The light behind your eyes

Пятничные ночные посиделки в кругу друзей — традиция. И то, что Люк сейчас не участвует в яром и громком обсуждении «Закажем пиццу с грибами или салями?» — абсолютно не его вина. Он сидит, уютно устроившись в мягком кресле, и еле заметно улыбается, гладя на то, как Эштон безнадежно портит прическу Майклу, зарывшись своими длинными пальцами в его волосы и от души потрепав. Парень хихикает и вскакивая с дивана, с громким визгом несется куда-то на второй этаж — подальше от разозленного Майки, а Люку почему-то становится интересно, что еще Эш может сделать своими точенными прекрасными пальцами. Широкая улыбка озаряет его лицо, когда Ирвин возвращается в комнату с навечно запутанными, спадающими на лицо кудрями, — блондин готов спорить, что это работа Майкла, — и присаживается на подлокотник кресла в котором сидит Хеммингс, закидывая на того ноги и уткнувшись носом ему в плечо. — Эй, вы там, я все еще здесь, — наигранно злобно ворчит Калум, косясь на парочку в кресле, но улыбка сдает его с потрохами, — просто снимите себе комнату, и обнимайтесь сколько угодно, или что вы там еще собрались делать. Эштон глупо хихикает, пряча голову у Люка на груди, а Хеммингс, специально дразня Кэла, крепче обнимает кудрявого, притягивая его к себе за талию. Нет, Люк не гей, просто ему нравится, как светятся глаза Эштона, когда он улыбается.

***

Когда у Эштона меркнет взгляд, Люку становится страшно. Он больше не видит зеленых искрящихся глаз, — лишь погасшие угольки, — ярких улыбок и безумно хихикающего Эша. Ирвин совсем не улыбается, все реже отвечает на звонки и сообщения, и все чаще пропускает пятничные посиделки. Его глаза становятся тусклыми, небрежно растрепанные кудри превращаются в неухоженно-отросшие, а излюбленные майки заменяются безразмерными кофтами с неестественно длинными рукавами. Люк хочет понять, что случилось и какова причина этих неожиданных метаморфоз, но Эштон в прямом смысле не подпускает его к себе. До тех пор, пока однажды ночью сам не звонит Хеммингсу. — Люк? — его голос дрожит, а на заднем фоне слышится шум воды. — Люк, прости меня слышишь? — на этот раз в трубке отчетливо слышится всхлип, и желудок блондина готов вывернутся наизнанку от нахлынувшей тяжести и боли. — Эш? Что случилось? Ты где? — Ирвин хочет, правда хочет рассказать, что случилось, и как давно, но вместо этого выдает лишь тихое: — Дома. — Никуда не уходи, я сейчас буду. Эштон знает, что Люку не нужно видеть его в таком состоянии, знает, что не должен был звонить ему. Так же, как знает, что Люк никогда не станет тем, кто сможет его спасти. Просто потому что Хеммингсу не нужен парень с суицидальными наклонностями, — острое лезвие опасно блестит в руке. Просто потому что Хеммингсу вообще не нужен парень. Ирвин уже привычно, дрожащей рукой сжимает острие сильнее, — из израненных пальцев начинает сочится кровь, но боли нет. Физической боли уже давно нет, и от этого хочется кричать. Кричать от несправедливости этого мира. Горячие крупные слезы ливнем текут по его щекам, стекая вниз по подбородку и скапливаются в ямочках у острых ключиц. Лезвие с легкостью рассекает кожу, оставляя после себя алые дорожки и рваные края. Боли все также нет. — О боже, Эши! — Люк ошарашен и разозлен. Он бросается на колени перед плачущим парнем, отбирая лезвие, совершенно не заботясь о том, что его собственная ладонь теперь истекает кровью. Это все не важно, главное, что Эштон жив и Люк рядом, а блеск в его глаза он уж как-нибудь сможет вернуть. Хеммингс губами собирает слезы со щек кудрявого, а Ирвин не может поверить, что блондин его не возненавидел. Нет, Люк не гей, просто Эштону сейчас как никогда нужна его поддержка, и он готов на все, чтобы помочь ему снова стать прежним.

***

— Хей, Люки, — Эштон потягивается на кровати и откровенно зевает. — Споешь для меня колыбельную? — он хлопает ладошкой по месту рядом с собой, приглашая блондина лечь рядом. Люк задумчиво кивает, зарываясь пальцами в мокрые после душа волосы, и стягивает с себя футболку, залезая в теплую постель. Кудрявый удобнее устраивается в его объятиях, уже привычно уткнувшись носом где-то в области ключиц. — Сегодня ровно год как, — начинает Хеммингс, так и не решаясь договорить до конца. — Знаю, — Эштон интуитивно сильнее прижимается к горячему телу. — Мы ведь, справились с этим, да? — Вместе, — шепчет Ирвин, оставляя на шее у Люка легкий поцелуй, — я все еще жду обещанную колыбельную. Блондин тяжело вздыхает, целуя исполосанные шрамами, которые ощутимо выделяются на бледной коже, запястья, — если понадобится, он готов петь ему хоть каждую ночь. Нет, Люк не гей, просто кроме Эштона ему больше никто не нужен. И ничто, кроме искренних, светящихся зеленых глаз не сможет сделать его счастливым.