Пепел.

Абе находит измятый, истончившийся клочок бумаги ровно через месяц после выпуска из средней школы. Три года он пролежал в кармане старой куртки – той, что Абе надевал едва ли несколько раз за все это время. Чернила местами выцвели, часть цифр уже и вовсе не разобрать. Зато имя осталось целехонько, до последнего кривоватого завитка, выписанного подрагивающей после долгой тренировки рукой. Абе помнит, как торопился тогда, царапая на коленке заветные цифры, как счастлив был, что выбрали именно его. С каким трепетом набирался смелости позвонить, да так и не набрался. А на следующий день надобность в звонке отпала. Их подвели друг к другу прямо посреди тренировки, неловко представили и бросили разбираться с этой неловкостью самостоятельно. И тогда Абе понял, как наивен он был, как ошибался. А хрупкое счастье разбилось, не успев окрепнуть в его детских мечтах, и на смену ему пришло острое разочарование. Даже странно, что бумажка еще цела. Абе, кажется, выбросил ее в тот же день. Или собирался выбросить. Возможно, на что-то надеялся до последнего, а когда надежды не оправдались, уже поздно было поворачивать назад. Абе вертит бумажку в руках, неуверенный, что с ней теперь делать, и прячет обратно в куртку. Прошлое должно оставаться в прошлом – это он знает наверняка. Когда Абе впервые ловит подачу Михаши, в голове у него что-то щелкает. Пока еще не оформившаяся, но очень важная мысль, понять которую, кажется, равносильно возможности начать все с чистого листа. Абе цепляется за Михаши, как утопающий за соломинку. А ведь они действительно похожи – оба столь хрупкие и беззащитные, что любое неосторожное движение, любое лишнее слово сломает их, уничтожит, и починить обратно уже не получится. Из Абе плохой утопающий, эгоистичный – выплыть бы самому, и черт с ней, с соломинкой. Так он думает поначалу. Но ветер меняется, с востока тянет теплом, и само солнце оберегает Михаши и его первые робкие улыбки. Улыбки, адресованные всем, кроме Абе. Трибуны, еще секунды назад тревожно гудевшие, смолкают, погружая поле в благоговейную напряженную тишину. Абе пораженно смотрит на мяч в своей перчатке – тот, что так неуверенно, но так быстро вернул ему Михаши, лишая соперников возможности заработать еще один ран. Тишина идет трещинами, осыпается на пыльное поле, и трибуны взрываются криками и аплодисментами. И только Михаши мнется на своей горке, мямлит что-то невнятное, но, вероятно, очень важное, и поправляет съехавшую вперед бейсболку, терпеливо ожидая следующей команды. Хрупкая соломинка оказывается куда надежнее спасательного круга. Абе возвращает Михаши мяч, медлит, сомневаясь, но все же осторожно показывает знаками «Ты хорошо потрудился». Михаши оглядывается по сторонам, крепко прижимая перчатку к груди, неуверенно указывает на себя и, получив в ответ кивок, спешно опускает голову, пряча лицо за длинным козырьком бейсболки. И не нужно быть ясновидящим, чтобы понять – он счастлив. Бумажка отыскивается не сразу. Абе перетряхивает куртку со всех сторон, раздраженно ругается сквозь зубы, обнаруживая в карманах лишь пустоту. Но нет, вот же потускневший клочок бумаги, валяется под ногами. Абе запрещает себе думать, пока набирает номер нервно подрагивающими пальцами, воскрешая в памяти недостающие цифры. Он смотрел на них слишком часто, чтобы вообще нуждаться в подсказках, но так сейчас правильнее. Длинные гудки, кажется, длятся целую вечность. Абе мнет бумажку с номером, надеясь, что не ошибся, нетерпеливо косится на часы: опоздать еще сильнее уже просто невозможно. Но гудки сменяются запыхавшимся «Да?» на том конце линии. — Это был не бейсбол, — поспешно выдыхает Абе, пока не передумал. — Там, в средней школе. Теперь, произнеся это вслух, Абе чувствует себя идиотом, и чем дольше тянется ответное молчание, тем сильнее укореняется это чувство. А потом Харуна устало и как-то облегченно отзывается: — Я знаю. И Абе, наконец, отпускает. Они не разговаривают больше, даже не прощаются. Просто отключаются одновременно, так и не набравшись смелости поговорить нормально. Абе откладывает телефон в сторону, разворачивает смятый листок, в последний раз пробегаясь по полустертым цифрам, и подносит к горящей свече. Как удачно, что именно сегодня у них отключили свет. Бумага вспыхивает моментально, истлевает в горячем пламени и осыпается пеплом на гладкую поверхность стола. И прошлое осыпается вместе с ним, позволяя Абе сделать еще один шаг вперед.