В дыму

Царская опочивальня была темна. Свечи чадили, коптился дым. Слюдяные окна были дымны, запотевшие, и воздух пах тяжёлой пряностью, прелой духотой, забивался в грудь и сжимал горло, слепил очи и горчил на устах. Царь стоял, высокий и такой же дымный, прислонившись лбом к слюдяному окошку. За ним вихрился снег и выл ветер, за окном всё до одурения было мёрзло, но тем и живо, тем и дышало, единым холодом, единым воем в кромешне. Царь ожидал. Лязг стали. Рынды подняли свои бердыши. Скрип дверей, стук защёлки. Краткий выдох, долгий, до затягу вдох. Шаги, стуки, шорохи. Государь знал, кто это, знал, что не зря ожидал. Обернулся медленно, соткав из чадящего дыма приподнятые уголки губ, чуть сдвинутые брови, немного смягчившийся взор. На ковре, подарке басурманского посла, лежал бордовый, серебром расшитый кафтан, а на нём - голубого муара длинная лента, вплетённая немногим ранее в кудрявые волосы. Басманов, в рубахе маленько выше колена, чёрных штанах, вправленных в чёрного же сафьяна сапоги, с рассыпанными по плечам кудрями и гранёным блеском в глазах стоял, не ожидая дозволения, но просто выжидая. А Иоанн скинул с плеч меха, оставшись в том же нехитром, что и его кравчий, наряде, и пошёл поступью тихой, истинно царской, однако медленной и столь же выжидательной, сколь и поза стоящего посреди покоев Фёдора. Шаг, второй, третий, Иоанн подошёл к Басманову, медленно, словно увязая в дыму, поднял руку, остановившись у самого лица Фёдора, заглянув в льдистые его глаза. И резко, в истинно царской манере, схватил Басманова за подбородок, сжал добела, впившись в алые губы, а Фёдор, стянув в ладони царские волосы, схватив того за затылок, отстранил от себя, сверкая аметистами глаз из-под изогнутых бровей, и потянул государя за собой на чёрные шелка. Белое тело его на простынях было прекрасно. Оно сияло, сияло особенно в свечном дыму. Государь держал руки кравчего над его же головой, чтоб не мешал, а Фёдор отворачивался, не принимая царские поцелуи, а потом, извернувшись, высвободил руки да поменялся с Иоанном местами, сидя теперь на нём, и запрокинул царскую голову, потянув за волосы. Государь что-то было прохрипел, но замолк, так и не вымолвив, ибо Фёдор отпустил его, встав на постели на колени и сбросив куда-то прочь, во мрак неосвещённой комнаты, рубаху, а затем избавился от штанов. Басманов сидел, ожидая, и царь повторил его недавнюю процедуру, оставшись без лишних тряпок, которые сейчас определённом мешали. Он опрокинул на постель кравчего, прильнув губами к его шее и, вопреки обыкновенному, острыми своими зубами прикусил кожу, да, видно, переборщил, ибо из небольшой ранки засочилась кровь. Фёдор не остался в долгу, выскользнув из под царя, который, согнув руки, упал на подушки, и устроился на государе сверху, приподнявшись, а затем медленно, запрокинув голосу, но не прикрыв очей, опустился, услышав с присвистом выдох государя. Он прижал к постели царские руки, сметая все возражения. Сейчас всё будет так, как хочет Басманов. Только так и будет. Кравчий двигался, нарочито медленно двигался, с удовольствием наблюдая перемены на лице Иоанна. Тот сначала сдвинул брови, недовольный столь разительной переменой в их отношениях, казалось бы, текущих своим чередом. А потом произошло странное. Глаза царя, всегда тёмные, всегда замутнённые, прояснились, казалось, до предела. Они были зелёными. И ясными своими глазами государь глядел на Фёдора, всё так же сдвигая брови. Оба теряли терпение, оба выжидали. А потом Басманов послал всё к чёрту, поднимаясь, опускаясь так резко и так быстро, как только был способен. Царь подавался ему навстречу, но не позволял себе ничего более рваных выдохов сквозь зубы, сжав кулаки всё ещё сдерживаемых рук. А кравчий стонал, стонал громко, стонал маняще, стонал в безумстве. Он сбился с ритма, сбился бесповоротно, а потом упал на грудь царя, запачкав её семенем. Иоанн наконец высвободил руки, проведя узкими ладонями по ягодицам Басманова. Вверх-вниз, вверх-вниз, и государь излился внутрь своего полюбовника. Фёдор, уставший, со сбившимися мокрыми волосами, дышал дробно, глядя, тем не менее, на царя ясными льдистыми глазами. Воздух в комнате стал ещё душнее, ещё больнее бил в грудь. Басманов уснул на пропитанных потом шёлковых простынях, а Иоанн стоял у слюдяного окошка, прислонившись к нему высоким лбом. На дворе улеглась метель.