Жажда

Ахиллес не замечал, как на уроках истории, географии и, пожалуй, английского Коннор ловил мух. Он просто не хотел видеть, как с каждым днем терял мальчика. Как тот, становясь бледнее своих одежд, говоря, что все нормально и браво дерясь на площадке, приходил в свою комнату и умирал от того, что не умирает. Игнорировал, когда тот так часто уходил в глубь леса после обеда и до начала тренировок оставался под могучим деревом, запустившим корни глубоко в землю. Коннор и сам не замечал, что все и в самом деле зашло настолько далеко. Но вот его отношения с отцом навряд ли можно было сравнить с чем-то могучим и благородным. Они напоминали ему сорняк, выросший совсем не вовремя и не к месту. И эта сорная трава питалась энергией юноши, заставляя того слоняться по поместью учителя, словно призрак. Странные чувства, которые Коннор испытывал, сейчас мешали сконцентрироваться на уроках, мешали блокировать атаки и мешали спать cпокойно. Он был готов поклясться, что каждый сон, возникающий в его словно оголенном, как провод, мозгу, приносил ощущения поцелуев в области своего таза, длинных и холодных пальцев, владеющих его ртом и щекотно гладящих внутреннюю сторону бедер смоляных волос, свободных от алой ленты. Свои корни в сердце малыша Коннора Хэйтем запустил так давно и так накрепко, что и сам не помнил, когда вообще все это началось. Пробегая глазами по строчкам своих записей в дневнике, он весь передергивался, словно било током, тамплиер не верил, что это писал любящий отец, а не одержимый своей жертвой маньяк, желающий вытрахать всю дурь из нее. Единственное, что он помнил из увиденного, когда закрывал глаза, это неестественно сильно запрокинутую голову, быстро бьющуюся синюю венку на шее и разгоряченное, жаркое тело сына. Коннор просто жаждал. Жажда была слишком сильной. В тот вечер, когда ворон подчинил орла, Коннор залез к отцу в окно. Он принял свое решение: пусть Хэйтем и не очень был похож на дьявола, но вот ему он бы продал душу. Вообще, такая охота, где и жертва, и «охотник» вообразили себя ловцами, неплодотворна. Но, ловя на себе пронзительный, испепеляющий, холодный взгляд голубых глаз, полукровка понимает, что здесь он - проигравший. Он делает несколько робких шагов, словно ждет нападения, а потом преодолевает оставшееся расстояние до отца. Тот молчит, потому что знает, на чем и как играть. Коннор смотрит опасливо, неуверенно на руки отца, покоящиеся на ручках кресла, и садится на колени перед ним. Он не видит реакцию мужчины, потому что опустил голову к груди, словно прощаясь с тем амулетом независимости, украшающим его. Ноги начинают затекать, а терпение подрывается. Но Хэйтем спасает его снова, только чтобы добить самому. - Разденься. Приказ не удивил, а смутил. Но Коннор мальчик послушный - он раздевается. На пол спадает желтоватая рубаха, оголяя еще не совсем жилистое тело сына, показывая, что тот пока еще только работает над ним. Хэйтем впервые рассматривает его в спокойной ситуации: переливающиеся на свету темно-шоколадного цвета волосы, ласкающие широкие плечи (волосы распущены, лишь гладкие и почти выцветшие бусинки украшают их), тяжело поднимающаяся грудь. Коннор убрал за спину руки, сел на согнутые ноги и нахмурился. Его взгляд зафиксирован на чем угодно, только не на отце. Но после того, как он слышит шорох и чувствует, как что-то больно слепит глаза, он поднимает взгляд и видит перед собой небольшой артефакт, который он узнал сразу. - Зачем ты здесь? Я могу убить тебя в любую секунду, – доносится ироничным тоном из-под ухмылки. Коннор знает, что это лишь игра: он наивен, но не глуп. - Я… Сделал выбор, - опускает голову он и говорит на полтона ниже, – отец. Хэйтему нравится смущать своего мальчика, нравится, когда, смотря в эти карие глаза, он видел страдания от самоуничтожения. Но так дело не пойдет - он поднимает того за подбородок и улыбается. - Судя по тому, что ты здесь, я знаю, какой. Коннор вглядывается в Хэйтема, пытаясь найти хоть что-то, за что мог бы уверенно зацепиться, но падает. - Я хочу быть твоим. - А как же свобода? – парирует Хэйтем и заставляет сына потупить взгляд. Тот не нашелся, что сказать на это, и замолчал. Все, чем был сейчас Коннор, пугало. Внутренние демоны, нашептывающие что-то в ухо, отражались в его глазах и во взгляде, выражающем потерянность и страх. И казалось, что он терял всю уверенность и дерзость при отце. Потому, когда его позвали по имени, он вымученно и изнеможденно поднял голову. К нему, но немного выше его головы, было протянуто золотое яблоко, выражавшее силу и власть, контроль. Авраам Коннор испытал на себе голод, жажду и могущество египетского фараона Хэйтема. Мученик привстает, вытягивает шею, смотрит на Него и целует яблоко. И вот он, его Коннор: жаждущий свободы, но заявляющийся в его поместье каждый вечер; жаждущий справедливости, но покорно целующий частицу Эдема; жаждущий чести, но так ловко залезающий на его колени.