Цвет гелиотропа

(Предупреждение: Россия злой, много матерится. Детей попрошу выйти!). (Предупреждение 2: за мои идиотские отсылки к древней истории не ругать, я художник, я так вижу и так надо!). ГЛАВА 3. Любовь, мечта... их призрак тревожит мне душу. Я сжал цветы в руке, и лепестки безвольно опали, будто совсем не сопротивляясь... "White Flame" Ваня стоял у надгробия. Жаркий ветер порывами налетал на него, теребя за чёлку, в горле давно уже пересохло. Игорь Алексеевич стоял на коленях у могилы, обнимая рыдающую жену. Они собрались все - все, кто работал на стройке, близкие и знакомые. У соседних могил, у каждой, так же собрались люди, и так же не могли прийти в себя. Это кладбище было устроено под Санкт-Петербургом. Ядерный удар почти ничего не оставил от москвичей, поэтому люди хоронили вещи, принадлежавшие погибшим раньше. Проезд родственникам полностью оплатили остатки правительства. Люди добирались сюда на самолётах, из дома, из отпуска, из разных частей мира. На бесплатных машинах, которые можно было заказать за счет правительства США. За воротами кладбища тротуар был усыпан букетами цветов - американцам хватило совести приехать и разделить скорбь россиян. Здесь побывали и британцы, и французы, и японцы, и китайцы, и многие другие, но Иван просто молча прошёл мимо стран, оставив их невнятно бормотать слова сочувствия. Он тяжело вздохнул и, оглянувшись на другие могилы, пошёл вдоль рядов. Он точно знал, сколько людей погибло - ему уже была известна цифра, над которой до сих пор бились эксперты. Он смотрел на таблички, на которых были лица детей, молоденьких девушек, парней, зрелых мужчин и женщин, стариков. Россия знал в лицо почти всех - среди погибших были и иностранцы. Слишком много людей погибло. Тёмные и чёрные одежды выживших резали глаза. Ходившие кучками репортёры с видеооператорами, как-то умудрившись пролезть через охрану, с удивлением косились на высокого мужчину, бесцельно ходившего средь могил, и человека в военной форме, широкими шагами направляющегося к нему. Иван с удивлением обернулся, почувствовав приближение другой страны. Людвиг остановился в нескольких шагах от него, спрятав руки за спину. Россия вспомнил, что именно он организовал весь Евросоюз ему на помощь и одним из первых примчался к нему, только услышав о трагедии, и остановив новую. Ведь Иван не мог отвечать за то, что сделал бы тогда с Джонсом. - Guten tag, Deutschland, - мягко произнес Брагинский, протягивая руку. - Здравствуй, Россия, - ответил немец на русском, отвечая на рукопожатие. В последние несколько лет они не делали разницу между тем, на каком языке говорить между собой. Может, причиной тому послужило то, что их главы отлично знали оба языка, и присутствие переводчиков на встречах было чистой формальностью. Россия и Германия могли запросто вести какое-нибудь исследование, разговаривая на английском, и из-за нехватки терминов или описательных слов переходя то на русский, то на немецкий. - Я хотел спросить тебя, - Людвиг был краток, как всегда. - Ты ведь уже нашел другой выход? - О чем ты? - удивился Брагинский, распахнув глаза. Германия неподвижно стоял пару секунд, будто сканируя Ивана. Россия только недоуменно пожал плечами: с чего вдруг? Потом немец кивнул: - Китай решил разорвать с тобой экономические соглашения. Я не знаю его целей, спросишь у него позже сам. Россия почувствовал, как от этих слов возник ком в горле. Он с усилием сглотнул, тяжело вздыхая и опуская взгляд. - Что ж, я знал, что никому нельзя полностью доверять. Но, конечно, я спрошу его... Что-то еще, Германия? - Загляни к Америке, - от того взгляда, которым наградил его Брагинский, Людвига слегка передернуло. - Ну... Думаю, он еще не пришел в себя, но зато расскажет тебе много интересного. Сказав это, Германия развернулся