Влекомые роком

2

      …Вынырнув из вязкой тревожной дремоты, не принесшей отдыха, он открыл глаза, сощурился на серое небо в оконном проёме, широко зевнул и тяжело поднялся с постели. Мозоли под железным хомутом почти не саднили, ставшая привычной тяжесть уже не вызывала сильной ломоты в плечах. Он немного потоптался, выгибая одеревеневшее туловище, затем подошёл к окну и выглянул наружу. После шести дней непогоды двор напоминал пойменный луг по весне. Меж озерцами начавшей зацветать воды были различимы протоптанные в грязи стёжки. В дальнем конце двора у самой стены двое чумазых пони расчищали забившуюся дренажную канаву. От ворот к главному крыльцу дома, осторожно нащупывая дорогу через лужи, двигался неприметно-серый конторский служащий, навьюченный кипами каких-то документов, выпиравших из сумок влажными измятыми краями. На истоптанном грязными копытами крыльце его ожидал заспанный слуга, вооружённый шваброй, словно копьём. Больше никого из слуг видно не было.       В окне другого крыла дома возник силуэт мажордома Мэйнгрейва. Заметив князя, он поклонился; аккуратная, расчёсанная на идеальный пробор чёлка только чуть-чуть шелохнулась. Толмир показал взглядом на залитый водой двор и с неудовольствием скривил губы. Осанистый дворецкий кивком подтвердил, что понял князя, выдержал положенную этикетом паузу, затем отвернулся к висевшей рядом с ним тонкой пачке бумаг. Приблизив к себе одну из них вместе с заправленным чернилами пером, он начал невозмутимо делать какие-то пометки.       В душном недвижном воздухе ещё висела тонкая водяная взвесь, но уже ощущалось, что скоро распогодится. Сырая поникшая листва одного из высоких тополей, растущих у стены дома, скрывала стайку пронзительно верещавших птах, чей отчаянный гомон указывал на довольно ранний час. Если не считать птичьих криков, мир вокруг был настолько пропитан влагой, что ему подходило только медленное колебание водной толщи, в которой любое движение, более резкое, чем шевеление водорослей, казалось грубейшим возмущением спокойствия. Наверное, так же спокойно, без движения дремлет в своём водоёме далеко на юге громадный страшный зверь бегемот, недаром прозванный по имени одного из старших демонов Тартара; дремлет до тех пор, пока его не потревожат, и тогда неосторожный пришелец получит возможность познать гнев и прыть горы из плоти.       Толмир потряс головой – полетели капли испарины. Сквознячок донёс запах крепкого пота. Князь недовольно поморщился, но подавил желание немедленно пробежаться к ближайшему пруду. Некогда, князь. Сивоногие терпят – и ты потерпишь немного.       Он оглядел комнату, словно не видел её раньше. После яркой серости неба за окном она показалась ему сумрачной, как тюремный застенок. Жёсткая приземистая кровать, широкая лавка и небольшой, грубо сколоченный стол; зеркало и полка со скромными туалетными принадлежностями в одном углу, лакированная алтарная доска с меткой Дочери и висящий под ней масляный светильник – в другом. Словом, это была не комната, а тесная келья, ещё недавно служившая кладовкой. Свою удобную спальню Толмир оставил в тот же день, когда принял обет, рассудив, что аскетичная обстановка будет лучше отвечать его мыслям.       Отражение в зеркале сонно моргнуло и грустно улыбнулось. Хомут, покрывшийся тонким слоем ржавчины, сидел на сутулой шее как влитой; по груди и плечам протянулось несколько грязно-бурых дорожек. Эти признаки неплохо выражают то, что творится с тобой, дружище, думал князь. Живёшь ты, словно в бесконечном сне, оставив всякие попытки пробудиться; да это и на копыто тебе: дремотный туман служит незримой, но надёжной завесой, что ограждает тебя от переживаний, делая их похожими на порождения невидимых миров. Никаких потрясений рассудка, только вялые кошмары. Твоё бытие настолько выпало из обычной колеи, что нынешнее хождение по целине изменившихся чувств и буеракам невнятных снов, блуждание средь валунов подавленных страстей и прочих неровностей местности твоего рассудка могут вызвать у наблюдателя лишь ироническую усмешку: ишь, как далеко забрёл вне торных путей! Остерегайся навеки там потеряться! И ведь манит тебя этот безвидный пейзаж, приглашает пропасть в нём совсем, без возврата!       Хомут… А что хомут? Кроме того, что он – двухпудовая плаха на твоей шее, чтобы было на что положить голову для самоистязания, это ещё и скрижаль смирения, которая с горем пополам сдерживает все греховные побуждения, которые не поддаются усмирению посредством одной только воли. А воля твоя ослабла, как и дух. И наконец, хомут – рубежные ворота, за которыми, быть может, откроется путь к духовному очищению, что позволит понять и принять знамения Судьбы, не впадая в ересь неверия. Брат Ехип утверждает, что года вполне достанет, чтобы достичь целей. А коли этого времени не хватит, тогда и будет новый разговор.       Нет, князь, так дело не пойдёт! Иллюзии, сомнения, туман безысходности – куда заведут тебя такие размышления? Помолись и позови Ехипа – он всегда тебя выручал, сколь безнадёжно не погрязал ты в своём неверии. Решено: после дел канцелярских так и поступим, если только… Снова ты, предчувствие! От твоей щекотки хочется выть волком!       Всё кругом печалило Толмира. А что не удручало, то раздражало, и порой настолько, что он не всегда успевал остановить ногу, поднявшуюся словно не по его воле. Случалось, он бил слуг-жеребцов, да и кобылы из челяди слышали от него много тяжёлых слов. Только дворецкий с непроницаемой миной выслушивал все тирады раздражённого князя и каким-то непостижимым образом способен был удерживать его от безудержной брани и членовредительства. Мэйнгрейву было достаточно взгляда, чтобы остановить князя, прущего во весь опор по ухабистой дороге гнева; чувствуя, как уходит раздражение, оторопевший Толмир тщетно искал в облике мажордома малейшие намёки на вызов или неповиновение. Бесполезно: дворецкий был предельно корректен. Слуги, владевшие особым чутьём на грозовое настроение князя, старались в опасные минуты держаться поближе к Мэйнгрейву, уповая на то, что его талант не подведёт.       Толмир понимал, что, не будь рядом смиренного, но твёрдого в своей вере Ехипа, спокойного и деятельного Вихорна, невозмутимого Мэйнгрейва и других пони, не оставлявших князя надолго в его разрушительном одиночестве подле больной сестры, безумие вполне могло бы овладеть всем его существом. После того, как его уверенность в себе рухнула по злой воле Судьбы, он часто ощущал раскаяние за свою вспыльчивость и благодарность пони, которые не позволяли ему выходить из себя.       Он прихватил с полки кусок жвачки для чистки зубов, вышел из спальни, спустился на первый этаж, прошёл через старую деревянную колоннаду к заднему двору и направился к колодцу. Морось оседала на спине и боках липким покрывалом, усиливая неожиданно возникшее предчувствие близких неприятностей. Чувство было тем более отвратительным, с приторно-горьким привкусом, поскольку никогда не обманывало. Случившийся неподалёку слуга, коротко поклонившись, подбежал к вороту насоса и принялся качать воду для умывания.       