Красивая

- А ты красивая. Впервые это было сказано в залитом солнце Антверпене, где музыка тихая и неторопливая, а улочки пахнут персиками и розмарином. Был конец августа, и загорелые торговцы пряностями и восточными сладостями лениво обмахивались газетами и кокосовыми листьями от надоедливых насекомых и шума разжаренных улиц. Девушки ели французское мороженое и соблазнительно облизывали пальцы, а пожилые пары медленно прогуливались, укрывшись от жары под старинными зонтами с рюшами и бантиками. Грес нравилось здесь, как и в любом другом городе, где было тепло, солнечно и одиноко. Но сейчас ее одиночество нарушила девушка, совсем еще девочка в сером платье в красный цветочек. У девочки была смуглая кожа и глаза цвета коньяка, поэтому Грес, отчаянной любительнице северной красоты, она сразу не понравилась. Возле красной лавочки толпились голуби, а торговец в оранжевом халате слишком громко расхваливал свой товар. У Грес от шума постоянно болела голова, а тут еще и эта девочка с огромными глазами и запахом гвоздики… - Очень красивая, – повторила девочка и ослепительно улыбнулась. У нее был резкий акцент и слишком большая щель между передними зубами, а еще янтарные улочки давили со всех сторон, девушки слишком вызывающе ели мороженое, да и от жары расшитая вручную рубашка Грес неприятно липла к телу. - Девочка, попрошайкам здесь не рады. Иди себе, – раздраженно буркнула Грес, проклиная Антверпен, август и солнце. Она-то знала, что до красавицы ей далеко, а беспризорники в поисках денег и не о таком могут соврать. - Разве я похожа на попрошайку? – обижено протянула девочка и вдруг обвила своими темными руками острые колени Грес. В ее коньячных глазах танцевали бесята. – И разве это преступление – говорить красивому человеку, что он красивый? - Тебя не учили, что врать – плохо, девочка? – со злостью крикнула Грес, вскакивая. В голове надоедливой мухой крутилось одно желание: побыстрее уехать из проклятого города, закрыться от всего мира в крошечной синей квартире на восьмом этаже и слушать музыку тех времен, когда комплименты были признаком хорошего тона, а не лицемерия. Грес было немного за тридцать, но нервная работа и капризные любовники оставили множество морщин и глубоких складок, которые не скроет ни крем, ни пудра, ни солнечная улыбка. Грес понимала, что о семье и детях стоило позаботиться раньше, когда волосы были длиннее, глаза – счастливее, а грудь – более упругая, и осознание близкой старости злило и расстраивало ее, как и любую одинокую женщину. Солнечный Антверпен, где все улыбаются и едят фисташковое мороженое, приглушил осознание собственной никчемности, но сейчас, под пристальным взглядом коньячных глаз, Грес почувствовала себя еще более старой, неуклюжей и уродливой. Город превратился в раскаленный желтый улей, где все тычут пальцами и смеются, смеются, смеются… - Прости, – сказала девочка. Ее губы дрожали, а руки теребили подол бедного, застиранного платьица. Все вокруг, красные лавочки, старики, птицы и даже брусчатка пахло гвоздикой. - Что? - Ты должна сказать «прости». Извиниться. Невежливо называть кого-то лгуньей, знаешь ли, – терпеливо объяснила девочка, и в ее голосе перемешался страх, обида и настойчивость. Грес смотрела на девочку своими водянистыми голубыми глазами, а рот у нее открывался и закрывался, как у выброшенной на берег пучеглазой рыбы. Солнце клонилось к закату и окрашивало улицы в цвет охры, амарантов и переспелых апельсинов. - Прости. - А ты красивая. Никогда не устану это повторять. Да, впервые это было сказано в залитом солнцем Антверпене, а потом – в душном разноцветном Дели, карнавальной Вене, сонном туманном Цюрихе… И сейчас, когда весенний Стокгольм укутал липкий холодный вечер, она повторила это снова. Звезды были огромными, словно сливы, и яркими-яркими; воздух струился, будто жидкое серебро, источал аромат горицвета, мокрой глины и фиников. - Маленькая выдумщица, – улыбнулась Грес и прикрыла глаза, чтобы видеть совершенно другую ночь, какая рождалась и умирала на этом же месте тысячи лет назад, и была похожа на калейдоскоп цветных мерцающих огней. Грес нравилось вот так лежать на коленах у девочки с коньячными глазами, нравилось, как она растягивает гласные в слове «красивая» и морщит маленький нос. И Стокгольм, ветреный и тихий, ей нравился, как никакой город раньше. Где-то на задворках сознания пастушок играл старую норвежскую балладу о храбром рыцаре и дочери тролля, и, если хорошо подумать, это очень грустная песня. Грес знала, что она за эти годы не стала красивее, и что морщин в уголках глаз и возле губ стало в тысячи раз больше, но она осталась