и твердым шагом направился к выходу. Россия, зло сплюнув, закричал ему в спину: - Да хрена с два я еще сунусь к этому ебанату!!! Германия, ты охуел такие советы давать? На это немец только поднял руку на прощание, не оборачиваясь. Вокруг завыл ветер, бросая случайный зеленый лист ему в лицо. Иван зябко пожал плечами: что-то неприятное кольнуло его, какое-то чувство вины и неопределенности. Как родная меня мать провожала, Тут и вся моя родня набежала. А куда ж ты, паренек, а куда ты? Не ходил бы ты Ванек во солдаты. В Красной Армии штыки чай найдутся, Без тебя большевики обойдутся. Поневоле ты идешь, аль с охотой, Ваня, Ваня, пропадешь ни за что ты. Ваня, Ваня, пропадешь ни за что ты. Мать, страдая, по тебе поседела, Эвон в полe и в избе сколько дела... Тут я матери родной поклонился. Поклонился всей родне у порога, Не скулите вы по мне, ради Бога. Будь такие все как вы ротозеи, Что б осталось от Москвы, от Рассеи? Все пошло б на старый лад, на недолю, Взяли б все у нас назад, землю, волю... Судьба - это прекрасное, тихое святилище. Она всё сжигает в своём белом пламени... "White Flame" Из-под двери офиса, на которой красноречиво было написано "Alfred F. (зачеркнуто) FUCK YA ALL!! Jones", доносился звон разбиваемого стекла и кидаемых вещей. Подождав, пока американец перебесится и грохот прекратится, перейдя в едва слышимое бормотание, Иван осторожно приоткрыл дверь, заглядывая внутрь. В комнате царил абсолютный хаос. Тут и сям лежали деревянные обломки от стульев, металлические болты и половина телефона (Брагинский в шоке посмотрел на него: это его не кинули об стену, а банально разломали, держа в руках), на полу и даже на стенах были мокрые следы от воды и крови. Stars and Stripes, ранее гордо висевшее над рабочим столом, теперь лохмотьями укрывало сидящего в центре Америку. Тот вцепился в свой флаг, неразборчиво бормоча что-то, и явно не отреагировал на зашедшего Россию. А в груди Ивана заиграло жестокое торжество. Так тебе и надо, сука, за всё. И за Японию, и за Союз, и за Сирию, и за Украину... Он пытался сдержать себя, одергивая и ухмыляясь, но на лице медленно появлялась злорадная, ужасная улыбка. Хотелось помочь Джонсу в самобичевании, достать спички и поджечь, чтобы теперь от его флага ничего не осталось. Ни единой синей нити. Даже если он всюду напоказ выставлял свои красно-белые полосы - Иван знал, что именно синий является его любимым цветом. - Россия... - прохрипел Альфред, не открывая глаза и едва повернув голову в его сторону, как слепой щенок. - Убей меня... Ивана передернуло; глаза широко распахнулись, а несуществующее сердце будто пронзило иглой! Странно, ведь еще секунду назад он был готов сам убить его, а стоило Альфреду попросить его вот таким вот чужим голосом, как всё изменилось. - Почему? - спросил он, не двигаясь с места. Америка глухо зарычал, сжимая руки до хруста костей. - Убей... Я все равно умру сегодня. Это буду больше не я... Россия, все еще дрожа от презрения и ненависти, порывисто подошел к нему, обхватывая за плечи и встряхнув: - Опомнись! О чем ты говоришь? Мы, страны, можем умереть, лишь когда лишимся своей идентичности... а ты сейчас... Брагинский отчаянным взглядом окинул изодранный в лохмотья флаг, только сейчас начиная понимать. Америка начал говорить, вздрагивая и бледнее с каждым сказанным словом: - Я ведь больше не герой... Я не имею никакого права указывать другим, как жить, мой позор, этот мой удар никогда не уйдет из истории. Ведь это было по-настоящему подло и жестоко... Я больше не имею никакого права защищать мир, вмешиваться в дела других стран... Я не хочу больше брать в руки оружие... я... я не имею больше права..! Альфред в отчаянии запрокинул голову; он весь как-то уменьшился, сжался, и выглядел слабым и хрупким. Иван удивленно