Поразительна способность пони искать на свою шею неприятности и успешно находить их, думал он, медленно цедя из ведра ледяную воду. И ведь что странно: кого ни спроси, все сходятся на том, что жизненный путь свой всяко лучше пройти без потрясений, созидая и приумножая созданное, продолжить себя в потомстве и, наконец, в назначенный Судьбой день и час уйти из этого мира, чтобы предстать пред очи Творца, судьи строгого, но в высшей степени справедливого. В действительности часто всё происходит совсем не так: пони с энтузиазмом затевают склоки, драки, войны – большие и маленькие, продолжительные и скоротечные, находя сотни веских доводов в оправдание того, что творят; разохотившись, они с азартом предаются оргии разрушения, умножая только свою сомнительную славу; зверства и уничтожение себе подобных во имя туманных идей, по приказу тщеславных владык или просто для утоления жажды богатства, становятся правилом, неизбежным злом, подобным паводкам, засухе или зимним бурям. Смута за смутой прокатываются по стране с неумолимой регулярностью, словно какая-то злобная сила, наделённая невероятным могуществом, сверяясь с неведомым календарём, каждый раз заставляет нас ввергать себя в очередное гибельное коловращение. Нет пони покоя и в мирное время: интриганы, высокопоставленные мошенники, оккультные общества, корыстные тайные службы – все они порождают ничуть не менее страшный механизм – незаметный, аморфный, децентрализованный, но сокрушающий жизни и судьбы ничуть не менее эффективно, чем войны и смуты. Изворотливый ум, замышляя всё новые и новые способы вывернуть наизнанку саму природу пони в угоду корысти, сам того не желая, откликается на извечный зов Тартара, открывается для бескрайней тьмы, охотно впускает её в себя. А иногда достаточно просто сильного сфокусированного гнева, направленного в нужное злодеям русло, как это и произошло с ним в подземельях замка Охир. Слаб пони, уязвим и беззащитен, когда всеми силами, вольно или невольно, призывает гибель и разрушение. Поделом ли ему, слабому?.. Брат Ехип, однажды комментируя один из апокрифов Писания, высказал на первый взгляд парадоксальную идею: разумность пони может быть явлением неестественным, противоречащим самой их природе, флуктуацией живой материи, совершившейся (или кем-то совершённой?) не по воле высших сил, а вопреки оной. Может статься, наделение нас сознанием – шутка Творца с непостижимым смыслом; может – случайно выпавший шанс возвыситься над животным началом для каких-то неведомых свершений; а может – извращение иных Его замыслов одной из нечистых сущностей, имя коим – легион. Приобретённая пони способность творить экзорцизмы – великое благо, но она же – ужасное проклятие, поскольку ледяная геенна давно уже не сдерживает развязывание войн. Мы упрямо движемся по кругу, как работник, вращающий жернова на мельнице, влачим свой жестокий груз через века, бессмысленно и безостановочно.       Князь отряхнулся и зашагал в дом. Ноги сами привели его в часовню. Вороной единорог постоял перед витражом без единой мысли в голове, всматриваясь в точёный белоснежный профиль Божественной Дочери под знаком Солнца. Отклика в душе он так и не дождался, ощущалась только странная пустота и полнейшее безразличие ко всему на свете. Взглядом зажёг лампады, помолился за Астру, отрешённо пробормотал несколько строк из Малого Канона, вздохнул, тяжёлым шагом покинул часовню и отправился на кухню, часть которой была отведена под столовую.       Немолодая толстая кухарка не первый день вздыхала, подавая на стол скудную еду, как того требовал хозяин. Толмир почти научился выносить её сочувственный взгляд. Глотая водянистую кашу, он вспомнил старинную шутку о жареной на постном масле соломе. Солома там или не солома, но своеобразный эталон арестантской и отшельнической еды – отруби с водой – был уже не за горами. Бессильный побороть вспышки гнева другими способами, князь намеревался изжить или на время усмирить пагубное свойство своей натуры через изнеможение от недоедания.       Невольно прислушиваясь к голодному урчанию в брюхе после слишком лёгкого завтрака, он отправился проведать больную сестру. Путь его лежал через лабиринт комнат, лестниц, переходов и тупичков, занявших своё место в его жизни шесть лет назад после объединения и частичной перестройки старой княжеской усадьбы и нескольких хозяйственных построек. Несуразное временное жильё, которое незаметно сделалось постоянным, тяготило и раздражало Толмира своей вопиющей ветхостью и бедностью. Пересуды о том, что молодой князь мало того, что вспыльчив, как порох, да ещё скуп, также не прибавляли радости. Толмир твёрдо намеревался взяться за восстановление фамильного замка в этом году, но похищение сестры спутало все планы. Теперь же, осторожно ступая по скрипучим доскам крытого перехода между каким-то сараем и дровяным складом, он вдыхал запах пыльного старья, за годы так и не покинувший эти сыроватые помещения, и думал, что планы по обустройству достойного жилья – определённо, дело середины будущего года, никак не прежде.       Сиделка почтительно поклонилась и сокрушённо покачала головой, не проронив ни слова. Витавшие в комнате сестры сильные ароматы пряных трав не могли полностью скрыть тяжёлый запах, что всегда появляется в спальнях и палатах, где пребывают тяжелобольные пони. Астра лежала на отсыревших простынях, подтянув ноги к туловищу, на её шерсти блестели капли испарины. Она вздрагивала в забытьи, дышала неглубоко и прерывисто. Повязки на нескольких незаживающих ранах пропитались сукровицей. Он опустился у невысокого ложа, в привычном и, как ему всё чаще казалось, безнадёжном жесте коснувшись губами чёрной отметины на её переносице. Он хотел сказать ей какую-нибудь ласковую бессмыслицу, однако слова не шли. Сестра его не услышит, это правда. Но он молчал ещё и потому, что испытал приступ ненависти к пустым словесам, что не помогали даже в составе длинных и, как уверяли маги, необычайно сильных заклинаний.       Сестра почти не вставала с постели, пребывая бо́льшую часть времени во сне или неглубокой тревожной дрёме; в редкие минуты ясного сознания она прогуливалась по комнате под присмотром сиделки, с трудом переставляя ноги. Её мучили кошмары и трудноописуемые видения, которые она пыталась толковать, когда её сознание ненадолго прояснялось. Всякий раз ей сильно мешало сопротивление медленно угасающего рассудка. Толкования не приносили утешения ни ей, ни тем, кто знакомился с её выкладками. Телесные и душевные раны Астры почти не поддавались лечению, что вызывало искреннее недоумение у маститых врачей, часами безрезультатно вливавших магическую энергию в сильнейшие лечебные чары. Столичные специалисты озадаченно пожимали плечами, признавая своё бессилие, и отделывались туманной банальностью: «Она потеряла волю к жизни».       