пиликать), нашлась в прихожей. Женщина просмотрела журнал входящих и пропущенных вызовов и набрала уже знакомый номер.
— Лино, ихо՞՞՞, ты звонил, что-то случилось? — обеспокоенно прошептала она.
— Нет, мам, просто хотел спросить, ты дома? И почему ты шепчешь? — Лино собезьянничал мамин тон.
— Слава тебе, Господи, я уже перепугалась, — выдохнула Мари с облегчением. — Дома буду не скоро, но школу прогуливать не разрешаю, я же проверю, ты знаешь. Я у подруги. Квартира однокомнатная, все слышно хорошо, боюсь ее разбудить, вот и шепчу, — парень на том конце хмыкнул.
— У подруги говоришь? Что-то не помню я, чтобы ты так у «подруг» ночевала, — хихикнул Лино. — Ладно, мам, я у Риты сегодня останусь, так что устраивай личную жизнь дальше. Люблю тебя, — из трубки послышался громкий чмокающий звук, после чего звонок оборвался.
Альба проснулась от тихого, но навязчивого звука. Зевнула, потянулась и села на кровати. Оценила обстановку, потом встала, сняла бюстгальтер с желтого абажура, подобрала трусы с красного кресла и одела то, что нашла. Пособирала остальную одежду с пола, стульев и остальных поверхностей, куда прошлой ночью ей не повезло быть скинутой. За дверью из оргстекла шумела вода, и Альба решила поздороваться.
Мария методично смывала с себя воспоминания о прошлой ночи кипятком. Не то, чтобы она была дерганная по жизни, но женщина подпрыгнула, когда чья-то прохладная рука коснулась ее спины.
— Я тоже люблю горячую воду, — девушка улыбнулась. — Можно к тебе? — Мари кивнула в ответ.
Художница любила поболтать и утро, женщина, напротив, ни то, ни другое не любила. Особенно утреннюю болтовню. Однако, эта солнечная юная леди делала такое непритязательное время суток, как утро, более, чем приемлемым. Ее пустая болтовня казалась милой, а не раздражающей, и Мари поймала себя на мысли, что девчонка ей нравится, что это не одноразовое приключение, что возможно, только возможно, что это когда-нибудь перерастет в нечто большее.
Непоседа Альба вылезла из ванной первая, предварительно чмокнув Марию в щеку, и с визгом «холодно-холодно-холодно» побежала искать халаты. Вскоре она вернулась с синим полотенцем на голове, облаченная в салатовый банный халат, неся в руках еще один, фиолетовый.
Художница наблюдала за каждым движением женщины, вплоть до того, как та завязала пояс на талии. Вместо тапочек Альба притащила пару мягких объемных носков радужной расцветки, всучив их Марие, и мягко улыбнулась, когда женщина укоризненно покачала головой, глядя на это безобразие.
Из ванной девушки плавно переместились на кухню, чтобы подавить свое похмелье кружкой ароматного свежесваренного кофе. Откинувшись на не слишком удобную спинку стула, Мария наблюдала за тем, как Альба колдует над джезвой. Вся ситуация всколыхнула внутренний мир женщины. Захотелось сказать вслух то, что она обычно записывает на бумагу.
— Альба, — Мари тихо окликнула «колдующую». — Я тут кое о чем подумала… — женщина пыталась говорить отстраненно, но это плохо получалось. Трудно что-то делать впервые, — можно тебе прочесть? — от неожиданности художница чуть не опрокинула джезву с почти готовым кофе.
— Ого, — ее лицо осенила ухмылка, — ты впервые назвала меня Альбой, а не «Белоснежкой». Похвально, — девушка опять погрузилась в магию творения напитка богов, — читай, конечно. С удовольствием послушаю, — Мария с силой втянула воздух носом и медленно выдохнула:
— …Как можно вот так беспринципно желать?
Над этим впервые меня трясет.
С тобой хочу вечность делить и кровать,
Пока время нас с тобой не убьет.
Меня вдохновляют на тихие крики
Твои акварельные полу мечты.
Ты — часто меняешь свои псевдо лики.
Я — волк, затерявшийся где-то в ночи.
Вчера, например, ты прикинулась смертью,
А позавчера неуклюжей кокеткой,
Два дня назад — просто плевалась желчью,
Сегодня — влюбленная малолетка.
Играешь на публику и в постели,
Колдуешь над кофе, плескаешься в ванной
И пишешь картины по некой модели.
С тобою не скучно, с тобой непонятно.
С тобой не известно, что будет сквозь время.
Меняешься не по часам — по минутам.
Сейчас весела ты и признана всеми,
А после — обижена и надута.
И всё же, мне искренне хочется верить,
Что ты-настоящая мне не чужда.
И, кажется, без твоих вечных истерик
Мне быть не хочется и не нужно.
Художница молча слушала и разливала уже готовый кофе по кружкам. Эта женщина оказалась не так проста, как могло показаться изначально. Её стихи нравились Альбе, пусть и немного задевали самолюбие. Что интереснее всего, женщина абсолютно точно уловила характер девчонки и её любовь к перевоплощениям.
Женщина нервничала, это было видно, она никак не могла понять реакцию Альбы на свои стихи, даже не было ясно, слышала ли художница их. Девушка молчала, когда садилась за стол и ставила на него чашки, так же молча выпила половину приготовленного кофе и только тогда заговорила.
— Как? — почти шёпот, как некая пародия на парселтанг из Гарри Поттера. — Мы знакомы сутки или около того, как ты так точно уловила особенности моего характера? — художница опять спрятала лицо в кружке. — Красиво, — сделав глоток, произнесла она уже обычным тоном, — очень красиво.
— Спасибо, — Мария немного смутилась, от чего ее полуулыбка выглядела скованной. Только сейчас она отпила свой первый глоток кофе, немного расслабившись.
— Прочти ещё, — требовательно сказала Альба.
— Сейчас, дай подумать, — женщина старалась перебрать в голове все стихи, которые когда-либо писала, вспомнился только один:
— …Помолись, чтобы мне не пришлось бежать
От коротких ухмылок, пронзительных взглядов.
Третий месяц подряд я хожу, будто тать,
Без ума и без частой смены нарядов.
Берегись, ибо скоро наступит зима,
И тогда с пледом, чаем и красной помадой
Я приду к тебе и разбужу ото сна
Большего мне не надо.
— Мне нравится, — художница уже полулежала на столике, оперев подбородок о ладони, — ещё!
— Хватит с тебя, неугомонная, — с материнской теплотой сказала Мария, допивая подостывший кофе. — Я же не заставляла тебя показывать мне
все свои картины.
— И тем не менее, я показала почти все, — самодовольно произнесла Альба.
— По собственной инициативе, — парировала Мари, — которой я не страдаю.
Надутая Альба понесла кружки в раковину, довольная собой Мария развалилась на стуле окончательно, наслаждаясь моментом. И не то, чтобы у них всё было идеально, и не то, чтобы я была ленивой ягодицей, но смею вас заверить, что их отношения на этом не закончились.
КОНЕЦ