наблюдал, как безоблачно-голубой цвет постепенно уходит из его глаз, заменяясь серостью. - Америка... - он с необъяснимым волнением снова встряхнул его. - Фредь, держись. Нам ведь еще нужно закончить это дело... Соединенные Штаты не ответил, но цвет его глаз перестал меняться. Он слушал, что скажет Россия. Сейчас это было для него самым важным. Чем-то, что могло либо спасти его мир от разрушения, либо наоборот подтолкнуть его в бездну. Иван медленно покачал головой, мягко говоря: - Тебе нужно думать, как быть дальше. Америка хмыкнул, едва заметно пошевелившись. - Как быть дальше? - повторил он с остервенением. - А всё просто. Я буду сидеть здесь, пока не исчезну. А потом уже будь что будет, мне всё равно. - Но ведь ты не можешь просто спрятаться и отвернуться от мира! - Почему? Ведь скоро все закончится, - Альфред наивно посмотрел на него. - Нас не станет. - ТЫ - будешь. Джонс с непониманием воззрился на него, зрачки потемнели, теперь напоминая грозовую тучу. Россия уже догадался, что сейчас Америка переживает кризис, который так своеобразно отражается на цвете его глаз... - Почему я - буду? - звонко спросил он, поднимая голову. Золотистые всполохи. Уверенность в своей Избранности, которая не исчезнет так просто. Иван кивнул головой: - А что, герой не в состоянии понять сам? Он намеренно ударил по больному месту и теперь с мстительным удовольствием наблюдал, как темнеют глаза Джонса. Нет, он уже не так сильно злился на него, но что-то мешало забыть о собственной пережитой боли хоть на секунду, мешало чистосердечно утешить Америку. Только через несколько секунд Россия соизволил пояснить. - Карамазов так рассчитал. Достаточно всего одного ядерного удара. Мы вычислили погрешности почти с самого начала, но решили не ставить тебя в известность, помрешь же от радости... Ты же помнишь наше соглашение? Только один удар. Ни ты, ни Китай не пострадаете... - Но это же нечестно! - после небольшой паузы вскричал Америка... Сиреневый и темно-красный на сине-чёрном. - Когда это тебя интересовало? - усмехнулся Россия, впрочем, сильно удивившись. - Ты никогда не придавал значения, что кто-то кроме тебя страдает. Индиго. Альфред с тоской посмотрел на широкое ванино лицо и пробормотал: - Заткнись, Россия... - и замолчал, стискивая бледной, сильной рукой свою футболку в районе сердца, пытаясь унять режущую боль. - Прости, Россия... прости... - он прикусил губу так, что из нее брызнула кровь. Россию не покидало чувство нереальности происходящего, сопровождающее весь их разговор. Руки и ноги плохо чувствовались, и все остальное, кроме них с Джонсом, словно перестало существовать. Он вглядывался в знакомые до тошноты черты лица, шныряя глазами вверх-вниз. Америка тяжело дышал, тяжело дрожа. От него повеяло жаром и песком, царившими на его южных землях, а кровь, стекающая по подбородку, была густой, темной. Когда он поднял глаза, Иван в стразе отшатнулся. Гелиотроп. - Господи... Господи Боже, за что же ты так с ним... - простонал Иван, обхватывая пальцами голову Альфреда и прижимая его к своей груди. - За что... Америка вздрогнул, но не стал отстраняться, затихнув и беспомощно, рвано вдохнув воздух. Россия баюкал на своей груди юношу, испытывающего самое первое, самое сильное потрясение в его относительно недолгой еще жизни, и вспоминал. Тогда, еще в десятом веке, он впервые испытал животный ужас из-за обычной женщины, стоящей перед ним. Княгиня Ольга решила жестоко покарать убийц своего мужа, приказав закопать их живьем в земле. Она сожгла невинных, пригласив их к себе, а другим устроила кровавую тризну... Не столько маленький Ваня дрожал от жестокости Ольги, сколько от ярости и власти, что в ней содержались. Княгиня не захотела следовать традиции и стать женой человека, убившего ее мужа, но сама отомстила за него