Дышать

Память – стремная штука. А самое хорошое во всей моей поганой ситуации то, что этот тезис никому не приходится доказывать: все на своей шкуре испробовали.  Сколько я здесь уже, в Преисподней, дома, вернулась и живу как раньше. Живу. Живу? И мне, как на голову больной, до сих пор чудится запах плесени и ржавого железа, а еще я даже сейчас ощущаю на запястьях тяжесть своих цепей. Соскребала шрамы уже – они каждый раз проявляются заново. Теперь вот приходится, не снимая, носить перчатки без пальцев. Наказаньице – так себе. В гранитных стенах Пандемониума мне душно, душно невыносимо. Душно так, что я слишком часто принимаюсь скрести когтями по горлу и раздираю его в кровь. Я не могу дышать здесь почему-то. Не могу и все.  Подкидываюсь, как ненормальная, и выскакиваю из кабинета Сатаны в разгар веселья. Не хочу портить всем праздник.  Если задыхаешься, лучше задыхаться одной и где-нибудь подальше от чужих глаз и мыслей. Пуская даже, так страшнее.  Стены давят всей своей тяжестью, а я все не могу понять, с каких это пор я обзавелась столь очаровательными приступами клаустрофобии.  Как никогда хочется смыться куда-нибудь подальше. А мне и смываться-то некуда, у меня и дома-то нет. Чувствую себя прям как неприкаянный дух.  Когда приступ сошел на нет, я отправилась шляться по коридорам чертога и ждать, пока уймется дрожь в пальцах. Там-то меня и столкнула приколистка-судьба с настоящим неприкаянным духом. Не то чтоб лицом к лицу, а буквально нос к носу. И кто проектировал этот трижды проклятый Пандемониум и его дурацкие повороты из-за угла только. Генератор неловких ситуаций, мать его. – Ч-чего веселье пропускаешь? – и вся эта сцена, и мой дрожащий не к месту голос похожи на вырезку из плохой комедии.  – Скажем, сегодня не мой день, – Искариот почти мурлыкает, да еще с такой улыбочкой, как будто только что кому-то крайне успешно напакостил.  – Сегодня-то – и не твой? – я совершаю ошибку, за которую не прощают, лезу в чужую душу, и только Нечистый дух принимает это с фантастической деликатностью.  – Мы в Пандемониуме, и каждый здесь имеет право на свою маленькую тайну, – он даже не кивает, взглядом указывает на мои перчатки и расплывается в улыбке Чеширского кота. – Искрене прошу меня извинить, но пора бежать. Он сейчас уйдет, а перед глазами стоит эта фирменная фанерная улыбочка. Сколько бы я не сталкивалась с ним в коридорах, всегда одно и то же. Не понятно, то ли он рад, то ли горем убит вообще. Мне, чёрт возьми, не надо еще одной фобии на почве нечистой совести. Втягиваю воздух и на одном выдохе выдаю: – Послушай, если ты меня ненавидишь, то это вполне заслуженно и скрывать незачем. В конце концов, я вроде как тебя сюда упекла со всеми вытекающими. Включая Белиара.  Иуда останавливается резко и уже у меня за спиной, и лица его я не вижу.  – Не неси чушь, пожалуйста. Раз сегодня такой день, так уж и быть, открою тебе свою маленькую тайну. Я ненавижу все вокруг двадцать четыре часа в сутки без перерыва на обед. А здесь я, потому что где мне еще-то быть? Пугать людей у своей осинки? То еще развлечение. Я на своем месте, Сиера. А вот ты-то где? – последнюю фразу он выдыхает внезапно мне почти в самое ухо, за что чуть не получает по щам. Я, не жалея сапог, пинала камни к востоку километров пять от Пандемониума. Здоровенные такие булыжники, отлетали и ударялись друг об друга, высекая искры. Чертов хитрый жид. Все просек с первого раза. Иные над таким столетиями думают. И в итоге я сбежала из чертога, потому попросту что не нашлась, что ответить. Я-то в самом деле где?  Запах гари скребет грудь, он просачивается в меня, врастает, вплетается так плотно, что становтся моей частью.  Я здесь и никуда я отсюда не вырвусь, если сейчас хоть чего-нибудь не сделаю, так и останусь навсегда в этих пыльных кабинетах, как в цепях.  Затекшие от бездействия крылья с хрустом раскрываются, и у меня чуть ли не блаженные стоны рвутся с губ ото всей процедуры. Твою мать, знал бы кто, какое это наслаждение.  