Часть 1
13 марта 2015 г. в 20:12
Мало ли сказов по земле русской ходит, мало ли песен да припевок. Всякий на свой вкус найдёт. Тут тебе и чуда заморские, и звери дикие, и леший с ведьмой, и красавица-девица с женихом – статным удальцом-молодцом. А я расскажу не сказку, а быль, и пусть каждый вынесет из неё для себя урок.
В одной деревушке, что многие лета как забыта, жила-была Марьюшка-красавица, девица красоты неписанной. С косой золотой, с глазами синими, как небо ясное, с губами алыми, как яблоко сочное, с нравом, будто у кобылицы дикой. Жила она с матерью да отцом, да с братишками-сестрёнками, детишками малыми и неразумными. Минул её восемнадцатый год, а она всё в девках ходила. А уж сколько парней на неё заглядывалось! Только всех она чуралась, всех сторонилась. А те не робели, под окнами ходили, цветы и подарки носили во светлицу к ней. Некоторые даже к родителям свататься шли – но отказывали мать с отцом, не желали неволить дочь старшую, любимую. И жила она, будто птичка свободная, не покидая гнезда родного. Вставала на заре, день-деньской работой увлекалась, а под вечер за прялку садилась и детей качала. Только в месяц несколько дней, в самую полную луну, выходила она с подругами во чисто поле или в лес. И начинались песни, пляски, разговоры! Далеко слышались чистые звонкие голоса, а дальше всех, громче всех летел Марьюшкин. Звери дикие собирались округ, птицы садились по веткам, и все слушали, никак не могли наслушаться! С нетерпением ждала Марьюшка времени этого и, прихорашиваясь перед зеркалом, заплетая косу длинную, уже начинала напевать. Все любовались, только матушка её головой качала и приговаривала:
- Ой, не ходи ты в ночь-то, не искушай судьбу! Хитра она, хитра да насмешлива. Задумает лихо, и не снять его боле! Зверь лихой на тебя заглядится, и возьмёт в свои хоромы лесные. Поостерегись!
Слушала каждый раз это Марьюшка, слушала да смеялась после, убегая. Да не знала она, что мать-то права окажется.
А в самой чаще, там, где берёзки даже светлые темнеют и сгибаются, жила волчица молодая, белая-белая, охотница желтоглазая. Не знала Марьюшка, что положила она, зверь лютый, глаз на неё, что стережёт каждую луну, любуясь телом молодым да голосом чарующим. А если бы знала, то не испугалась бы, приняла судьбу свою со смирением. Что уж ей зверь единый, ежели под окном парни толпами гуляют!
Вот настала луна очередная. Поднялась из-за облаков, из-за туч, и красным светом осветила всё. Крестились суеверные, косились на неё, а девушки все собрались у ворот и смеются, Марьюшку поджидают. Выбежала она, косой как хвостом лиса след заметая. Раздались песни, и всей гурьбой помчались подружки в лес. А все они – одна другой краше, и наряд один другого красивей! Да Марьюшка всех перегнала: и красой и платьем синим. На шее нитка с жемчугом, в волосах цветок.
Примчались девушки на поляну. Кругом лес, только одна тропка назад ведёт. Набрали они хвороста, развели костёр, взялись за руки и завели танец. И не ведали, что и сейчас глаза жёлтые следят за ними, а более всех за Марьюшкой, что в середину выскочила да пустилась в пляс, платочком помахивая, напевая. Распевалась она, что соловей, и все притихли. Только ветер шумит в ветвях… Но вот окончилась песня, и решили девушки через костёр прыгать. Разбежались уже было, приготовились, но вдруг что-то белое, как туман осенний, густой, молочный, взвилось в воздух и опустилось рядом. Взвился дым, раздался визг, крики! Разбежались все, бросились куда глаза глядят, только Марьюшка не шелохнулась. Рассеялся дым, улеглась пыль, и видит она: напротив неё зверь стоит. Сердечко забилось, затрепыхалось словно птица пойманная. Побледнела она, но ноги будто бы и приросли к месту. Разглядывает волчица девушку, облизывается, и уж попрощалась она с жизнью, да только та вдруг, будто пёс домашний, хвостом замахала! Сразу на сердце отлегло. Смелость вернулась, и когда зверь-то подобрался, протянула Марьюшка руку и запустила пальцы в шерсть густую. Ах, до чего же мягка! Забылась она, затуманились думы, и побрела, не ведая, куда, за волком диким.
