***
В середине дня Стефану показалось, что кто-то настойчиво стучит в дверь. Впрочем, даже этот тревожный звук не нарушал покоя, который властвовал в комнате. Парень, что сидел на краю стула с сигаретой в руках, словно был весь соткан из этого покоя, и ощущение холодной, даже дерзкой умиротворенности, исходящее от него, невольно передавалось окружающей обстановке. Это читалось даже в небрежно смятых листках бумаги, которые трепал ветер, нетерпеливо врывавшийся в комнату. Окно, не облюбованное нужным слоем краски, было открыто, и курящий легкой поступью направился к нему. Стук стал громче, более того, к нему добавился высокий, хорошо поставленный голос, вещающий что-то о повесившейся совести. Опираясь руками о подоконник, Стефан с предельным вниманием разглядывал здание библиотеки, обшарпанное и старое. Он по какой-то непонятной причине не хотел от него отрываться. - Чего ты добиваешься?! - вошедшая так и застыла, пялясь на распахивающуюся дверь и не успевая оценить масштабы неадекватности субъекта, стоящего напротив. – Вот так уходить, ровным счетом ничего не объяснив... Начальник рвет и мечет. Так ты написал статью? - укоряющий взгляд из-под темных ресниц. Если бы субъект мог смотреть на данное обстоятельство сквозь призму нормальности, он бы отметил, что у нее слишком синие глаза. Чересчур. И пылающие губы, словно созданные для того, чтобы она вечно поджимала их в обиде или нервно кусала. Но он был слишком раздражен и лишь едко заметил, что ей надо чаще бывать дома, в окружении мягких подушек и горячего чая с молоком и с незабвенными тремя ложками сахара. Чтобы жестокая реальность не смущала, так скажем. Но этим лишь подлил масла в огонь, и девица с огромным воодушевлением начала протискиваться внутрь, обдавая его сбивчивым дыханием. Стефан то и дело сравнивал ее с набегающей волной. Неугомонной и пытающейся его потопить, хотя это по определению было невозможно. Вот только эта волна билась совсем не о тот берег. - Нет у меня статьи, нет вообще сколько-нибудь полезных издержек глубокого ума, что лично тебя бы заинтересовали. – Парень закрыл дверь прежде, чем неудержимый поток возражений и порицаний обрушится на его голову. Попытался успокоиться и вновь закурил. Только перед глазами все-равно еще долго стояло ее лицо. Сэм была такой девушкой, которой хотелось изменять. От души, с теплотой даже некоторой, так, чтобы у нее и сомнения не возникло в очевидной невменяемости Стефана. Как-то раз он решился на это рискованное мероприятие при ее присутствии. И, надо сказать, с сожалением отметил, что неописуемое выражение боли и смущения на бледном лице очень ей шло. До безобразия. Да, это определенно стоило того, чтобы месяц бегать за ней с видом побитой собаки. Сэм была девушкой, которую хотелось не любить. Хотелось, но... Он понял это сразу же, с того самого дня, как его заворожили этот по-детски звонкий смех, жесты, походка, манера излагать мысли, даже то, как небрежно и просто она отбрасывает прядь, наклоняясь над упавшей рукописью. Сэм - редактор в издательстве, в каком-то смысле даже больше, чем редактор. Так вышло, что семь месяцев назад Стефан сильно затянул со сроками, безумно торопился со сдачей материала. Он не отдавал себе отчет в том, что идет слишком быстро, а она... Это из-за него она отбрасывала мешающую темную прядь за ухо.***
В мягком свете ночника на противоположной стене можно разглядеть несколько маленьких трещин. Стефан мог с закрытыми глазами перечислить их все по порядку. Неизвестно, вследствие чего они появились, неизвестно, вследствие чего Стефан до сих пор не заклеил их обоями, или не повесил на этом месте картину, или не сошел с ума, каждый раз натыкаясь взглядом на знакомый рисунок линий. Вероятно, они обладали тем важным свойством, постоянством, отсутствие которого в своей жизни он так болезненно ощущал. К которому подсознательно стремился. Которое, ввиду неутешительного диагноза, не мог обрести.