Необходимая жестокость

Притворяться Амбэр не впервой, но чем дольше держится ухмылка на губах, тем глубже впивается под рёбра собственная фальшь, острая, как кинжал. Яд ложится на слова словно по трафарету, а внутри всё натягивается струной и грозится лопнуть, как гнойный нарыв, — не будь Беатрис такой дурой, давно бы заподозрила неладное. Но Беатрис дура просто непроходимая, а потому без особого труда получается обвести её вокруг пальца, вплетая ложь в ежедневные препирательства и скрывая боль в груди за капризами. Амбэр сама возвела эту стену меж ними, камень за камнем, и теперь не знает, как повернуть назад. — Бе-ат-рис, — тянет она нараспев нарочито слащавым голосом, таким фальшивым, что по спине пробегают мурашки. Не сорваться с цепи помогают снующие туда-сюда ученики, едкие ухмылки подружек, застывших за спиной в ожидании зрелища, и гордость. Последнее — бьёт наотмашь изнутри, разрезая грудь фантомными спазмами, но зато так проще убедить себя, что очередная стычка — просто блажь, и вовсе не хочется раз за разом произносить это мерзкое имя, ввинченное под кожу, меж рёбер, кошмары… Вовсе не хочется хоть как-то, даже такой инфантильной нелепостью, изводя себя до надлома, добиться внимания его обладательницы. Посреди нарастающего напряжения уютно как дома, но скулы болят от улыбок. Беатрис резковато захлопывает шкафчик, выдавая свою нервозность, и оборачивается на отклик; улыбка на её губах превращается в изнеможённый, защитный оскал, а пальцы инстинктивно сжимаются в кулаки. Она медленно вдыхает носом воздух, сосредотачиваясь, а взгляд острый, как тысячи раскалённых стрел, целятся прямо в сердце, но эту правду ей знать не положено. Амбэр переходит в наступление, чтобы ещё некоторое время любоваться взглядом загнанной в угол львицы, щекотать нервы себе и ей, опасно лавируя на краю пропасти, бить словами-пощёчинами, нежно душить лицемерием, одновременно себе верёвку на шею забрасывая. Беатрис ничего с этим сделать не может. Амбэр тоже. И постепенно это начинает напоминать ей самый извращённый вид мазохизма. «Самое худшее, — думает она, когда не везёт остаться наедине с собой, и странные мысли затапливают подсознание, пробуждают дремлющую совесть, которая сжирает до кости, — что я не хочу останавливаться». И всё-таки это же забавно, это же весело ломать себя на разные лады до судорог и кашля с ментоловым табаком и слезами, выдавливать яд из нутра, с самых глубин сердца, и травить с любовью и отчаяньем. Потому что Беатрис — дура просто непроходимая, потому что Амбэр с ней всегда слегка сумасшедшая, потому что узы чистой ненависти крепче любой любви. Ей кажется, что если бы была возможность повернуть к истокам и переписать историю заново, она, не моргнув и глазом, в очередной раз выбрала бы метод кнута. — Бе-ат-рис, — напевно тянет Амбэр по привычке, подловив её в пустом кабинете после уроков. Сегодня без свидетелей, а потому можно вести себя ещё раскованней, расслабиться на несколько секунд, быть ещё более жестокой и искренней. Сжать в кулаке длинные пепельные волосы и дёрнуть на себя, а затем, когда Беатрис привычно громко выдохнет, прильнуть к её губам, не закрывая глаз, чтобы видеть, как вспыхивает в глазах напротив обречённость напополам с бессильной ненавистью. Для Беатрис это — ещё одно испытание на прочность. Для Амбэр — способ почувствовать себя живой и самый сладкий в мире метод саморазрушения. «Люби меня», — отстранённо думает Амбэр, оставляя Беатрис наедине с собой. И с мутным восторгом душевнобольной понимает, что это единственное, чего она никогда не сможет добиться за всю свою жизнь.