Мой сладенький ублюдок

Воистину родственные души собрались за столом. - Оставь надежду всяк сюда входящий! – пропел Ловино, хрипло смеясь. Внутри него бурлили яркие эмоции. Когда ему в последний раз было так хорошо с человеком? Он сам уже не помнил. Везде чувствовал ложь, недосказанность, фальшь, отвращение, ненависть. Какофония положительных чувств отдавалась тупой болью в голове. Будто он не должен быть счастлив. Будто счастье ему принесёт боль. А что же ему принесут боль и страдание? Смирение? Нет. Варгас научился ловить в страданиях мазохистский кайф. О Боже, в те моменты он плохо чувствовал свои дрожащие руки, бешеный стук сердца, сдавленного рёбрами. Громкий голос исчезал без следа, будто никогда и не было – в таком состоянии Ловино не мог говорить. Гилберт с ухмылкой смотрел на одного из хозяев квартиры и представлял примерно, о чём он мог думать. Никогда он не имел представления, что означает слышать мысли других людей, ощущать духовное родство. Понимать половину, а вторую половину оставлять небольшой загадкой, чтобы не наскучило. Кажется, лучше собеседника не найти. В чём было отличие? Байльшмидт не упивался своей болью. Он пытался заменить абсолютно любой эмоцией, помимо вызванной болью – отвлечься, уснуть, выпить, подраться. Важно – мыслями быть дальше от источника. Орать было важно, выплёскивать эмоции. Не молчать. - Иначе мы оставим без надежды всякого входящего сами, – пошутил в ответ альбинос, стараясь не поперхнуться горячим чаем. - Если только без надежды – им ещё повезёт. - Никак иначе. Варгас тонко усмехнулся. - И как мы дошли до жизни такой? - Какой «такой», бездушный? - Хэй, и что же такое душа, по-твоему? Гилберт тихо хмыкнул, Он не ожидал, что такой полушутливый разговор перейдёт в серьёзное русло. Но вопрос был интересный; Байльшмидт облизнул чуть посохшие губы. - Душа – это наши чувства, парень. Только чувствуем мы свою душу редко. Был у меня период один в жизни, когда я постоянно задавался вопросом: «А есть ли у меня душа?». Знаешь, ничего более странного я не обдумывал, наверное, никогда. Я был однажды в секте, просто из любопытства. И там нам говорили постоянно, что надо почувствовать душу, понять, чего она хочет. Правильно ли я поступаю, соответствуя душе и её порывам. Самое идиотское в этом было, что все вокруг либо понимали о чём речь, либо умело притворялись, а я никак не мог понять! Потом один хороший незнакомец сказал, что душа – это наши чувства, а ощущаем мы душу, только когда эмоции становятся настолько сильными, что начинают ранить изнутри, а именно – душу. Возможно, это немного религиозное объяснение души. А ты что думаешь по этому поводу? - Подожди, подожди, ты назвал меня бездушным, следовательно, безэмоциональным? – Ловино вскинул бровь, прекрасно осознавая, что это была шутка, – Душа есть. Поверь мне. Хотелось бы тебе сказать, что это всё, что тебе следует знать, но хорошо было бы попробовать объяснить, – Варгас взлохматил каштановые волосы, – Понимаешь… вот идёшь ты в толпе. Даже в глаза смотреть не надо. В них есть что-то внутри или нет. Люди… часто бывают пустыми, с опустошёнными душами, без сил к движению. Они не могут быть искренними. Они не могут реально чувствовать, любить. Они никогда не смогут быть по-настоящему счастливы, если, конечно, их целью не является удовлетворение исключительно физиологических потребностей или кручение манипуляций с какой-либо корыстной целью. А есть люди, которые ощущают, в которых оно есть. Есть такие как ты, кто отвергает эту часть от себя. И очень зря. Альбинос сморгнул – Ловино дотронулся до его носа, чуть-чуть улыбаясь. Тепло, по-доброму. Кто бы сказал, что он так может? - И… у кого из наших общих знакомых есть душа, у кого нет? - Ну… у тебя есть, – по-кошачьи улыбнулся Варгас, – Братец мой – манипулятор. Он зарабатывает себе определённую репутацию как раз человека с душой. Насчёт твоего брата я пока не очень понял. Но, кажется, он не умеет любить, только привязываться. Ты же понимаешь, что это разные вещи? – Ловино дождался понимающего кивка и продолжил, – Он похож на машину. Кажется, что в этой жизни ему не нужны якоря, он просто пытается прожить так, чтобы извлечь максимум из этой жизни. Только вот в каком смысле «максимум»? - Я тебя понял. Это перебор. Перестань. - Стой же, ты сам спросил. Я хочу поведать тебе истину, – глаза Варгаса сверкнули. Он чувствовал, что настал момент, когда он может сказать всё то, что он ощущает без оглядки на реакцию – ведь Гилберт всё равно примет это всё. Он знал это. - Идём дальше. Франциск имеет душу. Он похож на многослойные пирожные. - Что? – Байльшмидт насмешливо фыркнул. - Да то. Внешне он кажется мягким обольстителем, чутким, знающим обо всех, о каждом. Это вызывает доверие. Те, кто мнят себя психологами, считают, что ему всем плевать, что это – манера поведения. Ты сам знаешь, что у каждого из нас есть своя модель поведения с каждым. Мы социализируемся и, всё-таки подстраиваемся под этот грёбаный мир и под многих из тех, с кем общаемся. Противное ощущение. Но ведь они правы. Бонфуа никогда не был искренен с кем-то, кроме тебя и Тони. Может быть, вам это было не настолько заметно, но это так. В силу некоторых обстоятельств я