Балконы

Утро всегда начиналось с умывальника, мятной зубной пасты и попыток расчесать спутанную гриву смоляных волос, что вихрами плелись куда-то к космическим высотам Ориона и Альфа Центавры. Из зеркала в душу смотрели глаза-орбиты и тянули земным притяжением назад в воду пластмассовой кружки для зубных щёток. Из окон яркими пятнами били солнечные лучи, звуки несущихся где-то автомобилей и редкое голубиное воркование. Эйс любил красные бусы и мягкие свитера, поэтому натягивал на голое тело и шуршал домашними тапками в сторону кухни, в шкафчиках разыскивая сахар, сливки и растворимый кофе, потому что варить толком так и не научился. Ещё он любил яблочные оладья, но упорно поглощал глазунью и овощные омлеты, жаренные, пареные, временами горелые, ибо молоко – зло, скисает, портится, не докупишься в общем, тем более, что Портгас за сроками годности следит редко, что никак. После моциона парниша вздыхал, мялся, комкал кожаный браслет на руке, сетуя, что выходные коротки, а завтра Труд-Май и сварливые человечки, что шныряют туда-сюда в деловых костюмах и юбках-карандашах. Шёл на балкон, от души раздвигая створки дверных раковин, и опирался на перила, вдыхая влажный утренний воздух, пропахший чем-то сладким, видимо весенним или печённым, как пирогами. И зыркал влево к кирпичному проёму чужой балконной площадки, откуда веет прелыми окурками и хвоей. - Доброе утро. - Доброе. Простая фраза сотрясает воздух, отдаёт в ушах звоном стекла. Жилец из соседней квартиры в растянутой домашней кофте с надорванным по шву рукавом и таких же домашних тапках, растрёпанный, лохматый, как зверь, после полуденного сна, ещё горячий постельным теплом, но остывающий под каплями утренней росы. Эйс смотрит внимательно, щурится, фыркает, словно кот лакает горький запах, нещадно губящий все остальные, а веснушки на щеках дрожат, стараются сорваться вниз падающими звёздами. Мужчина взрослый и статный улыбается, мягко стряхивая в резную пепельницу сгоревший табак, ведёт ладонью по щетине, что заселила скулы с вострым подбородком, да поворачивает голову, пронзая взором туманов и морских штормов. Глаза серые с голубой поволокой отблёскивают рыжим рассветным огневом. Портгас смеётся, просто так, тихо, чтобы услышали лишь пылинки вокруг рта, устремляет глаза ввысь. Небо синеет и колышется, перламутром мешает в голове мысли. - Хорошая сегодня погодка намечается. - Да, действительно, апрель как-никак. Молчат оба, из утра в утро, прячут между расщелин ладоней недосказанное. Десять минут впустую тратят выходные, рассматривают чужие руки, как гадалки читают прошлое и вещают будущее, а под балконами улица и крохотное кафе. Розовая петунья высажена в кадках у самого его входа. Эйс одёргивает свитер, отмечая, что жарко, и сезон зеленью заливает города, как акварелью разрисовывая пространство. Сосед тушит очередной окурок, зевает, отчего светлые пряди прикрывают в раз отяжелевшие веки. - Одолжи сахар. - Сахар? – Портгас переспрашивает, поражённо наблюдая, как вздёргиваются птичьи брови. - Да, так что? Парень лишь кивает, на пятках поворачивает и летит обратно сквозь белый гипюр, разыскивать сахар поприличнее, если такой есть. Находит, пересыпает в кружку, ту, что в мелкий цветочек крайняя на дальней полке и на секунду замирает, водит по кухне глазами, упирается в балконный проём, что так и не закрыт. Стучит пальцами свободной руки по столешнице, выбивая замысловатый мотив из какой-то недавно услышанной песни, и идёт вперёд с кружкой до краёв заполненной сладким песком, что хлещет чуть ли не пенистой волной. - Много. - Возврату не подлежит. Сосед раскланивается и уходит, на прощание хлопая своими балконными створками. А Эйс свободен, расправляет крылья и парит, улыбкой воспламеняя начало нового дня. Разминает плечи. Ерошит своё оперение. И не замечает манящего запаха сквозь щели, что доноситься из соседней квартиры. Запаха оладьев и варёного кофе. Он и раньше его не замечал, но в душе запомнил, как и еловые иголочки в зимнюю стужу, что маслянистым экстрактом пропитывают кожу, въедаются и не отпускают уже никогда, пока железной мочалкой не выдраишь почти что кости. Внизу звякает колокольчик, даже с высоты третьего этажа слышно его перезвон. На нос падает что-то мокрое, Портгас вскидывает голову, но не видит даже белого рваного клочка облаков, лишь гладкий небесный настил, удивляется. Рядом кто-то кашляет, словно привлекает внимание, а ноздри, с непривычки чуя что-то вкусное, ходят ходуном. - Вот в благодарность. Пальцы, не веря, хватают белое стекло тарелки, от которой тянет яблоками и молоком. Глаза упираются в золотистые кругляшки, щедро вздобренные упругим джемом, а из груди вырывается звуки толи урчания, толи задавленных восклицаний. - Спасибо, Марко. Две улыбки скрещиваются, как берцовые кости пиратского флага и вещают свистать всех наверх. Ветер колышет пряди волос, скрывая от любопытных немой диалог, но чётко расписывает обещания о парке, ивах и пруде с говорливыми утками, которых уже вторую неделю не могут покормить два соседа с балконов напротив.