Обладающий верой не страшится могилы.

Темные ветви древнего дерева, выросшего некогда на руинах старой тюрьмы, раскинулись, закрывая плотным шатром сизо-серое небо. По земле стелилась дымка, освещаемая лишь блекло-бирюзовыми светляками, которые, однако, не вылетали на дорожку, вымощенную камнем. Дорожка, петляя и изгибаясь, вела к обрыву, и внизу, в нескольких сотнях метрах, зло шипело и выбивалось на скалы море, черное как смоль, словно желая поглотить весь остров и всех, кто на нем находился. Лич, с белоснежными волосами, словно выточенный из кости иссиня-черного цвета, облаченный в длинный балахон, местами испещренный древними рунами, держащий в руках черно-бордовую митру, стоял на самом краю обрыва, глядя в непроглядную тьму на горизонте. Сумеречные Острова всегда были окутаны тьмой, и когда еще будучи живым Картус пытался пробраться сюда, то был поражен этим. Липкая, вязкая, засасывающая в себя тьма, она словно стремилась забрать все тепло из его тела. И когда полуразбитый корабль, на котором плыл Картус, пробился сквозь эту пустоту, первое, что увидел тогда еще живой Певец — огромный остров, посреди которого возвышались руины, громадные деревья окружающие их, и корабль. Древний, отдающий морской тиной корабль, словно поднятый с самой пучины морской, на носу которого тускло мерцал фонарь, и стояло невероятное существо. Раньше Картус думал, что только в древних сказаниях имели место быть кентавры, однако теперь он видел оного воочию. Закованный в доспехи, с алебардой в руках, он словно был немым стражем этих островов. И, как только горящие призрачным светом глаза отыскали в море утлое суденышко, то призрачный воин сорвался с места, вскидывая оружие, и помчался — Картус готов был поклясться, что его копыта неслись прямо по воздуху! — к нему. Однако Картус не смел тогда даже подумать, что любой, кто по своей или не своей воле погибает на Сумеречных Островах, получает шанс на жизнь после смерти. И его мятежная душа, жаждавшая узнать, что там, за гранью жизни, получила желаемое. Картус лишь склонил голову перед кентавром, и усмехнулся: — Уничтожь меня. Возможно, именно тогда я смогу познать всю прелесть небытия и шагнуть за грань. И когда Гекарим занес над ним свою алебарду, послышался глухой лязг цепи, и что-то сковало руку кентавра. — Он пришел сюда по доброй воле, Гекарим. Неужели ты так встретишь гостя Сумеречных Островов? — раздался скрипучий, холодный голос, немного насмешливый и крайне язвительный. — Ты ведь призрак войны, тот, кто охраняет наш покой, но неужели ты разучился видеть намерения людей за долгие годы, проведенные тут? Таково было первое знакомство Треша и Картуса — еще живой, но мечтающий о забвении юноша с упоением принял смерть из его рук, доверившись обещанию "познать грань", и не прогадал. Когда он открыл глаза, он больше не был прежним человеком. По сути, им он и не был, он стал воплощением того, чего так яростно желал — воплощением самой смерти. За многие десятилетия подобного существования он изучил Острова вдоль и поперек, однако это место оставалось единственно любимым для него. Хоть призраки, как он, и не должны испытывать эмоций, на Картуса порой накатывало чувство ностальгии. Он вспоминал это странно-сладкое ощущение, когда Треш подготавливал его для обряда. Когда почти бесплотные пальцы касались его плеч, шеи, намечали тонкие линии рун острым пером. — Ты опять одержим тоской, Певец. Что гложет твою душу? — послышался знакомый, уже такой родной голос сзади. Картус в почтительном жесте склонил голову, обернувшись, и пояснил: — Я вспоминаю первую мою с тобой встречу, Страж Цепей. Ты был таким... странным и интересным одновременно. Ты привлекал мое внимание куда больше, чем все, кто встречали меня после. Мне до сих пор нравится проводить с тобой время. Треш отпустил тяжелый фонарь, и он повис на цепи, которую Страж перекинул через толстую ветвь дерева. — Ты