наблюдал за этим. - Он пытается показаться старше нас. Как старшим братом, – альбинос улыбнулся, а в глазах, как показалось Ловино, сверкнула непередаваемая нежность. Всё же, трио было крепко-накрепко связано узами, которые и сами не торопились рвать. Только в один прекрасный миг что-то пошло не так… - Это так. И, хочу сказать, у него неплохо получается. Он выходит наиболее терпеливым, чем вы оба и обладает лучшими педагогическими навыками. Против таких безобразников как вы с Тони он ухитрялся приглушать ваши проделки, иногда брал ответственность за себя. Но и он не без греха, не мне об этом говорить. Назови хотя бы одно существо, которое можно было бы оценить однозначно. - Ты так сказал о собственном брате, – напомнил Гилберт. - Позволь, я сейчас немного рассержен на него, чтобы здраво оценить. Но я постараюсь. При всём том, что он, конечно, лицемерен, но, тем самым, он помогает людям. Всё-таки, когда-нибудь он спалится на этом. - А ты ждёшь этого момента! – громкий смех Байльшмидта заполнил кухню. - Конечно! – Варгас ухмыльнулся, – Что же касается Тони… я не могу понять, чувства это или одержимость? - Таких людей называют «душевнобольными». Возможно, следует обратить на это внимание? Душа есть, но она больна, слепа? Или ещё что-то? - Вероятно. Извини, я это ещё не могу до конца обдумать, поэтому вопросы, связанные с Тони, отложим на более приятное время. Ещё чаю? – неожиданно поинтересовался Ловино, внезапно осознав, что чай был давно выпит, а разговор о душе занял всё пространство кухни, включая пустовавшие чашки. - О, отличная идея! – Гилберт радостно оскалился. Варгас тут же вскочил и понёсся к чайнику. Небольшая напряжённость от разговора спадала, а для пущей верности Ловино открыл окна нараспашку. - Вечереет, – заметил Байльшмидт, подойдя к подоконнику. Копошился народ, собирались семьи, влюблённые парочки, дети. Редкие одинокие прохожие так быстро проходили прочь, будто их самих ждало что-то подобное у их подъездов, ждущих своего часа. - Да. Скоро вернётся наш мученик после прогулок с твоим братом. Да, извини, я его всё ещё недолюбливаю. Я вообще людей не сильно люблю. То ли дело коты. Жалко, что аллергия у младшенького, так бы и затаскал. Хотя, может, это сделать изощрённым способом убийства? Представь себе: приношу домой бездомных котеек и капаю на мозги Фели, мол, ты же не выкинешь живое существо, ну как же так, ты ж такой добрый весь из себя! И ведь он не выкинет! Потому что соседям он тоже пытается нравиться, а плюсов в карму ему это не сделает. Ведь даже если он свалит всё на меня, то как же он может выкинуть живое существо! Не дело. Поэтому он будет на глазах у всех самоотверженно и мученически терпеть. Либо попытается отравить, но тут уже я буду следить. - Отличный план! – рассмеялся Гилберт, оценив находчивость своего собеседника. - Разумеется, это же я, – горделиво усмехнулся Варгас, но вернулся к более земным вещам: заварил чай и сел ждать. И тут всё рухнуло. В двери повернулся ключ, и в квартиру зашёл Феличиано. Он был неприлично счастливым, что мысленно заметили оба старших брата. - Вее, братец! Гилберт! Добрый вечер! - Привет! – со скучающим видом ответил Байльшмидт, – Людвиг дома? - Да, должно быть, уже дошёл! А вы тут как? Что делаете? О, чай! Мой любимый! Старшие братцы переглянулись. Ловино остро ощущал невысказанное младшим «но я же не нянька этому громиле-Людвигу!», а альбинос просто чувствовал себя некомфортно. - Я, наверное, пойду, – он не выдержал и, встав со стула, отправился в коридор. Варгас-старший вышел следом и зашипел: - Предатель! - Я не могу с ним нормально общаться после всего, что ты рассказал о нём. Я более прямой, чем ты и хуже притворяюсь. Я боюсь, что он может спровоцировать конфликт, а не удержусь. Я не хочу такого! В коридоре незаметно появился следом и Феличиано. - Вее, Гилберт уже уходит? Так рано? Ты мог бы ещё посидеть с нами, хорошо пообщаться. Мы же не плохие! Или чем-то обидели тебя? Байльшмидта чуть-чуть перекосило. Внутри. Незаметно. Поэтому он, быстро оправдавшись, шепнул старшему кое-что и исчез. Ещё минуты три стоял Ловино посреди коридора, то бледнея, то краснея. Младший прыгал возле него, пытаясь привести в чувства. Наконец, придя в себя, Варгас-старший выдохнул. Такого подвоха он не ждал. Молча заварив чай себе и брату, он ушёл к себе в комнату, плотно закрыв за собой дверь. Этот день заставил сильно задуматься. Как много всего произошло и как изначальные образы людей и персонажей могли вылиться в нечто иное, странное? Он сам чувствовал себя не таким как даже неделю назад. Все начали меняться, а почему так внезапно, резко, остро? Или, может, он раньше не замечал этого всего, не видел дальше своего носа? Ловино тихо рассмеялся и отставил чашку с чаем. Он ощущал пронзающие волны истерии. Откуда бы ей взяться? Неизвестно. Но это прошло быстро, оставив внутри нетронутыми предыдущие мысли. Варгас понял, в чём было дело. Это было так неуловимо для него до этого, хотя разгадка лежит на поверхности! Просто возьми и прочти! Эти люди вошли в окружение и стали интересны совсем недавно. Ему не хотелось никого «читать». Но что, чёрт возьми, значила прощальная фраза Гилберта: «Встретимся опять во сне?!»