Неприятности

В лаборатории Франкенштейна одуряющее-вкусно пахло свежей выпечкой. Довольно странный аромат для лаборатории, обычно пропахшей резкими, свербящими нос запахами реактивов, но сегодня учёный отложил все запланированные опыты и занялся готовкой. Как ни странно, он любил готовить, любил наблюдать, как из отдельных продуктов получается новое, вкусное блюдо, ну а сегодня был особенный повод. И, к сожалению, не весёлый. Мастеру становилось всё хуже, после встречи с Музаккой он держался на честном слове, и Франкенштейну хотелось хоть чем-то его порадовать. Лабораторная печка позволяла регулировать влажность до десятой процента и температуру до десятой градуса, так что печенье получилось хрустящим и воздушным, как и предполагалось. Немного его охладив, Франкенштейн накрыл тарелку салфеткой и поднялся наверх, в гостиную. Модифицированные и благородные были в школе, Райзелу же приходилось сидеть дома. Франкенштейн безапелляционно заявил, что пустит его в школу только после того, как убедится, что состояние Райзела стабильно. – Мастер, прошу вас, – Франкенштейн осторожно поставил тарелку на стол. Райзел отвлёкся от книги, которую до того листал, взял одно печенье, надкусил. – Вам нравится? Ноблесс коротко кивнул. Он был бледнее, чем обычно, губы обескровили, под глазами легли тени. Райзел отказался от полного обследования, но даже тех данных, что были у Франкенштейна, ему хватило, чтобы забить тревогу. Сбоили все системы органов сразу, и учёному не хотелось думать, какую боль испытывал Ноблесс. Каждый раз, когда Франкенштейн смотрел на Райзела, его сердце передавливало словно бы инквизиторскими тисками, нервное напряжение и волнение о Мастере не отпускали, выматывали, вытесняли из головы все остальные мысли. Франкенштейн даже переложил школьные дела на Тао, чтобы не оставлять Райзела одного. Райзел, почувствовав на себе пристальный взгляд, повернулся к Франкенштейну. – Не стоит за меня волноваться, – он взял второе печенье, с орешком в центре. – Как ваше самочувствие? – спросил учёный, уже зная ответ. – Всё хорошо. Вечное это «Всё хорошо», «Всё в порядке», «Ничего страшного». Если бы только Мастер понимал, что эти слова делают только хуже. Франкенштейн не мог не волноваться за Райзела, просто физически бы не сумел, а отсутствие информации угнетало ещё сильнее. Если бы только Мастер честно говорил о своём самочувствии – возможно, Франкенштейну удалось бы что-нибудь придумать, как-то ему помочь. Но это вечное «Всё хорошо», звучавшее как «Отвяжись», заставляло Франкенштейна всегда предполагать худшие варианты. Мастер поставил чашку на стол, и хотел было снова потянуться к блюду с печеньем, как его лицо на секунду словно окаменело, дыхание прервалось. И тут же расслабилось. Выдох. Ему больно? Это был спазм? Судорога? Франкенштейн, не отрываясь, смотрел на Райзела. Вдох. Выдох. Вдох. Райзел снова словно застыл, как статуя, рефлекторно потянувшись к груди, но тут же отдёрнул руку. – Мастер? Что с вами?! Райзел с трудом выдохнул, повернулся к слуге, даже попытался улыбнуться. – Со мной всё хорошо. Не волнуйся за меня, Франкен… Он не договорил. Грудной кашель скрутил его пополам, он согнулся, прикрыв рот ладонью, сквозь пальцы на ковёр потекла кровь. Её было много, слишком много, больше, чем в прошлый раз, вторую руку Райзел прижал к груди, будто бы пытаясь унять боль. Наконец, кашель, который, как показалось Франкенштейну, тянулся долгую вечность, прекратился. Райзел пару секунд ещё посидел в том же положении, словно опасаясь, что приступ не кончился, затем медленно распрямился. Франкенштейну не хотелось думать, что осталось от лёгких Мастера, и как он ещё умудряется ими дышать. – Это вы называете – «всё хорошо»? – одними губами спросил Франкенштейн. Райзел промолчал. Одно движение руки – и на ковре и рубашке вновь ни единого следа крови. – Зачем… – тихо спросил Франкенштейн то, что так долго томило его душу, – зачем вы приказали нам не