Зато всем известно, что за границу облаков лучше не соваться. Ничерта в них нет атмосферных осадков, только пепел и дым с костров. Они и укрывают Своей пеленой весь Ад, словно саркофагом, и хорошо, что укрывают, потому что за ними небо, которое лучше не видеть.  В крайнем случае, если дорожишь психическим здоровьем.  Мне несколько тысяч лет, и о своем психическом здоровье я предпочитаю умалчивать.  Взмах крыльев поднимает клубы пыли и снопы ярко-красных искр. Вслед мне хвостом взметаются языки пламени. Я изо всех сил надеюсь почувствовать себя живой, но дышать за облаками оказывается нечем.  В итоге, жаром Геенны я опалила себе не только крылья, но и остальные прелести, включая пальцы, спину и, внезапно, левую щеку.  Мне несколько тысяч лет, и ума за это время я не набралась.  Дьявол даже не спрашивает, какого четра я туда вообще полезла, только подбирает стену и угрюмо смотрит перед собой.  – По крайней мере, там нет стен. А огонь – это не так уж страшно, – виновато ворчу я, передергивая плечами. Лучше б уж лекцию прочел, чем так молчать. – Я так чувствую, просто сообщать тебе, что это опасно, всё равно, что промолчать.  Да скажи ты ему уже наконец! Сколько можно мучить всех вокруг своей непутевостью!  – И ничего не опасно, – Я не дышу ему в шею и не утыкаюсь лбом в плечо. Я держу самое мучительное расстояние из всех возможных. В шаг. – Я уже год как здесь, Княже. И ни черта не понимаю, что творится. Я же теперь вроде в Аду, а Междомирье во мне осталось и я... я не знаю, как его оттуда вытолкнуть, выдрать, когда тут одни гранитные стены и больше ничего. Умом понимаю, что больше никогда туда не вернусь, но сделать ничего не могу. Я, в общем... я... я должна уйти.  Меня здесь с самого начала ничто не держало, в отличие от Сатаны, который даже если б однажды захотел, не смог бы бросить Геенну, она ведь только на нем и держится. Дьявол столько усилий положил на то, чтоб вытащить меня из темницы, и ждал, ждал так, как только сумасшедший может. А я тут стою перед ним, принимаю решение сродни предательству и молча уже обнажаю запястья. – Навсегда? – негромко спрашивает Князь после минутного молчания, и в голосе все что угодно, только не укор. А я понятия не имею, как заставить себя выдавить хоть звук, и бездумно киваю головой.  Вина жжет почище огня преисподней. Он меня отпускает, потому что понимает все. И мне надо выдавить из себя хотя бы «спасибо», но взгляд не получается оторвать от гранитных плит, не то, что слово сказать.  Князь что-то говорит мне в спину, и мне до смерти хочется оглянуться, но я прекрасно понимаю, что если все-таки это сделаю, у меня попросту откажут крылья. Никогда бы не подумала, но для того, чтобы разорвать все нерушимые  связи, достаточно одного движения. Дьявол обещание давал, что не простит меня за Междомирье, но сдержать вот не смог. На этот раз все будет по-другому. Не простит. И совершенно правильно сделает. С тех пор, как Мелисса уничтожила наш с ней мир, он напоминает мне землю до человеческой эры. Горы, моря, долины и – ни души. Поначалу было здорово жутко, но потом привыклось. Я теперь могу валяться на траве и часами смотреть в звездное небо. Но стены никуда не исчезают, потому что они внутри. Я просто схожу с ума от своего эгоизма и всё так же не могу дышать. Легче не становится. Только больнее.  Как там люди говорят, дом там, где сердце? А я не знаю, где у меня сердце, и есть ли оно вообще.   Но домой я все-таки возвращаюсь.  – И всё же? Решила остаться здесь? – Иуда делает вид, что увлечен своими бумажками, но ни разу это не правда.  – Как ты понял? Ну, что со мной творится... – Сам долго был не на своем месте, вот и понял, – Нечистый пожимает плечами и с ехидной улыбкой смотрит за мое плечо. Я, уже догадываясь, в чем там дело, вихрем оборачиваюсь и чувствую, как из головы улетают все мысли, кроме одной: – Князь!  И споткнувшись, о подножку Нечистого, падаю Дьяволу на руки. Он с матюками пополам – ловит. Дома.