Lightbulbs

Пора прекращать выдавать себя за кого-то, кто не я, потакать чужим желаниям, искать сочувствия и похвалы, поддакивать, подстраиваться и не дочитывать книг до конца. Я заучила эти слова как мантру и повторяю неустанно, надеясь заглушить этим монотонный стук колёс поезда и кудахтанье той старой ведьмы, сидящей напротив. Не помогает. Чтобы упокоиться, начинаю считать ведьмины подбородки. Раз подбородок, два подбородок, три подбородок. Мерзость. Ведьма заметила мою неприязнь к ней и начала, сотрясая третьим подбородком воздух, вещать о проблемных подростках, зависимых от «компутеров» и «телехфонов», подбрасывая углей своими свиными глазками, чёрными и мокрыми, буравящими мой невинный лоб. Родители поддакивали ведьме во всём, огромный кусок жира, оказавшийся мужем ведьмы, вставлял свой неоригинальные замечания, которые всегда начинались одинаково, а маленькое порося, недалеко упавшее от материнской яблони, ехидно поглядывало в мою сторону и сверкало гнилыми зубами. Ведьма нахваливала порося-отличника, порося- примерного сына, порося – послушного мальчика. Свин становился лишь жирнее и противнее, разбухал на глазах. Пытаюсь смотреть в окно и наслаждаться видами, но за заляпанным стеклом только гнилой туман скрывавший, наверное, пристойный и приятный глазу вид. Некуда бежать. Впереди заслон из жира, рядом туалет, в котором явно кого-то убили, слева мама, поедающая ведьмины пирожки, явно отравленные, отец, единственный здесь, кому можно доверять, болтает со свиноматкой о воспитании детей. А за окном догнивает чей-то огромный труп. Чудесная компашка , сдохнуть – не ожить. Кажется, я говорю это вслух. Свиноматка раскудахталась, мама сверкнула глазами и что-то сказала о приличиях, отец и ком жира вышли покурить, а порося, самодовольный жирдяй , эта тварь на ножках, уселся по-турецки и ржёт! Кудахтанье ведьмы разносится по вагону, жирдяй ухахатывается, визжит и хрюкает, мама повышает голос. Курильщики ещё не вернулись. Заварил кашу - расхлёбывай. Собираюсь с силами и зыркаю на поросёнка, вложив в этот взгляд всю силу своего бедного разума. Срабатывает незамедлительно. Несколько секунд порося глядит мне в глаза, не смея отвести взгляда, ещё через несколько его словно отталкивает к стене, он замолкает и испуганно озирается по сторонам. А спустя целую секунду его рвёт прямо на бесформенные колени свиноматки! Бинго! Блевотина лилась отвратительным водопадом, зеленоватые лужицы растекались по полу, воняло так, словно рвало не порося, а Химеру, ту, что убил Белефонт. Хихикаю, представляю порося Химерой, ведьму – матерью монстров Ехидной, а её мужа Тифоном, таким же мерзким, как и вся их семейка. Хихиканье переходит в полноценный смех, отражавшийся от грязного окна и поглощавшийся засранными матрасами. Гудение прекращается. Все смотрят лишь на меня, недоумевают, а я не могу остановиться, надрываюсь и хриплю, но продолжаю радоваться своей удачной шутке. Шалость удалась. Порося дрожит, мать смотрит с укоризной, не в первый раз за сегодня, а свиноматка тыкает в меня пухлой культяпкой и визжит: -Ты! Ты, ты, ты, это всё ты! Ты-ы-ы-ыы….Ты отравила мою лапочку! Мою деточку! Ведьма! Её визг созвучен с визгом колёс останавливающегося поезда. Приехали. Занавес. Я не думала, что этот сладкий миг настанет, но он настал! И тут же разбился о брега реальности. Свиноматка и её безобразная семейка сопровождали нас по городу, устроив экскурсию и забегая во все магазины, что попадались на пути. Второй акт безумной постановки. Все провинциальные города одинаковы. Куча древних хрущёвок кучкуются словно грибы, мелкие магазины и забегаловки напоминают крыс, шугающихся от любого шороха, и везде лозунги. Лозунги, лозунги, лозунги. Патриотического характера, белые гимны на кровавых полотнах, кричат, призывают, запугивают. Город тонет в мышиной шерсти и объявлениях. Ничего особенного. Декорации. Переехать сюда было маминой идеей. Ссылаясь на чистый воздух, море в паре километров, хорошие перспективы и отсутствие грохота больших городов, одним чудесным утром мая ко мне в комнату ворвались всей семьёй, проорали ухо что-то вроде «Да здравствуют перемены!» и наказали собрать сумки. Сумок было немного, весь хлам улёгся в рюкзак, вещи в ещё один рюкзак, я же улеглась в багажник и наслаждалась тишиной. До тех пор, пока мы не пересели на поезд. Свиноматка, кстати, оказалась моей какой-то там юродной тёткой по отцовской линии, чем она со мной поделилась в одном из многочисленных магазинов, в которые мы заходили по её милости. Свиноматка же, позабыв об оказии в поезде, сообщила мне о том, что праздновать новоселье мы будем не у них, что огорчило свиноматку и обрадовало меня. Естественно, природное любопытство взыграло, и я не смогла не спросить, где же устроится праздник новой жизни. -Да у этих…у…..у…Феоктинских, во! Любка-то совсем скатилась, жирная стала, без слёз не взглянешь. А дочь её… Свиноматка продолжала разглагольствовать, а я окидываю взглядом дары, которые следует преподнести этим самым Феофанам, как их там….Колбасы разных сортов и размеров, бутыли чистого и не совсем спирта, булки хлеба, печенья и многое их многого. Порося окидывает кучу жадным взором, и я не упускаю возможности зыркнуть на него снова, припоминая поезд. Бинго! А свиноматка помнит. Свиньи тоже ничего не забывают, вестимо, так как она заслоняет своей тушей порося и отодвигается от меня на полметра, сыпля оскорблениями и плевками. А я думала, только слоны… Когда мы приходим к Феоктинским, кажется, так их звали, застолье уже набрало обороты. Алкоголь и песни лились рекой, неизвестные мне люди, как оказалось, мои родственники, выплясывали на чужих костях, сплетничали и сквернословили. В общем, праздновали наше новоселье без нас. Ведьма с поросём уселись подальше от меня. Ну и славно. Через полчаса всеобщее веселье утомляет меня, и я ищу место, где можно притулиться. Выбор пал на деревянную дверь, ничем не отличавшуюся от остальных кроме таблички, прибитой к вышеупомянутой двери. Текст гласил «Здесь обитает кусучий волк, не влезай – съест!». Кусучий волк меня не впечатлил, и я зашла. Не постучавшись. И в лицо мне ударил спёртый воздух, множество цветов и запахов. Комната была маленькой и узкой, окна зашторены, стены исписаны текстами и не всегда цензурными цитатами, на одной стене виднелись следы когтей. Кусучий волк ещё и царапучий. Центром композиции являлось старое кресло, явно любимое молью. Кресло оказалось не таким уж и пустым. С этого самого кресла, подняв могучие чресла, встала рослая фигура, женская! И хриплый голос пристрастного к сигаретам вопрошал: -За каким хреном вы явились к Святому Феоктисту Презренному, барышня? Дверь за мной захлопнулась.