слишком эмоционален. — Грешен этим и раскаиваюсь. — Но до меня тебе далеко, я полагаю, — словно не обращая внимания на его слова продолжил Треш. — Моя жажда страданий и боли неутолима, как и твоя жажда погрузить весь мир в вечный сон. Картус усмехнулся, делая шаг вперед: — Будь бы я жив, я бы подумал, что мои слова звучат как признание в любви, однако... — Ты живее всех нас, Картус, — мягко оборвал его Треш. — Ты милосерден и справедлив. Не лишен своих чувств. Лич обошел Стража, опускаясь на колени за его спиной и поднимая древний фонарь, молча рассматривая его, а затем поинтересовался: — Мою душу ты тоже поместил сюда? Треш ничего не ответил, лишь сделал пару шагов вперед и опустился на пожухлые листья, укрывающие край обрыва мягким ковром. Картус обернулся, непонимающе смотря на призрака, однако тот вскинул руку, показывая, что хочет тишины. Серо-сизые небеса прочертила белоснежная линия, рассекая их на две части, и буквально через мгновение раздался раскат грома. Картус замер, пораженный и восхищенный одновременно. За все время, которое он провел тут, ни разу он не видел ничего более прекрасного, и речь шла далеко не о молнии. Вспышка белого света осветила Стража Цепей, и он на мгновение показался ему полностью бесплотным, полупрозрачным — словно не было на шее этого обрывка цепи, и не покачивался в такт резкого порыва ветра ворот темного плаща. Лишь горящие алчным огнем глаза и оскал, дикий, безумный, сверкающий бирюзовым светом. — Я знаю, о чем ты думаешь, Певец... — протянул Треш, смотря на него вполоборота, ловя каждую крупицу эмоций на лике Лича. — Позволь мне ощутить живым и себя. Я, в отличии от тебя, любил свою жизнь, и не жаждал смерти, но погибнув, потерял слишком многое. Позволь мне ощутить себя живым рядом с тобой. На жалкую долю секунды из вечности, предназначенной всем нам, живущим на Островах. Картусу не потребовалось объяснять ничего из сказанного. Он выпустил из рук фонарь, который с глухим звоном ударился о ствол огромного дерева, распластавшего над ним свои ветви, и подошел к Трешу, почти не касаясь земли. Ощущение невесомости, свободы и еще чего-то, неясного, незнакомого, приятного, слишком безумного. "Частица вечного забвения, пришедшая от Треша," — подумал Певец. — "Он дарит мне слишком много, и я не смогу никогда ему за это отплатить". Еще одна вспышка озарила темные небеса, и именно в этот момент пальцы в когтистых перчатках сжали почти иссохшую руку Лича, утягивая его вниз. — Все, чем я могу отплатить тебе, за свое небытие — подарить тебе мгновения утраченной тобой жизни, столь желанной тобой и ненавистной мне одновременно. Картус сам не узнал своего голоса — еле слышный в свисте порывов ветра, он звучал глухо и... спокойно. Умиротворение, которое Треш находил в такой погоде, мокрой, холодной, и вроде как раздражающе-мерзкой, передалось и ему. Картус молча сжал в пальцах чужую ладонь и вскинул взгляд к небесам. Последнее пристанище тех, кто желал жить и после потери физической оболочки, Сумеречные Острова, были не такими уж и Сумеречными. Особенно перед тем, как над ними разыгрывалась гроза. — Это было страшно, умирать? — поинтересовался Треш отстраненным голосом. — Тот, кто обладает верой, могилы не страшится, — резонно отметил Картус. — Я верил в тебя и в то, что я умираю от твоих рук чтобы воскреснуть. — И я не подвел тебя, Певец... — усмехнулся Страж Цепей, переводя взгляд на небо. — Ты дал мне второй шанс. Теперь я дам тебе твой. Треш промолчал, опуская немного голову, смотря на обрывок цепи, свисающий с его шеи. На конце его покоился небольшой медальон, в котором билась одинокая душа, словно желая вырваться наружу. Треш усмехнулся и свободной рукой накрыл медальон, сдирая его с цепи и опуская на колени сидящего рядом Певца. И, пока тот не начал расспросы, Страж поднялся, высвободив руку, и подхватив висящий на суку фонарь, растворился во тьме небольшого леса.