Когда кажется, что ты одинок, вспомни вечного скитальца по заснеженным ковровым дорожкам неба – мальчика, в которого никто не верит.
***
Ждать помощи неоткуда. Ждать поддержки – пустое дело. Холодная каменная стена, решетчатый узор на окнах и полное, безграничное одиночество, так резавшее каждую минуту; пустая, равнодушная тишина, где тиканье наручных часиков кажется до неприличия громким; душераздирающее молчание, словно едкий запах яда, когда хочется кричать, но тебя не услышат, когда хочется сказать, но горло сковала невидимая, неразрушимая цепь. Цепь страха, что не поймут. Цепь холодного безразличия к чужой судьбе. Та цепь, что сжимает горло тисками, и выдавить из себя хоть слово – предел недостигаемого, порой совершенно далекого счастья. Далекого и недопустимого. Она сидела у окна третий час, выводя пальцем на стекле холодные узоры и улыбающееся мальчишеское лицо. Улыбающееся и счастливое. Улыбка из воспоминаний, из самых счастливых и ценных моментов жизни. Тех самых, что она провела не в одиночестве. Ее непреклонное, пустое, наполненное лишь частыми всхлипами по ночам и полным молчанием долгие годы одиночество скрасило появление мальчишки – вечно не унывающего, озорного ребенка, который хотел, чтобы в него верили. Хотел быть заметным, нужным, дорогим. Хотел быть кем-то большим – частью чего-то большего. А потом... Эльза сидела у окна третий час, глядя на безжизненную ветреную пургу, разыгравшуюся накануне Рождества. Прекрасное время для шума, гама, праздника...Или жужжащей тишины в комнате, каковая всегда стояла у нее. Мертвая, звенящая тишь. Четкое, едва слышное дыхание. Пустошь. Вой ветра за неплотно пригнанным окном. Они дружили третий год. С того самого первого зимнего дня, когда, влетев, словно вихрь, в холодную комнату девушки, она его увидела. Увидела впервые, так четко и ясно, будто он и в самом деле существовал. Будто в него верили, как верят в Деда Мороза, Пасхального Кролика или Зубную Фею. Его светлые растрепанные волосы, озорная, счастливая – непонятно от чего – улыбка и пересохшего дерева посох в руке. Он был похож на мальчишку – его глаза так же ярко сверкали, играя разноцветными огоньками, и он так звонко смеялся, так заразительно и весело, что поневоле хотелось смеяться и Эльзе. Она не верила, что кто-то может ей помочь. Не помочь, а спасти. Спасти от вечного холодного одиночества, пробирающегося по коже, годами подряд, что проводила она запертой в этой комнате, где ее единственными друзьями были перчатки. Ее мечты еще никогда не доходили до дружбы. Ее холодное сердце еще никогда не смело мечтать о чем-то большем, возвышенном, благородном. Он часами напролет мог рассказывать ей различные истории, что случались с ним чуть ли не каждый день. Эльза громко смеялась – и не подозревала, что может так звонко и весело хохотать над шутками какого-то озорника. Он рассказывал о невероятных приключениях и играх в снежки, о невиданных ранее метелях, что он устраивал ради забавы, об удивительно веселых гонках на санях, после которых ребятишки еще долго вспоминали те прекрасные дни. А потом наступало лето, и все их зимние приключения казались лишь сказкой, закончившимся сном. Начиналась зима, продолжались снегопады, игры с Ледяным Джеком. А когда дети вырастали, они прекращали верить в волшебного мальчика, Повелителя Холода и Зимы. И он снова становился очаровательным героем сказки о мальчишке, который создавал морозы. Который исчез – но остался в памяти детей. Дух Холода и Зимы. Эльза не плакала, хотя при одном воспоминании о тех светлых холодных днях, когда он был рядом, горло сдавливала судорога. Сквозь примерзшее лицо Ледяного Джека, нарисованное пальцем, проступила живая, искрящаяся улыбка. Она тихо улыбнулась, подставила ладонь к стеклу и провела по узорчатому окошку. – Джек Фрост. Ледяной Джек, – усмехнулась Эльза.