Астре немного помогали только особые чайные сборы, травяные компрессы и масло из семян зверобоя, которые приносила одна ведьма из земных. Толмир, по привычке считавший безрогих своих собратьев малополезной частью пейзажа, с изрядным удивлением понял, что приходившая к Астре по утрам невзрачная пожилая кобыла смогла «уесть» дипломированных специалистов, как казалось, «заточенных» самой природой их талантов на успешное решение сложных лекарских задач. Маленькая, серенькая с вишнёвыми подпалинами, носящая на бёдрах изображения поникших ромашковых цветков, всегда пахнущая букетом пряных трав, улыбчивая, шустрая и суетливая, она умела заполнить всю комнату Астры своим стремительным хлопотливым движением. Другие пони неожиданно для себя вдруг оказывались в коридоре перед затворённой дверью, а ведьма по другую сторону преграды хлопотала, дробно притоптывала и творила её одной понятную ворожбу, тонко напевая отрывки из Канона, положенные на какую-то народную мелодию. Не проходило и получаса, как дверь отворялась, выпуская облако пряных запахов; маленькая кобыла, семеня, выбегала из спальни княжны, кланялась, рассыпалась перед князем в благодарностях за «денюшку» и спешила на кухню отведать обещанного угощения. А в комнате, невзирая на погоду за окном, до заката медленно струился душистый мерцающий туман, словно сотканный из солнечных лучей; благоухал он, конечно же, ромашкой. В эти часы княжна обретала ясное сознание и покойно нежилась в текучих бархатных волнах до вечера, пока её не одолевала сонливость. Но и тогда обычно тяжкое забытьё Астры менялось на глубокий здоровый сон до следующего утра.       Ворожба какое-то время помогала, однако вскоре перестало действовать и это средство. Толмир, в глубине души ждавший и боявшийся этого мига, совсем разуверился в способности других пони помочь Астре. Следовало уповать на чудо, о чём он и молил у алтаря каждое утро. Вотще…       Он ещё немного посидел у ложа, с горечью глядя на сестру и вспоминая слова брата Ехипа: «Онейроманты всегда рискуют, если берутся за исследование Тартара. Эта область познания пробивает брешь в умственной защите пони, разум становится уязвимым, им способны завладеть различные потусторонние сущности, и не обязательно вендиго. Но если им не удаётся подчинить пони своей воле, они всегда найдут способ навредить, оставив после себя «раны» в сознании, а порой и в неподвластном уму подсознании. Тартар «метит» каждого, кто осмеливается в своих видениях проникать в его пределы. Опытные чернокнижники способны читать эти «метки» и «вести» их носителей словно на поводу, если потребуется. Только маги, практикующие инсомномантию, способны «не запачкаться» в нечистом течении демонической магии, но таких пони очень мало в стране, да и подход к ним нужен особый…»       Он вдруг почувствовал себя неимоверно старым; нет, не телесно, но умом, чувствами. Сущность, что владела его сознанием несколько коротких минут четыре декады тому назад, похоже, выжгла какую-то часть эмоций, заставив остальное медленно дотлевать, мало-помалу рассыпаясь невесомым пеплом. Боль и ярость притупились, уступив место душевной апатии, усугублённой дурными предчувствиями. Мрачный, как грозовая туча, он вышел из комнаты, раздражённо бросив испуганно отпрянувшей сиделке:       – Немедленно приведи в порядок постель! Княжна не должна лежать мокрая, как лягушка! Замечу пролежни – выгоню тебя взашей!       Опустив голову, он устало направился в другое крыло дома, где располагались рабочий кабинет и небольшая личная канцелярия. В коридоре его нагнал секретарь -молодой рыжий пони, ещё юнец, младший сын одного из приграничных вассалов. Посверкивая рогом с узкой серебряной полоской, он волок за собой по воздуху перо, блокнот и толстенную кипу бумаг, своим видом удивительно напоминавшую его собственную метку. Преданно поглядывая на князя, он следовал за ним, пригарцовывая от нетерпения в ожидании, когда настроение сюзерена переменится в лучшую сторону. Едва преодолев испытательный срок, он гордился и дорожил своей должностью.       – Говори, – наконец, произнёс Толмир.       – Ваше сиятельство, наместник просит отрядить ещё военных на спасение урожая и борьбу с паводком. Вдобавок – прорвало дамбу на северо-востоке, у Лесного озера, несколько деревень подтоплено. Мост через Стремницу у перевала разрушен.       – Скверно. Пусть граф Бравен берёт столько пони, сколько нужно, подготовь повеление. Дальше.       Заскрипело перо. Секретарь, не глядя, обогнул выступ стены на повороте коридора, продолжая делать пометки, затем сказал:       – Сновидцы передали, что княжич Дэрин отправился к нам ещё третьего дня через перевал Сарагд. Его отговаривали, но он ни в какую. Позавчера был пик ненастья, князь Свилл беспокоится…       – Не напрасно беспокоится: на перевале и сейчас вендиго знает что творится. Нужно отправить отряд навстречу. Дальше.       – Виконт… вернее, теперь уже новоиспечённый граф Охирский подал в Имперский Суд протестный иск по поводу уничтожения родового замка и перевода принадлежавших роду земель в разряд выморочных. Судья, пони небольшого ума, дал ход разбирательству. На стороне графа лучшие адвокаты по прецедентному праву. Впрочем, ваш поверенный передаёт, что пока беспокоиться не о чем: законы в основном на нашей стороне. Преподобный Ехип упоминал о встречном расследовании по требованию Ордена Солнца. Надо полагать, это займёт молодого графа на какое-то время.       Толмир мрачно усмехнулся:       – Родственничкам Исворта хватило ума не ворошить подробности его смерти. Что ж, в этой тяжбе время тоже на нашей стороне, если те, кто за ними стоят, не выкинут какой-нибудь неожиданный фортель. Пригласи вечером мэтра Ольмека, поразмыслим над всем этим… Я сегодня видел во дворе пони с ворохом бумаг. Это те материалы, что я затребовал накануне?       – Да, ваше сиятельство, отчёты пони Вихорна. Их содержание будет интересно как братьям-экзорцистам, так и судьям.       – Спасибо, Андий. Осталось еще что-то важное?       – Капитан Вихорн сообщил, что один из пленных, выживших во время событий в замке Охир, заявил, что знает какие-то подробности заговора, приведшего к смерти ваших родных шесть лет назад. Он готов рассказать о роли графа Исворта в заговоре в обмен на смягчение своего приговора, но только с глазу на глаз…       Толмир осадил так резко, что секретарь отшатнулся, едва не уронив плывшие в воздухе предметы. На долю секунды князю почудилось, что он снова очутился в злополучной крипте, проницая взглядом ставшие прозрачными перекрытия строений. Его начало трясти, он замотал головой, пытаясь избавиться от предательской дрожи. Он обернулся к Андию и, похоже, выглядел при этом столь страшно, что секретарь испуганно подался назад.       – Немедленно доставить ко мне! Все прочие дела отложить!       – Ваше сиятельство, капитан передал, что пленный был тяжело ранен и передвигается с большим трудом.       – Не дойдёт – пусть его хоть волоком тащат! – рявкнул он, сверкнув карим глазом, затем продолжил почти нормальным голосом: – Распорядись сейчас же. И можешь быть свободен на ближайшие два часа.       