Шли они долго, уж светлеть начало. Лес будто опустел. Любовалась девица на листья зелёные, широкие, на стволы крепкие, на травушку под ноженьками. Уж сороки появились, распрыгались, шалуньи, расстрекотались. Совсем забыла Марьюшка, что дома-то ждут да волнуются, шла себе дальше. Уже солнце ясное поднялось, коса расплелась, жемчуга с шеи упали, платье истрепалось, и вот остановилась она. Глянула – а впереди дом! И на пороге девица стоит, улыбается, привечает. Только заметила она, что волчицы нет. Подошла Марьюшка ближе, так и ахнула: а глаза-то, глаза! Отродясь у людей таких не бывает. Рассмеялась девица, на испуг её глядя:
- Что, не думала ты? Заходи же, будь хозяйкою в доме моём. Жить нам отныне вместе, - промолвила она, и не смела Марьюшка перечить. Взволновалось всё в душе, затрепетало! Побледнела она, испугалась, но взяла девица её за руки белые и провела в дом. И жили с тех пор они вместе, не разлучаясь. Спросила в первый день её Марьюшка: «А зовут-величают тебя как?» Задумалась девица, а потом ответила будто с неохотою: «Настасьей кличь меня. Много имён дали мне, а это наиболее любо».
* * *
Шло время, год прошёл, другой. Все уж считали Марьюшку неживой, не искали даже. Сослужили память, оплакали, погоревали и успокоились. Только парни всё ещё бродили, бывало, под окошками, вспоминая красу её, да родители не забывали говорить, и то нечасто. А жила она всё это время, не тужила. Полюбилась ей тёмноокая Настасья. Привыкла она, что оборачивается та зверем и ночами идёт бродить по лесу. Страшно поначалу было – всё же ни души человеческой вокруг! – а потом пообвыкла. Дни с возлюбленной коротала, лес узнавала, зверей да травы. На зиму запасались они сами, а в стужу сидели у печи, разговорами наслаждаясь, под пурги завывание песни пели.
Жилось бы так и дальше, но затосковала Марья. Под осень вторую слегла, захворала. Сколько бы не веселила её Настя, не улыбалась она. Тоска злая по дому, по людям снедала. Что уж делать! Настасья думала-думала, ночи напролёт дома сидела и, наконец, решилась:
- Отправляйся, - говорит, - к родным. Их повидаешь, сердце разбудишь. Провожу я тебя до мест знакомых, там и покину. Только возвратись ты ко мне в луну полную, как тогда, с подругами ходила. И чужих не привечай, прочь гони!
Улыбнулась наконец Марья, приподнялась, на полатях лёжа.
- Забыть тебя не в силах буду. Каждую секунду в сердце беречь стану и обязательно назад возвращусь.
Ничего не ответила Настя, только улыбнулась грустно. А утром обернулась зверем и повела Марьюшку по дороге невидимой, по тропке звериной. Нарядила она её, будто барыню, в платье красное, нитки с камнями вплела в волосы. И прибыли они вечером на ту самую поляну, где встретились впервые.
- Вот здесь мы и расстанемся. Не забудь, ждать тебя буду здесь прямо, - поцеловала Марьюшку Настасья и, обернувшись снова волком, побежала обратно, не оборачиваясь. Раздался вдали вой прощальный, как плач.
На самом закате вошла Марьюшка в деревню. Забрехали собаки вокруг и замолкли. Забилось сердечко бешено, когда шла она по улице знакомой. Многое изменилось, но узнала она всё же дом родимый и будто чужая во двор зашла. На свет в окошке посмотрела, постучала…
Как уж радовалась вся семья! А Марьюшка всех больше. Рассказали родители, как долго искали её, как ночи не спали. Расплакалась она, бросилась на колени и чуть было всё не выдала, да опомнилась. А на следующий день пир завели на всю улицу! Женихи прежние, кто семьями не обзавёлся, так и нагрянули. Каждый руку свою предлагал! Но на всех Марья, как и раньше, лишь смотрела исподлобья и головой качала, нет, мол, не могу. А о причинах молчала, вытаивала.
Шло время, неделя прошла, другая. Вроде бы хорошо всё было, но затосковала Марьюшка без причины видимой. Заахали родственники:
- Аль не милы тебе мы? Не больна ли?
- Нет, - отвечала она, - не захворала я. А вас люблю себя больше. Не печальтесь, дурно мне, что я так надолго вас покинула.