вмешиваться? – Потому что это мои дела. И мой долг. Я должен был решить всё сам, – как ни странно, ответил Райзел. И так негромкий голос упал до едва слышного шёпота. – Я ваш слуга… вы приняли мой договор. Я не только имею право, но и обязан помогать вам. Райзел посмотрел на Франкенштейна, отрицательно покачал головой: – Это был мой долг как Ноблесс. Я обязан выполнять его сам, потому что других таких, как я, не существует. – И вообще не будет существовать, если вы не начнёте себя беречь, – вдруг холодно и очень жестко процедил Франкенштейн. – Ваш долг… кому он нужен? Вы должны защищать людей – так почему бы не начать думать только о результате?! Кто будет этим заниматься, когда ваша жизненная сила полностью иссякнет?! Франкенштейна несло. Слова вырывались из глотки кровавыми сгустками, выворачивая наизнанку душу. Слишком много всего накопилось, и теперь оно рвалось изнутри, клокотало в горле. – Вместо того, чтобы подумать о себе, вы думаете о никому не нужных старых догмах! Даже старый Лорд умер, только чтобы их изменить! Вы думаете о чести, о людях… а о нас вы подумали?!! – Франкенштейн сорвался на крик. – О тех, кто вас окружает?! Обо мне, о модифицированных, о благородных?! О ваших любимых школьниках?! О нас вы подумали, когда отказывались от помощи?! Кому нужна ваша гордость?! Нам?!! А теперь вы обрекаете нас бессильно смотреть как вы мучаетесь!!! – Франкенштейн тяжело дышал, его голос едва не срывался. Много дней слова копились внутри, чтобы теперь вырваться наружу. – Чем, ну скажите, чем мы это заслужили?!! Какими проступками?! Вы не думаете ни о ком, кроме себя! Это эгоистично!!! Говорите – не волноваться?! А вы смогли бы не волноваться за нас?! Смогли бы?!!! Франкенштейн осёкся. Осознал, что он делал. Он. Орал. На Мастера. Только что он посмел поднять на Мастера голос. Не просто поднять, а наорать, впервые в жизни наорать на Райзела. Франкенштейн медленно поднял взгляд. Райзел сидел, замерев, и глаза его были широко распахнуты от удивления. – П-простите… – выдавил из себя Франкенштейн, падая на одно колено. – Простите. Я совершил недозволенное. Я… Мастер продолжал молчать. Франкенштейн неловко поднялся. Единственным желанием было упасть в ноги Райзела и вымаливать прощение, но он знал, что лучше оставить Райзела одного. Он выскользнул из гостиной, не представляя, как теперь будет смотреть Мастеру в глаза. День тянулся удивительно долго. Каждую секунду Франкенштейн ждал, что Мастер позовёт его… и боялся этого. Позволить себе подобное не мог даже Лорд. Теперь ему придётся понести наказание. Странно, что Райзел до сих пор не распылил его в кровавый туман после случившегося. Франкенштейн включил камеру, которую давно установил в гостиной Тао. За столом сидели вернувшиеся с работы модифицированные и Райзел, Сейра хлопотала на кухне, Регис ей помогал, расставляя посуду. Мастер казался ещё более тихим и отстранённым чем обычно. Выглядел он так, будто что-то обдумывает, блуждая среди своих мыслей, а не находясь в гостиной. А может, он не обдумывает? Может, ему плохо?! А он, Франкенштейн, здесь, а не с ним… Но подойти не было сил. Райзел, скорее всего, зол на него, и вряд ли будет рад его компании. Франкенштейн откинул назад мешающиеся волосы, прикрыл глаза. И вправду, надо успокоиться. Один нервный срыв уже случился, второго никому не нужно. До позднего вечера Франкенштейн так и промаялся неизвестностью. Он был в курсе, как к излишне ярким эмоциям относится Рейзел, и старался по возможности сдерживать все возможные их проявления, особенно в общении с ним, так что сегодня Франкенштейн явно задел Райзела за больное. Он и так нездоров, а тут ещё и его собственный слуга изматывает нервы… Ночью, когда все уснули, Франкенштейн решил, что дальше тянуть невозможно. Следует пойти и объясниться, ещё раз принести извинения. Учёный осторожно постучал в комнату Райзела. Тишина. Он толкнул дверь, заглянул внутрь – и вздрогнул. В полутёмной комнате