Он быстрым шагом вошел в приёмную, не обращая внимания на застывших в поклонах писаря и бумаговодителя, распахнул магией резные двери кабинета и с треском захлопнул их за собой. Взгляд скользнул по массивным шкафам, золочёным корешкам многотомных сводов уложений, задержался на ростовом портрете отца в простенке между стеллажами и, наконец, остановился на стеклянной дверце, за которой можно было различить несколько бутылок и серебряных стаканов. Повинуясь велению рога, пятидесятилетний кальвадос цвета редчайшего красного янтаря с берегов моря Хьялла поспешно плеснул из безумно дорогой, инкрустированной чернёным серебром конической бутылки в позолоченную чарку; бесценные капли веером плеснули кругом неё. Залпом проглотив огненный сгусток, князь наполнил чарку снова. В полупустом желудке недовольно квакнуло, в ответ зашумела голова. Не поворачивая головы, он бросил взгляд на зеркало в проёме между шкафами. Оттуда на него зло косился двойник, показывая себя во всей гневной «красе». Мелкая дрожь от едва сдерживаемого бешенства, злобно сощуренные глаза с налитыми кровью белка́ми, вспухшие на переносице жилы, капли испарины – и мокрые дорожки под глазами, будто он только что рыдал, трагически изогнутая нижняя губа, вдобавок прикушенная до крови – таким он себе решительно не нравился. Ему оставалось терпеливо ждать, когда подействует огненная жидкость.       Нетвёрдо ступая ватными ногами, он обошёл письменный стол и рухнул в кресло. Мысли путались; в их хаотическом потоке возникали яркие сполохи воспоминаний шестилетней давности. Это было невыносимо. Ему одновременно хотелось рыдать и крушить всё вокруг.       Ты был прав, отец, безмолвно шептал себе Толмир. Ты говорил много верных вещей, а я по молодости и глупости тебя не слушал. Враги вились кругом, будто туча стервятников, зорко высматривая, где и на чём мы споткнёмся, дабы ринуться вниз и предательски ударить в минуту нашей беззащитности. Стало ли меньше подлых и алчных интересантов? Ничуть! Они спят и видят в своих нечестивых снах, как умирает род тернецких князей, как власть переходит к захудалому дальнему родственнику из столицы; этот заморыш, седьмая вода на киселе, во всём покорный ревнителям чужих интересов, правит по их указке не к вящему процветанию княжества, но к скорейшему упадку и разорению его.       Конечно, умом Толмир понимал, что настолько мрачное развитие событий в княжестве попросту невозможно, но ему привычнее было рассуждать именно так. В вопросе мести за погибших или пострадавших родных, этом святом для каждого дворянина деле, нет места сомнениям и попыткам доискаться, насколько хорошими пони в жизни являются твои враги. Месть – вроде окрошки: её обстоятельно готовят в прохладе кухни при остывших печах, берут со льда лучший белый квас, щедро сыплют мелко нарезанную картошку, моркошку, репу, куски ядрёных огурчиков, не жалеют лука, хрена и пряностей, не скупятся на соль, перец и пряности – по велению вкуса… И подают на стол пронзительно свежей, с кристально чистыми нотками приправ, дабы язык, ведомый обонянием, почувствовал сладостно кислый вкус итога кулинарного священнодействия. Непередаваемо то особое наслаждение, сопровождающее вкушение мести, подкреплённой незыблемой убеждённостью в безусловной правоте пони, вершащего правосудие.       Изысканное холодное блюдо. Вкус крови врага, а вернее, победы над ним. Вкус осознания свершившегося правосудия, которое оправдано прежде всего не законами писаными, что исполняются не всегда и не сразу, но требованиями чести, совести и справедливости. Орудия, что правлены на точильном камне из этих понятий, свободны от любых пут и неудержимы в стремлении карать вероломного врага…       Пафосная риторика заполняла мысли князя, завивалась кружевами, призывая злость и решимость, которые потребуются ему для получения от выжившего чернокнижника всех необходимых сведений. Потребуется пытать – Толмир пойдёт на это. Да! Станет нужно – он самолично будет истязать поганую тварь. Что угодно, дабы хоть немного унять боль в растревоженной ране…       Начальник отцовой стражи успел раскрыть целую сеть заговоров, но тоже погиб в тот роковой день… Капитан Вихорн, новый глава охраны, не позволил важным сведениям просто так сгинуть в бумажной неразберихе, хотя это и удалось сделать за полшага до их уничтожения. Преодолевая гнёт отвращения, девятилетний Толмир заставлял себя присутствовать на каждой из череды казней, что казалась бесконечной. Он собирал всю свою решимость, чтобы держаться прямо, не отводить взгляда и с деланной невозмутимостью смотреть, как катятся головы, но мимика выдавала его чувства окружающим. Он хмурился и кривился, смотрел исподлобья; выражение его морды застывало до онемения. Вкус правосудия был невыносимо гнилостен и горек, как хина, гадкое послевкусие неизменно вызывало к жизни тяжелейшие воспоминания о роковом дне.       Когда-то молодой князь поклялся, что даст Вихорну титул и осыплет золотом, если тому удастся поймать за хвосты всех пони, которые направляли убийц. Теперь же, если заключённый, готовый менять тайны на свою никчёмную жизнь, окажется полезен, а Вихорн сможет извлечь пользу из сведений, капитан при известной прыти сможет стать бароном и сделаться богатым пони.       Но цена твоего безволия всё-таки непомерно велика, князь, говорил себе Толмир, продираясь через сутолоку хмельных дум. Ты отвлекал себя от тягостных воспоминаний, налегал массой повседневных забот, заталкивал своё горе поглубже, давил его в себе, как мог… Удовлетворившись казнями, ты не обращал внимания на слова Вихорна о других подозрительных пони, которых следовало держать на короткой шлее, а то и вовсе в застенках. Теперь плати положенную цену, плати рассудком, плати истерзанной совестью, а тебе услужливо напомнят, где и когда ты смалодушничал, не пошёл до конца, ограничился подозрениями, которые счёл беспочвенными, и не довершил начатое… Жди, князь, дожидайся своего невольного палача, чтобы сызнова преодолеть купель огненную, хлебнуть сполна ядовитого питья – может быть, теперь оно пойдёт впрок!       Толмир положил отяжелевшую голову на столешницу и закрыл глаза. Лавина страшных воспоминаний затопила его сознание, вытеснив все другие мысли.       …Мэтр Примах заканчивал демонстрацию левитации нескольких десятков предметов, среди которых парили закапсулированные элементы огня и воды, и готов был подвести итог затянувшемуся занятию, которое учитель посвятил сложным телекинетическим воздействиям. Толмир и Астра, затаив дыхание, наблюдали за кружением причудливого хоровода под сводами старой палаты приёмов, как нельзя лучше подходившей для подобных упражнений. Не прекращая управлять левитацией предметов, наставник объяснял приёмы ментальной концентрации, необходимые для достижения успеха. За окном притаились сумерки; последние косые лучи низкого солнца с трудом проникали через запылённые витражи, рассеиваясь в пыльном воздухе тёмно-оранжевой дымкой. Сестра, тогда ещё нескладный долговязый подросток, нетерпеливо пританцовывала и порывалась испробовать свои силы в новом колдовстве. Сам Толмир зевал и слушал вполуха, с рассвета пребывая на ногах и отбегав утром без малого тридцать вёрст по окрестностям во исполнение приказа Велетия, лично следившего за распорядком тренировок княжича. Позади были также дневные уроки, к которым совсем недавно прибавился новый предмет под наводящим скуку названием «основы государственного управления». Казалось, его бедная голова уже не сможет вместить ни крошки из того гигантского объёма знаний, которыми его «потчевали» щедрые на всяческую заумь учителя. В иные дни он предпочёл бы с утра до позднего вечера отрабатывать боевые приёмы вместо того, чтобы «грызть» громадный чёрствый «сухарь» науки.       – Итак, – монотонно вещал наставник, – мы пришли к следующему: для одновременного удержания в воздухе трёх десятков и более неживых предметов требуется медитативный настрой хотя бы на уровне «бельх», но очень желательно не погружать в транс всё сознание целиком. Очищение «мысленного горизонта» от «паразитных» медитативных эффектов хотя бы на условную половину достигается тренировками года этак за два… Вы что-то хотите спросить, княжна?       – Да, мэтр Примах, – ответила Астра и тут же принялась нетерпеливо тараторить: – Леди Лильетта, которая учит меня онейрократии, говорит, что «бельх» у меня уже есть! Можно мне попробовать? Мэтр, пожалуйста!..       – Терпение, княжна, – мягко осадил её наставник. – Вы делаете небывалые для ваших лет успехи в искусстве управления снами, но для столь сложного телекинетического опыта, поверьте, недостаточно простого перехода на нужный медитативный уровень. Гхм, продолжим… Ментальные сигнатуры «кольцо Уробороса», «дуплет», «триплет» и «простой симплекс» тут не работают из-за слишком большого числа объектов. С некоторыми сложностями и допущениями может сгодиться сигнатура «три креста», но лучше всего использовать «двойной апейрон». Последний не слишком «гибок», если можно так выразиться, тем более его вариация с зафиксированной центральной осью, но его легко «вывернуть» из «двойного Уробороса», а также, в него отлично и без всяких возмущений вписываются стихийные элементы. Для живых объектов он тоже подходит в наилучшим образом. Думаю, вы и княжич уже видели обозначение этой сигнатуры в трактате Эсхрапа. Сегодня покажу в общих чертах, как установить семантическую связь между образом сигнатуры и желаемым воздействием на большое число предметов. Завтра мы рассмотрим их «нанизывание» на проекцию сигнатуры в реальном пространстве. Итак, начнём с самой тривиальной схемы…       Тревожное чувство остро кольнуло юного единорога в сердце, погнало по всему телу лихорадочную волну, заставило его испустить тяжелый, со всхлипом, вздох. Мэтр Примах скосил на княжича левый глаз и сказал, не поворачивая головы с длинным породистым профилем:       – Молодой пони, неужели вас настолько удивил мой рассказ? Или, может быть, вы вздыхаете по не относящемуся к занятиям поводу, вместо того, чтобы уделять должное внимание теории? Извольте сжато повторить то, что я излагал последние пять минут!       – Простите, мэтр, я почти не вникал… Я вдруг почувствовал, что вот-вот должно что-то произойти… что-то нехорошее… не знаю, этого не объяснить. У меня такое бывает…       Примах обернулся и с сомнением наклонил голову вправо, уставившись на Толмира в упор:       – Княжич, вы уверены, что это именно предчувствие, а не признаки вздутия живота? – ядовито начал он. – В любом случае, это обстоятельство не отменяет…       Оглушительный громовой раскат сотряс замок, каменный пол резко толкнул в копыта. Астра шарахнулась, закричала и взвилась на дыбы, Ошеломлённый Толмир не поддался панике и рванулся успокоить сестру, в то время как наставник, несмотря на некоторое замешательство, педантично опустил все парившие предметы на пол, одновременно гася огненные сферы. В полной тишине было слышно только, как вокруг них с потолка медленными струйками-облачками осыпается накопившийся в перекрытиях сор. Примах, нервно озираясь, собрался было что-то сказать, но тут громыхнуло вторично, столь же сильно. Дальняя стена зала, примыкавшая к главному замковому строению, пошла трещинами и стала расседаться; под стук осыпающихся из кладки камней начали рушиться стропила; висевшие на стенах и балках старые пыльные вымпелы взмыли под потолок, словно вспугнутые цветастые птицы, чтобы тут же пропасть в хаосе рушившихся перекрытий. Секунду-другую пони заворожённо наблюдали за нараставшим обрушением, пока Примах не скинул оцепенение, прокричал: «Ходу!» – и помчался вместе с учениками к выходу. Сквозь треск и стук пробились звуки новых взрывов, но насколько те были мощны, бегущие пони понять не могли, да и не пытались…       От палаты приёмов уцелела только южная треть с фасадом, обращённым к замковым воротам. Что сталось с главным замковым зданием, сначала нельзя было понять за клубами дыма и пыли. Звуки внезапно отдалились и перестали нормально различаться. В ноздри Толмиру ударили удушливые запахи гари и перемолотой каменной крошки. Чихая в пыли, оседавшей на телах серыми попонами, они поскакали за другими пони в сумрачный туман, слабо подсвеченный неясными огнями. Толмир едва не наткнулся на чудовищного «ежа» из переломанных деревянных балок, отпрянул и заплясал на неровных камнях, озираясь в поисках сестры. В глаза ему ударила слепящая белая вспышка от брошенного в воздух громадного светового шара. Вертясь в клубах медленно расходившегося дыма, Толмир далеко не сразу понял, что стоит среди руин спального крыла замка.       …Мэтр Примах, конвульсивно вздрагивая от напряжения, продолжал удерживать от падения остатки северной стены, что вздымались на высоту третьего этажа. Пони, ворочавшие камни у её подножия, со страхом косились на готовую посыпаться кладку, но упорно продолжали свой скорбный труд. Толмир, буровато-серый от смешавшейся с по́том пыли, с мрачным упорством обречённого раскапывал груду обломков разбитыми копытами. Кровь бушевала у него в висках, мёртво клацали бесчисленные булыжники. Казалось, он превратился в маятник, что колебался между слепящим магическим светом и ночной тьмой за пределами руин. Зыбкая чёрно-белая явь и невозможный в своей абсурдности кошмар в какую-то минуту слились воедино в его сознании. Толмир неистово хотел проснуться, но каждый раз, когда сбитая до крови бабка задевала острый камень, вспышка боли подсказывала, что он не спит.       «Нашли!» – послышался хриплый крик, полный усталости и муки. Несколько пони подбежали к бесформенной куче обломков и принялись лихорадочно её растаскивать. Откопав тело, они со всей возможной скоростью покинули подножие стены. Толмир заковылял вслед с криком «Все от стены!» У него не оставалось сил для усиления своего голоса магией. Мэтр Примах, страшно осунувшийся, с бьющейся на лбу жилкой, судорожно выдохнул: «Всё, шабаш!» – и с размаху сел задом на острые камни, потом завалился набок, тяжело дыша. Послышался звук падения множества камней. Княжич не стал оглядываться.       …Семнадцать тел, накрытых грубой дерюгой, были сложены у подножия стены. Он не мог заставить себя подойти к ним. Непреодолимая преграда встала между ним и этими неопрятными свёртками на земле. Мать, отец и самая младшая, любимая сестра, так и не получившая долгожданную метку… Мажордом, глава охраны, гвардейцы, слуги. В неверном магическом свете он бродил без цели вдоль незримой границы, ковыляя и спотыкаясь, и никак не мог остановиться.       Голова княжича сделалась совсем пустой; внутри, как в стаканчике с игральными костями, метались мысли о том, что теперь они с Астрой остались одни; там же носилось подстёгиваемое страхом недоумение, перенесут ли они свалившееся на их спины горе. Он инстинктивно старался избегнуть полного осознания потери, предчувствуя сокрушительный удар по чувствам и стараясь худо-бедно подготовиться к нему.       Из оцепенения его вывела отчаянная ругань Велетия. Неподалёку тысячник, тоже грязный и растрёпанный, наседал на одного из уцелевших охранников, подкрепляя слова пинками и зуботычинами. Охранник, пригнувшись к земле, слабо отнекивался и украдкой сплёвывал кровь.       – Какой, к вендиго, ремонт??? Кто разрешил? Говори, морда тряпочная, сгною!.. Ах ты ж зараза, уже не спросишь с него… Что за артель? Впервые слышу! Вы что, совсем мозги пропили, оглоеды?!.. Ах, просто строительные припасы??? Ах, попахивало от них? Святые небеса, неужели никто не из вас, паразитов, не знает, как пахнет динамит?.. Вообще непостижимо, как эти твои «рабочие» смогли натаскать столько взрывчатки! Этим количеством горы рушить можно!..       – Велетий, отставить! – голос Толмира, ломкий и визгливый от пережитого, но теперь усиленный магией, перекрыл все другие звуки. Тысячник обратил на княжича взгляд налитых кровью глаз, потом вдруг как-то сразу поник и ответил с тяжким вздохом:       – Слушаюсь… князь, – в глазах старого вояки стояли слёзы.       Раздался тихий стук в дверь.       – Войдите, – сказал князь.       Начальник охраны капитан Вихорн, тощий, багрово-красный и черногривый, как демонарх Демидирон с полотна Хиорса, зашёл в кабинет, с достоинством поклонился и сказал:       – Ваше сиятельство, заключённый доставлен.       – Расскажите о нём вкратце, капитан. Что это за тип?       Вихорн выудил из-за уха свёрнутый трубочкой документ, бросил короткий взгляд на текст и начал излагать:       – Некто Эрион, потомственный дворянин. 37 лет, холост, имеет – вернее, имел – наложницу из незнатной семьи, бездетен по неясной причине. Возможно, бесплоден. Близких родственников нет. Единственный жеребёнок в семье. Родители умерли от неизвестного поветрия во время «Тайной Смуты» двадцать второго года. Живёт на ренту с частных бумаг. Собирает библиотеку, изучает социальные науки на любительском уровне. Запрещённой литературы у него не обнаружено, но среди книг есть академические издания по оккультизму, на которые нужно специальное разрешение. Армейский лейтенант в отставке. Во время прохождения службы вышел живым и невредимым из инцидента в Иквакане, известного как «Пляска Дир-Дорффа», что очень примечательно. Если желаете, позднее я могу предоставить документальные свидетельства тех событий, это была чрезвычайно странная история, – Толмир согласно кивнул, а капитан скосил глаза на листок и продолжил: – Мелкий землевладелец, но можно считать, что уже бывший: при любом исходе процесса герб семейства скорее всего будет перевёрнут, недвижимое имущество перейдёт в распоряжение Земельной Палаты. Примкнул к чернокнижникам немногим больше года тому назад. Участвовал в известном вам ритуале. Подозревается в насилии над княжной Астрой, но всячески отрицает это. Итоги допросов других уцелевших пони не подтверждают подозрений; правда, после бойни кроме него выжили только двое, а один из них до сих пор плох и не может говорить из-за разорванной трахеи. Ожидаемый приговор для Эриона – смертная казнь. Если сведения, что он хочет нам поведать, будут полезны, смерть может быть заменена пожизненными каторжными работами. Прикажете ввести?       – Да, капитан, прошу вас.       Вихорн развернулся и сверкнул рогом, растворяя двери. На его бедре тускло блеснуло устрашающего вида изображение паутины, сотканной из цепей. Послышался звук неровных шагов; в комнату с большим трудом, припадая на изуродованную у локтя левую переднюю ногу, вошел невысокий и довольно худой пони серой в красноватую гречку масти. На залитом смолой роге сквозь мутно-жёлтый слой «глушилки» угадывался серебряный ободок. Потянуло запахами застарелого пота, высохшего гноя и нечистот. Князю бросились в глаза опухший, бесформенный от наросшего «дикого мяса» левый локоть и протянувшаяся от него к лопатке не зажившая до конца рана, края которой были стянуты грубым неровным швом. По мертвенно-серой безволосой коже ниже раны протянулись дорожки подсохшей сукровицы. Метка на худом бедре была довольно необычной: тёмно-синий прямоугольный щит с реалистичным изображением сердца. Князь решил, что прочесть значение этого таланта по одному только рисунку смог бы лишь очень хороший семант, пуд соли съевший на распознавании меток. Мудрёно было понять, что означает сердце на щите. Само ли оно каким-то образом служило защитой телу, или, напротив, тело отлично защищало его? Впрочем, значение метки могло и вовсе иметь иносказательный смысл.       Пони коротко поклонился и уставился на князя пристальным взглядом светло-зелёных глаз. Толмир хмуро кивнул в ответ и проговорил, обращаясь к капитану:       – Отчего заключённых держат в таких скотских условиях? Тем более дворян, пусть и покрывших своё имя позором? – при этих словах Эрион шумно выдохнул, опустил голову и через силу переступил с ноги на ногу. Князь демонстративно смотрел мимо заключённого.       – Всё просто, ваше сиятельство, – был ответ. – Братья не считают необходимым тратить на смертников больше времени и сил, чем необходимо для того, чтобы они дожили до приговора. Да и тюремные врачи – отдельный предмет для критики.       – Практичны братья, ничего не скажешь… – Толмир невесело усмехнулся. – Итак, любезнейший, вы хотите купить свою жизнь за некие сведения, да ещё требуете разговора с глазу на глаз. Ну-ну… Что ж, излагайте, а мы послушаем.       – Не только жизнь, – ответил заключённый, тряхнув нечёсаной соломенной чёлкой. – Замена казни каторгой в моём положении – та же казнь, только бесконечная и мучительная. Вы ведь тогда меня почти убили, князь, но вы не были первым в этом стремлении. Вся моя сознательная жизнь – сплошная череда таких «почти». Я не могу умереть ни от ран, ни от яда, ни от болезни, ни от магии, хотя каждое из таких событий заметно подтачивает моё здоровье. Меня можно разве что сжечь дотла, разъять на части, заморить голодом или уничтожить каким-нибудь другим варварским способом. Я устал терпеть мучения и хочу жить, как пони! Но не влачить существование «ходячим трупом» на каторжных работах, будучи не в силах решиться свести счёты с жизнью, а сколь-нибудь достойно!       