Прекратились расспросы. Но едва ли можно материнское сердце обмануть. Напрасно Марья бодрилась – слегла всё же. Каждый день в тягость был. А в одну из ночей жар на неё напал, бред начался. Всё чудится ей, что лежит она в их с Настенькой доме, и та всё хлопочет над нею. Зашептала Марья в бреду горячечном:
- Ах, милая, к тебе бы скорее вернуться, скучаю я, мочи нет… ночь бы уже нашу, придёшь ты да меня заберёшь… В ночь-то полнолуния! Зверь мой дикий, зима белоснежная, видение ночное в обличье волчьем…
А мать, сидя у койки её, всё слышала. Дремала она рядышком, склонив голову, но пробудилась и прислушалась. Что несёт! Точно бредит! Но всё-таки пойти решила наутро к гадалке местной, что всё знает. Та уж точно ответ даст и сомненья развеет. А сомнения эти вдруг появились, совсем нежданно-негаданно: в слишком уж платье добротном Марья вернулась, и тоска её по мучителю неведомому будто бы была. И это – ах, что за глупость! – женщина тоже!
И утром, пока все ещё спали и сон сотый досматривали, кинулась мать к гадалке. Отворила ей седая, дряхлая старуха с глазами ясными, как солнце, и сразу в дом пригласила, заговорила скрипучим голосом:
- Знаю, знаю, зачем ты пожаловала. Узнать хочешь, кто пленитель тот неизвестный? Так слушай и запоминай.
И научила она, что делать. Приказала парням всем, что видеть Марьюшку хозяйкой своей хотят, задание дать: волчицу, что придёт ночью в полнолуние, убить. Тогда-то, говорила она, всё и узнаешь.
Поблагодарила её женщина, монет несколько сунула в руку сухую и домой помчалась, мужа разбудила, ему поведала, о чём узнала. Обрадовался тот – вот и излечится дочь любимая! И начали они втайне людей молодых собирать, опрашивать.
Правду сказала гадалка – чем ближе время подбиралось, тем веселее и здоровее Марья казалась. Снова платья надела, косы заплела, шутила, смеялась. Но всё-таки грустила украдкой; разрывалась душа: и бежать к возлюбленной охота, и родных покидать тяжело. Но снова молчала она, не разговаривала об этом.
А в ночь роковую, в самую темень, оделась она и неслышною выскользнула за ворота. Бегом бежала до самого леса, уже мечтая о встрече скорой. Но ветви цеплялись всюду, будто удержать хотели, а коряжки и корни под ноги бросались, кусты из-под земли выскакивали. Так ещё впереди огни заморгали. Остановилась Марьюшка, с тревогой вперёд глядя. Страшно вдруг стало, но пошла она на свет, стараясь тени держаться. Шла-шла, и оказалась на поляне на той самой! А народу-то, народу! И сплошь все молодые парни. Столпились все вокруг чего-то. Схоронилась Марья за дерево и замерла.
Расступились тут облака, давая луне осветить пространство, расступились и парни. И чуть не закричала Марьюшка от ужаса и боли сердечной. Пришлось рот ладонью зажать, ни звука чтоб не выдать. В глазах всё помутилось, как увидела она посреди поляны Настю. Лежала она, распластавшись, на траве, угасающими глазами прямо на Марьюшку глядя. В спине её, лебединым оперением сверкая, стрелы две торчали, и кровь окрасила простое серое платье. Встретилась она взглядом с любимой и, улыбнувшись, испустила дух.
Не вечно душа может терпеть, и не сдержалась она. Пусть думают, что хотят, пусть! Кинулась Марья вперёд и на колени упала, схватила Настю на руки, завыла, зарыдала, целуя лицо её спокойное, губы алые. Парни же в смущении потупились, отступили, луки похватав. Но никого Марьюшка не видела. В жар её бросило, в холод, а рассудок, ум ясный, помутился будто: вскочила она на ноги резво и дико огляделась вокруг. Кинула прощальный взгляд на Настю и как безумная бросилась в самую чащу. Кричали ей вслед, звали, побежали следом – да отстали. А вдали вой волчий раздался, и столько боли, столько грусти в нём зазвучало, что невольно остановились преследователи, попятились и вернулись ни с чем.
А Марьюшка и сама не поняла, что и вместо рук-ног лапы, и вся она – не она вовсе. Мчалась, мчалась, дороги не видя перед собой, и оказалась у дома их. Там, где они с Настасьей жили. Не смогла мимо пройти, будто силой неведомой её туда тянуло, и только зашла – снова человеком стала. Бросилась она на полати и волю слезам дала.
Вот так, говорят, случилось. Не видали больше Марьюшку-красавицу в родных краях. Но поговаривают о звере, что с тех пор девиц невинных к себе уманивает, выслеживает их да стережёт, и, поймав, не отпускает больше…