Бог мой судья

      Почему здесь всегда так тихо? Даниэль прислушивается к равномерному стуку часов. Глаза закрыты, а шторы задвинуты. Отдохнуть, просто хочется немного отдохнуть... Запах накрахмаленных простыней, прочный и терпкий, застывает в голове, от него будто першит в горле. Не дает думать, а в прочем, сейчас и не хочется совсем. Шорох. Легкое клацанье поворачивающейся ручки. Скрип двери заставляет было англичанина разомкнуть веки, но, не сыскав в этом особого смысла, тот лишь переворачивается на другой бок. Теплая ладонь накрывает щеку юноши, унося с собой в какую-то тусклую задумчивость, и будто что-то жизненно важное медленно покидает рассудок, оставляя вместо себя лишь затуманенную, тупую головную боль.       - Я люблю вас, черт возьми, - шепчет Даниэль устало, пытается хоть ненадолго удержать тот ускользающий здравый смысл. Но все кажется тщетным, и осознание этого заставляет парня издать нервный смешок.       Александр молчит. Англичанин не может видеть его лица, а, точнее, просто не хочет видеть, но какое-то шестое чувство обрисовывает ему в голове образ до жути утомившегося барона. Да, так оно и есть скорее всего. Они оба смертельно устали.       - Уходите, - в голосе брюнета слышится мольба, в которой тот изо всех сил пытается скрыть желание. Но от кого скрыть? От барона Бренненбургского, что знает юношу как свои пять пальцев? Это кажется смешным, что Даниэль прекрасно понимает. Но, дерзкий по своей природе, он твердит снова:       - Уходите.       Только лишь одно это слово, как будто на большее не хватает сил. Британец чувствует, как рука барона медленно сжимает его руку.       - Зачем, любовь моя? - столько усталой, теплой нежности слышится в этом голосе, что англичанин вздрагивает и приоткрывает веки. Александр смотрит на него, смотрит как будто с укором, глаза чем-то затуманены. Но чем - этого Даниэль пока понять не может.       - Вы же сами понимаете, - брюнет приподнимается и садится, пытаясь выглядеть убедительно, - так нельзя.       Во взгляде Александра на мгновение промелькивает выражение той детской наивности, когда "хочу!" сталкивается с родительским "нельзя".       - Почему же?       В Даниэле постепенно закипает раздражение. Видимо, сегодня они с бароном поменялись ролями, и теперь очередь англичанина разъяснять - что к чему.       - Александр, вы прекрасно знаете, что это грешно.       Александр опускает веки, еле сдерживая презрительный жест. Барон, этот непоколебимый атеист, он сам знает, как далеко могут зайти религиозные фанатики в своей вере. Убедить их в чем-то разумном кажется делом абсолютно невозможным, однако... Александр ухмыляется про себя, в его взгляде появляются хищные нотки. Даниэль это замечает, судорожно пытается вырвать свою руку из его хватки, но та в мгновение ока становится крепче в два раза. Лицо барона приближается к лицу юноши на полдюйма, не больше. Своеобразная игра в охотника и жертву. Однако, поймать и сломить добычу не столь интересно, сколько заставить ее саму бежать тебе в руки. Даниэль понимает правила, поэтому смотрит почти без страха, но все равно мелко дрожит всем своим существом.       - Твой бог считает это грешным? - глаза барона будто вспыхивают, хотя, может быть, все дело в трепещущих слегка огоньках свечей, и прусс снова повторяет многострадальное:       - Почему?       Слова застревают у Даниэля в горле. Что ему делать, пускаться пересказывать Библию? Но у юноши начинает складываться впечатление, что Александр все прекрасно понимает, просто морочит ему голову. Остервенясь, Даниэль хочет было разразиться гневной тирадой, но Бренненбургский и рта не дает ему раскрыть.       - Если бог есть любовь, то почему он посылает эти чувства, заведомо неправильные и грешные? Даниэль молчит. В глазах застывает выражение слезливой обиды, какое бывает, когда не можешь и слова сказать поперек, но знаешь, что ты прав, что ты, черт возьми, правее всех на свете.       - Для того, чтобы заставить тебя изнывать, смотря на других, нормальных людей? Или намеренно принуждает к согрешению?       Глаза барона смотрят так завораживающе, бликуют в свете свечей, словно в адском огне. Даниэль чувствует, как тонет, как задыхается в этом омуте разноцветных глаз, что сейчас более напоминают очи Люцифера - искушающие, звериные.       - Но стоит ли покорствовать такому богу и восхвалять его?       Шуршат накрахмаленные простыни. Англичанин поджимает к себе колени, опускает лицо, пряча его в немытых волосах. Мысли путаются и ломаются, смешиваются в сумбурную кучу, не давая проследить логическую цепочку до конца. Хочется плакать. Мысли путаются и ломаются. Даниэль путается и ломается. Александр одной рукой полуобнимает шатена со спины, другой поглаживает по голове. Запах постельного белья, такой терпкий, застывает в голове, не давая думать. Остается лишь эта тусклая головная боль, ускользающее здравомыслие... И единственное, о чем продолжает размышлять англичанин - это, пожалуй, почему же здесь всегда так тихо.