Толмир почувствовал, как в нём заклокотал гнев. Этот пони вдруг сделался ему омерзителен до тошноты. Ещё одно животное в облике наделённого разумом существа, что обречено гнить в земле, но при этом мнит себя вправе ставить условия князю! Толмир поднялся, обошёл стол и приблизился к Эриону, вытянув шею и наклонившись так, что его собственные глаза оказались на уровне глаз заключённого. Только тогда он обратил внимание на многочисленные старые шрамы, покрывавшие тело пони.       – Торгуетесь, стало быть? – прошипел князь, прижимая уши. – Вероятно, чернокнижники, в чьи ряды вы так опрометчиво вступили, поделились с вами секретами, как дороже продавать сведения? Вам, книжной душе, уверен, известно изречение: «Творец милостив, но владыки земные не могут себе этого позволить». Будучи одним из таких владык, я ничуть не отличаюсь от прочих. Я поклялся своей сестре, что дотянусь до каждого чернокнижника в своих землях и передавлю погань, как вонючих насекомых!       Толмир приблизился настолько близко, что оказался нос к носу с Эрионом. Жарко дыша перегаром, он яростно прорычал:       – Тебя, «неумирашку», давить будет особенно приятно ввиду многократности этого удовольствия! Не приступить ли к этому прямо сейчас? Разъять, говоришь? Начнём с того инструмента, коим ты бесчестил мою сестру?       Князь резко ударил копытом в плечо раненого пони и немедленно налетел, корпусом сбивая того с ног. Эрион с воплем и треском врезался в один из книжных шкафов. Осыпаемый падающими фолиантами, он застыл на полу в нелепой позе с поджатыми ногами, в глазах его читалась тоскливая обречённость. Кровь из открывшейся раны текла по его боку на ворс дорогого ковра. Бешено вращая глазами, Толмир надвинулся и сунул копытом прямо в рану. Заключённый вскрикнул и глухо застонал сквозь стиснутые зубы.       – Полагаю, тебе следует знать, что один из моих славных предков когда-то собрал целый свод редких пыточных приёмов, – хрипло заговорил Толмир, постепенно успокаиваясь. Однако он не собирался ослаблять нажим – ни в прямом, ни в переносном смыслах. – Редки они как раз потому, что известны только лучшим из мастеров этого дела. Предок мой не был жестоким пони, но понимал, что выбить признания иногда можно только каким-нибудь особо изощрённым способом. Описание каждого приёма снабжено пометкой, образно передающей то, что чувствует пони, подвергаемый пытке. Многое оттуда я знаю наизусть. Вот, например: «Сие подспорье сгодилось бы напрасно кающейся душе, что невозвратно рушится в Тартар, пока в ней сильна память плоти, ибо каждая жилка в пытаемом теле будет кричать от боли, какая не снилась и вечным узникам самых зловещих чертогов. Прознай демонство о каре такой, мстительная их зависть к нам многократно приумножилась бы!» Это магический способ, как ты, наверное, догадался. Не стану доносить его суть, тем более, что для визита к опытному мастеру заплечных дел ты попросту не вышел мордой. Любой подмастерье может сточить тебе копыта вместе с костью и оставить в сырой камере на полдекады без еды и питья. И если через несколько дней ты не будешь умолять нас, чтобы мы тебя выслушали, найдётся немало других способов «пощекотать» остатки копыт для возбуждения словоохотливости.       Толмир читал по памяти с достаточно выразительностью, к тому же кончил свою речь обычным голосом, упомянув страшное наказание нарочито невзначай, чтобы его слова должным образом подействовали на заключённого.       – Я не делал этого, клянусь честью! – закричал Эрион, срываясь на визг и надсадно дыша. – Мне не было и нет дела до всех этих идиотов, молящихся Тартару, я вступил в их ряды ради исполнения собственных планов!       – Каких ещё планов? – прогремел Толмир.       – Я хотел отомстить, да и сейчас хочу! Это личные счёты, и ради них мне стоит жить! Я могу назвать имя насильника и все остальные имена! Прочие могут запираться, но от них можно добиться подтверждения моих слов, достаточно будет упомянуть «избранного» Тартаром и его роль в ритуале. Я назову всех причастных к смерти ваших родителей, кого знаю, а их немало.       – Откуда вы столько знаете? – спросил Толмир, начиная успокаиваться.       – Я любознателен, князь, – видно было, что к Эриону тоже вернулась толика самообладания, и он теперь взирал на Толмира снизу-вверх с некоторым достоинством, почти с вызовом. – А ещё я готовился принять на себя важную роль в последующих церемониях. В специально подготовленного «избранного» воплощается призванный демонарх, но как только время его пребывания в нашем мире истечёт, пони сразу же умирает в мучениях. В отличие от остальных, я бы не умер, а мои страдания были бы достойно вознаграждены. Это была взаимовыгодная сделка: я был нужен им, а они – мне. Поэтому от меня не слишком скрывали информацию.       – Вставайте и говорите всё! – раздражённо потребовал Толмир. Затем брезгливо добавил себе под нос: – Тысяча вендиго, все так и норовят ковёр юшкой измазать… Вихорн, попросите, пожалуйста, чтобы принесли какое-нибудь полотенце.       Капитан, хранивший невозмутимость во время бурной эскапады Толмира, коротко поклонился, подошёл к дверям и, приоткрыв одну из створок, что-то негромко сказал. Князь возвратился за стол и застыл в ожидании, выстукивая по столешнице марш «Кавалеры, вперёд!» Через минуту Вихорн вернулся с полотенцем и передал его заключённому.       – Оботритесь и сядьте, – велел Толмир, гадливо кривя губы. Держа полотенце в зубах, Эрион с тихим стоном изогнул шею и неловко провёл тканью по окровавленному плечу и боку. Затем он осторожно сел в кресло, постаравшись принять такую позу, чтобы меньше тревожить рану.       – Князь, как я уже говорил, мне…       – К делу! Имена! – перебив его, рявкнул Толмир. Эрион вздохнул и начал:       – За последний год к графу несколько раз прибывали знатные пони и магнаты. Они долго о чём-то совещались, но содержание большей части их бесед мне неизвестно. После похищения княжны они съехались на новую встречу, которая, видимо, не была запланирована. Гости всегда были одни и те же: барон Скъяр, сенатор Вермеций, адепт мантики академик Лыкот, лесопромышленник Шляк, ингату Зибур – он, по-моему, гильдейский голова.       Вихорн до того момента неподвижно стоял перед висевшим на стене меж оконными проёмами гобеленом тончайшей работы, изображавшим генеалогическое древо тернецких князей. Услышав имена, он встрепенулся, повернул голову к Толмиру и многозначительно посмотрел на него.        «Ай да шестёрка! Полная противоположность преподобной челяди Божественной Дочери, разве что пегасов не хватает, – подумал про себя Толмир. – Даже ингату затесался. Удивительно! Выходит, среди них тоже без уродов не обходится».       