Последний самурай: Сайто Хаджиме

-Яманами-сан, я принес все, о чем Вы просили, - Сайто стоял у чуть приоткрытой двери, плотно сжимая пальцы на трех толстых листах бумаги. Его и так всегда бледное лицо сейчас напоминало свежевыпавший снег. Но голос... голос оставался как и всегда абсолютно невозмутимым, спокойным и беспристрастным... Ну почти. Противно сжалось сердце глухой болью... Это несправедливо. Яманами невиновен. Он не должен умирать... ... Но теперь уже ничего изменить невозможно. Остается лишь смириться. -Благодарю Вас, Сайто. Вы очень добры, - губы растянуты в привычной легкой, дружелюбной полуулыбке. Почему же эту улыбку так больно видеть? Чуть холодные пальцы Сайто сжимают запястье Яманами. Сильно и даже больно - наверняка останутся синяки. -Яманами-сан, я приду вновь. Вы мне лишь дайте повод, - тихо, на грани слышимости произносит он, ощущая, как немеют губы. И мысленно благодаря свою гордость за то, что она не позволит ему сорваться. Пронзительный взгляд теплых глаз рвет душу в клочья. И так хочется взвыть. Но он молчит. -Сайто! - резко окликнул Яманами. Тот замер в дверях. Замер, но не обернулся. Просто нельзя позволить увидеть застывшую там, в глубине глаз боль и стужу. Он сжал створки двери, костяшки побледнели. - Скажите, мой друг, Вы ничего не забыли? - Где-то там, на улице, что-то громыхнуло и послышались раздраженные голоса. Сайто мучительно медленно обернулся, сжимая кулаки, чтобы не показать дрожащих пальцев. Нет. Он ничего не забывал. Он никогда ничего не забывал, и этот день не был исключением. -Вы открытой дверь оставили. Дважды... Но забывчивостью Вы не страдаете, - в ответ - холодное молчание и сотни слов. Слов, которые так и колют сознание, вертясь на языке. Сайто бы сказал, но... Какой уже смысл? Уходит почти бесшумно. Не заперев дверь. Если бы все можно было повернуть вспять... И он правда - всем сердцем - надеется, что Яманами все же спасет себя. Но надежда - глупое чувство. Сайто вышел на улицу, в лицо тут же ударил ветер. На душе взвыли волки - протяжно и жалобно.Глаза защипало - но он не позволил бы себе пролить ни одной слезы.