на кровати лежал Райзел, прижав колени к груди, и лицо его было искажено гримасой боли. – Мастер! – Франкенштейн бросился к нему, забыв об извинениях. – Что с вами?! Райзел попытался сесть прямо. Видимо, вольность в выборе удобной позы он мог позволить себе только когда никто не видит, и сейчас пытался принять положенный ему вид. – Подождите… позвольте помочь! Франкенштейн отвёл его руки в стороны, намётанным взглядом осматривая Мастера. Даже под широкой белой сорочкой было заметно быстрое и слабое дыхание. Райзел глотал воздух маленькими глотками, и, даже если он и справился с лицом, то в его глазах всё равно стояла боль. – Это спазм межрёберных мышц, – понял Франкенштейн. – Сейчас, позвольте, – он сел сзади Райзела и принялся разминать ему грудную клетку, заставляя до боли напряженные мышцы расслабляться под пальцами. Проклятые предатели-благородные и агенты Союза выжали из Райзела слишком много жизненных сил, и теперь ему приходится расплачиваться за их грехи. Хорошо хоть Франкенштейн, предвидя подобные реакции со стороны истощённого организма, прочитал, как и куда жать, чтобы снять боль. Постепенно Райзел начал расслабляться, дыхание стало более медленным и глубоким. Франкенштейн убрал руки, но так и остался сидеть сзади Мастера. – Я всегда боялся причинить кому-то лишнее беспокойство, – неожиданно начал Райзел. – Я ушёл от других в Лукедонии, чтобы не беспокоить благородных. Но когда я начал жить здесь, я снова начал приносить неприятности. Я не хотел, чтобы вы за меня волновались. Франкенштейн сглотнул появившийся в горле комок. – Мастер… – Я сделал только хуже? Франкенштейн хотел было заверить Мастера, что нет, он не сделал, но решил, что если начал говорить честно – значит, говорить честно до конца. И потому он ответил: – Да. Мастер вновь помолчал. Франкенштейну хотелось заглянуть ему в лицо, по едва заметным изменениям попытаться определить, о чём думает и что чувствует Райзел, но не двинулся с места, боясь нарушить какое-то тихое доверие, протянувшееся между ними. – Я никогда не умел общаться с людьми. Опять я доставил тебе неприятности, Франкенштейн. Учёный не выдержал и обнял Райзела, уткнувшись носом в мягкие волосы на затылке. – Ничего страшного. Сколько угодно неприятностей, только с вами… Франкенштейн не видел лица Мастера, но готов был поклясться, что тот сейчас улыбается. – Только говорите мне, что с вами, пожалуйста. И… позволяйте другим помогать вам. – Если бы ты и Раджек помогли мне, то вышло бы трое на одного. Я не мог пасть так низко. Но и позволить вам вступить с ним в бой не мог – Музакка слишком силён для вас, даже для тебя, Франкенштейн. Франкенштейн прикрыл глаза. Райзела не переделать. Уж такой у него Мастер – какой есть. Остаётся только принять его таким, со всеми недостатками и жесткими принципами. Всё-таки именно они делают Мастера – Мастером. Тем более, что Франкенштейн сам далеко не подарок, и часто печалит Райзела своими поступками и непослушанием. Хотя бы сегодня. – Сегодня днём я вёл себя непозволительно. Позвольте мне принести свои извинения. – Люди – такие странные создания, – кажется, Мастер снова улыбнулся. – Вы шумите, надоедаете, суетитесь, делаете глупости. Совершаете вещи, за которые просите прощения, и повторяете их вновь. Я бы хотел прожить среди вас как можно дольше. – Я постараюсь найти способ вам помочь. Райзел расслабился, опираясь на Франкенштейна и ничего больше не говоря. Учёный тоже не двигался с места, наслаждаясь редкими минутами наедине. Сейчас Райзел был какой-то необычный, не такой, закрытый в ледяной панцирь, как обычно. Видимо, собственное бессилие, вкупе со словами Франкенштейна и впрямь заставило Райзела больше доверять другим. И подпускать их чуть ближе. – Кажется, я и дальше буду доставлять тебе неприятности. Франкенштейн положил голову на плечо благородного. Мимолётом подумал, что раньше не поверил бы даже в возможность к нему прикоснуться. – Я ничего не имею против.