Взгляд капитана не остался без внимания князя. Толмир сначала кивнул Вихорну, затем Эриону – резко и требовательно. Заключённый продолжал:       – В последний раз к ним присоединились леди Притта из коллегии эсхатологов и пони по кличке Копытень, влиятельная персона в воровском мире. Они обсуждали, следовало ли вообще начинать ритуал, зная, что вы, князь, вот-вот ухватите похитителей за хвосты. Не скажу, что я специально подслушивал, но так уж вышло, что мне удалось уловить значительную часть разговора, – при этих словах князь понимающе кашлянул. – Некоторые гости требовали прекратить любую подготовку к ритуалу и советовали либо убить княжну и надёжно спрятать тело, либо снадобьями надолго ввести её в транс и оставить в каком-нибудь селе подальше от замка. Граф заявил, что, дескать, он ждал слишком долго, чтобы поворачивать назад. По его словам, он воспользовался своими рычагами воздействия на сыскную службу княжества, чтобы ищейки не слишком ретиво рыли землю. Граф обвинял остальных в излишней спешке при покушении на ваших родных, упирая на то, что княжна Беата со временем как нельзя лучше сгодилась бы для последующих ритуалов. Они обменивались взаимными упрёками, из которых я понял, что все они знали о покушении либо участвовали в его подготовке. Барон упомянул об интересах Короны и Империи, ссылаясь на установления некоего тайного общества, к которому имеют отношение пони, очень близкие к императорской фамилии. Назывались имена великого князя Ресфила и главы научной разведки графа Ведина, упоминалось какое-то «великое испытание»…       При этих словах капитан снова встрепенулся и даже отступил на шаг. Князь навострил уши:       – Остановитесь… Эрион. Капитан, – обратился он к Вихорну, – я слышал, кто-то из великих князей недавно был обвинён в государственной измене. Напомните мне, пожалуйста, подробности.       – Да, ваше сиятельство, это был именно Ресфил. Он лишён всех государственных наград и приговорён к ссылке на крайний юго-запад Империи без права возврата и обжалования. Закрытый процесс состоялся полторы декады тому назад. По слухам, в адрес великого князя выдвигались какие-то притянутые за уши обвинения якобы в связях с иностранными разведками… Словом, полная невнятица. Многие сходятся на том, что подоплёка этого события лежит намного глубже. Ресфила нужно было отстранить от активного влияния на политику, что и было сделано. Отсюда – такой мягкий приговор при столь тяжёлых в совокупности обвинениях. Обычно изменникам грозит плаха независимо от их титула и положения в обществе. Кстати говоря, граф Ведин шесть дней назад был смещён с должности без объяснений причин. Его теперешнее местонахождение неизвестно.       – Скажите, Вихорн, вам что-нибудь известно о судьбе пони, упомянутых первыми? – спросил Толмир, желая проверить интуитивную догадку.       – Я обладаю сведениями только о двоих из них, – наморщив лоб, ответил капитан. – Барон Скъяр сейчас за пределами Империи. Предположительно, в княжестве Иблиз, которое теперь считается основным рассадником чернокнижничества. Академик Лыкот ещё в начале лета выехал в Агран на мантический симпозиум, но отчего-то до сих пор задерживается… Об остальных я ничего не знаю. Нужно поднимать записи вашей канцелярии.       – Так-так… – протянул Толмир. – Готов поставить свою корону против гнилого яблока, что остальные тоже не близко. Чтобы призвать к ответу этих «крыс», придётся изрядно потрудиться. Ну, хорошо, Эрион, есть ли у вас ещё кандидаты для допроса с пристрастием? Выкладывайте дальше, а то ценность ваших слов пока что выходит слишком зыбкой и отложенной во времени.       Заключённый перестал сосредоточенно рассматривать узор на полу и поднял на князя глаза, в которых отражалась полная покорность судьбе.       – Мажордом графа. Вернее, он и его предшественник.       – Погодите-ка, – протянул князь, – тот гнедой наглец, которому я…       – Да, ваше сиятельство, это тот пони, которому вы сломали челюсть и ногу, – подтвердил Вихорн.       Толмир скрипнул зубами.       – Пусть благодарит Творца, что я его вообще не убил ко всем вендиго! Ах, какая же скотина!.. – с ненавистью процедил он.       – Он немало знает о делах графа, – сказал Эрион.       – С чего бы это? – недоверчиво спросил князь. – Он пробыл на своём месте совсем недолго.       – Его предшественник на этой должности приходится ему двоюродным дедом.       Вихорн озадаченно прянул ушами, что не укрылось от внимания Толмира.       – Как я понимаю, капитан, вы не знали о факте родства и пристрастного допроса наглецу не учиняли? – спросил он.       – Не знал и не учинял, – ответил Вихорн. Он был немного смущён.       – Тогда постарайтесь «раскрутить» их на полную катушку, если, конечно, предшественник не сбежал, как прочие… Перекрёстный допрос позволит нам проверить их показания. Опять же, – продолжал размышлять вслух Толмир, развалившись в кресле, – если припугнуть каждого из них возможной незавидной участью дражайшего родственника, можно обойтись без лишнего нажима. Хотя… старайтесь не слишком жалеть молодого, он нуждается в хорошем жизненном уроке. Если угрозы не помогут, используйте любые средства. Кстати, каковы нынче новые веяния в области орудий пыток?       Князь развлекался напоказ, пытаясь преобразить свою злость в мрачный юмор.       – Есть одно интересное приспособление, – подыграл ему Вихорн. – Его называют «царским седлом». Недавно довелось видеть его в подвалах у братьев. На плотную кожаную попону с внутренней стороны нашиты заострённые железные пластины. Не слишком заострённые, впрочем. Однако счищать оттуда ржавчину и всё, что когда-то на них запеклось, как-то не принято. По бокам на специальные крюки можно вешать грузы, если необходимо скорее разговорить «клиента». Можно ещё запеленать попону потуже или сплясать танец на чьей-нибудь спине…       Толмир прицокнул языком, оценив юмор: Вихорн описал музейный экспонат возрастом в полтысячи лет. Заключённый поёжился и, осторожно двигая ногами, немного изменил позу. В его глазах отражались страдание от ноющей боли в разбережённой ране и тоскливое ожидание худшей для себя участи. Этот раунд «игры в гляделки» князь проиграл. Он отвернулся и сказал:       – Займитесь бывшим мажордомом сегодня же, капитан. Я не желаю участвовать, поскольку не могу за себя ручаться в его присутствии.       Вихорн поклонился.       – Вы не так просты, как я считал вначале, – задумчиво проговорил князь, глядя в упор на Эриона. – Что ж, на проверку всего, мимо чего вы пронеслись галопом, нам потребуется немало времени. У вас, я уверен, найдётся ещё немало сведений о других, выражаясь казённым языком, фигурантах тех событий и субъектов, косвенно к ним причастных. Ожидаю от вас подробного изложения всех фактов и обещаю, что рассмотрю вашу просьбу о смягчении наказания и приму решение сообразно ценности полученной информации. Капитан, распорядитесь, чтобы позвали Андия для записи подробного рассказа.       С этими словами князь демонстративно отвернулся, встал, подошёл к оконным ставням, растворил их и застыл в ожидании, глядя в небо, где через просветы между облаками начинало проглядывать солнце, суля душный день.