красивой для девушки – этой волшебной, несносной девочки – со смуглой кожей и запахом гвоздики. - Что тебе снится? – спросила девочка. - Я же не сплю. - Нам снятся сны не только тогда, когда мы спим, – говорила девочка, большеглазая индианка в сером застиранном платьице. А ведь когда-то Грес ненавидела ее, как только может ненавидеть одинокая увядающая женщина девочку в расцвете сил. Она еще помнила залитый солнцем Антверпен и пьянящий запах розмарина, и то, как в нее впервые вдохнули жизнь. - Тогда, мне снится замок Снежной Королевы, и пески Сахары, и радуга, и водопад. Мне снится вечность, – ответила Грес, и ее улыбка похожа на бабочку. И пусть не все в мире бабочки прекрасны, но сравнивать улыбку с бабочкой всегда прекрасно. Грес встречает свой тридцать седьмой день рождения в сумеречном Стокгольме, где воздух пропитан легендами древности и памятью о суровых богах, и рядом с ней нет ни любимых, ни родных, только девочка, которая и в тридцать, и в семьдесят останется девочкой для Грес. - Ох, зачем тебе такая старуха? – вдруг спросила Грес. Она вдруг отчетливо увидела свою обвисшую грудь и складки на животе, первую проседь в волосах и едва дрожащие руки, и ей стало страшно, как никогда прежде. Город, сказочный и тихий, бросался холодными мерцающими стенами и кусочками сахарного льда; город безудержно и дико смеялся… - Ты красивая, – уперто повторила девочка, словно мантру или древнее заклинание. Грес не стало легче от этих слов, вовсе нет: она дрожала и злилась на весь мир, но эта злость больше не напоминала бурю, а скорее догорающие угли когда-то огромного костра. Девочка приглаживала ее короткие волосы и напевала под нос балладу о дочери тролля, только уже не грустную. - И глупая. - А ты красивая. И всегда будешь такой. Грес хотелось возразить, как и тогда, в залитом солнцем Антверпене, только теперь для этого было намного больше поводов. В раскаленном добела Эль-Пасо был полдень, и весь мир был оттенка старого кирпича, оттенка переспелой алычи или даже слоновой кости. Наполненные мутной водой ямки были похожи на многочисленные глаза великана; в воздухе пахло жарой, и ни чем более. Да, Грес могла возразить, что ей сорок два, у нее рак кожи, и солнце выжигает на ней клеймо, но для девочки с коньячными глазами она всегда будет красивой. Грес это по-прежнему раздражало, злило и не приносило успокоения, но заставляло жить, все эти годы. - Скверное утешение, девочка, – отозвалась она, и впервые удивилась, каким же старым и слабым стал ее голос. - Это не утешение, – отозвалась смуглая девочка своим обиженным, перепуганным и настойчивым тоном. Это совершенно не похоже на утешение, да и нужно ли утешение человеку, который приехал в пустыню умирать? Грес и сама не понимала, как она, любительница теплых, солнечных и одиноких городков, истинная почитательница северной красоты, выбрала это место. Гротескными воинами вверх-вниз покачивались мясистые кактусы, а воздух пылал, словно белоснежные занавески в последнем храме Аполлона. Грес чувствовала, как попеременно спина мокнет от пота и как солнце высушивает ее и стягивает кожу между лопатками. Она вспоминала все города, в которых побывала за свою недолгую жизнь, и улыбалась. - Как думаешь, здесь достаточно красиво, чтобы… Грес еще не решила, бояться ей или радоваться. Когда ты старая, одинокая и умирающая можно простить такую слабость, как страх. Или же радость. Но Грес смотрела, как девочка в сером платье в красный цветочек пьет воду из фляги, как ветер вплетает песок в ее волосы и приносит с севера звон пастушьей свирели… - Хочешь, я открою тебе секрет? – спросила девочка и, как тогда, в первый раз, ослепительно улыбнулась. Солнце над их головами было белым-белым и громадным, словно дракон. Грес думала, а девочка ждала так терпеливо, как может только ребенок или божество. - Говори. - Все люди красивые. И города, и местности, и материки. И звездное небо в холодном северном городе, и залитые солнцем узкие улочки, и эта пустыня, знаешь ли. И ты, – все говорила и говорила девочка, а слова оседали у Грес на потрескавшихся губах и припухшем от жажды языке. Разбросанные по всей пустыне ямки с водой были не глазами великана, а цветами, но это еще с какой стороны посмотреть. Грес думала о том, что у нее всегда был слишком длинный нос и тонкие бледные губы; и любовники бросали ее из-за слишком широких плеч и странной мужской походки. А сейчас ей сорок два, у нее рак, но это не имеет значения, как и многое другое, что рассыпается, словно разноцветный бисер, перед одним-единственным «красивая», сказанным девочкой с запахом гвоздики и щелью между зубами. - И ты. 09.03.2015