и взяла бразды правления в свои нечеловечески сильные руки... И вскоре обратилась в Православную веру. И эта вера стала раздирать Ивана изнутри. Его языческие традиции беспрекословно исполнялись, а Православие было чужим. Тем более странно было чувствовать в себе странное умиротворение и довольство, что происходило с каждым обращенным в новую веру человеком. Всё его существо ныло, прося избавиться от жестокости язычества, а разум вопил, не понимая и не принимая все новые и новые перемены: переход к новой религии, к новой форме государственности, княжеские междоусобицы... Он тогда просто, не выдержав тяжести на сердце, не оглядываясь на удивленно простирающую к нему руки мать-Русь, убежал куда глаза глядят. Бежал три дня, пока не выбился из сил и не рухнул на колени посреди незнакомого леса. Вокруг было очень холодно; Иван явно выбежал за пределы своего княжества, забежав далеко на восток. Он уже подозревал, что для них расстояние не является таким же, как и для людей. Ваня стоял на коленях на самом далеком конце Сибири, хотя и не знал ещё об этом... Закинув голову вверх, он закричал. Закричал страшно, с невыразимой болью, как только утомленные жизнью старики могут кричать. Закричал звонко, как пышущие здоровьем и силой юноши, выходящие в свой первый бой. Закричал отчаянно, как человек, потерявший себя. Сверху тяжелые серые облака будто укутывали темный лес, где он находился. Прекратив свой первый крик, Иван склонился, закрывая голову руками и пытаясь стать незаметным, отвернуться от этого неба... Так началась судьба. Он долго шёл обратно и за это время успел решить, что с ним теперь будет. С тех пор, как он вернулся и посмотрел на себя в реку, его глаза были именно такого оттенка, что будет удивлять другие страны еще многие столетия... Мать тоже с тревогой смотрела на него, безмолвно вопрошая, но он лишь пожимал плечами, интересуясь, когда будет следующий бой. И Русь лишь задумчиво качала головой, посылая его в очередной поход... Россия долго искал определение цвету глаз, что видел в зеркале каждое утро, и лишь недавно нашел - гелиотроп, что в переводе с древнегреческого означает "поворот солнца" - не поддающийся никакому другому описанию оттенок. В минерале гелиотропа содержалась кровавая яшма, что заставляла его иногда принимать хорошо всем известный темно-багряный цвет... Россия считал, что именно гелиотроп, как никакой другой цвет, подходит ему. Но Америке безумно шел цвет безоблачной глубокой синевы, темнеющей в гневе до космических глубин. Альфред никогда не был воплощением Битвы, как Иван. Он сразу был страной. А у стран цвет глаз меняется очень редко... За что, Господи, за что... - Россия, - вдруг ясно произнес Америка, - думаю, спектакль про потерянное сердце можно закончить? Брагинский изумленно посмотрел на него, но тут же в голову будто кто-то вложил понимание. Он прищурился, выпуская снова, пусть и слабо, ухмыляющегося Джонса из рук.

Есть ли смысл играть в одиночестве? Не то чтобы это была проблема.

- Твою мать, Америка. Мы не посчитали эти ядерные удары в море и по Москве. Ты это специально? - Нет. Это те люди, которые выстрелили по своей воле, среди них - гениальный, но сумасшедший немецкий математик, он просчитал все до последней мелочи. Его уже давно считали погибшим... - И что? Неужели нельзя было предупредить жителей?! - в голосе Ивана прорезалась сталь, глаза яростно замерцали. - Америка! - Он решил воспользоваться тем, что вы дезактивировали весь Интернет и спутники наблюдения, - спокойно ответил Америка, качая головой. - В какой-то мере он прав, другого момента могло и не быть. Мы сейчас провели расчеты - это был последний день, когда можно было все решить двумя взрывами... Россия вздрогнул, вспоминая, что по прежним расчетом требовалось уничтожить всю Сибирь и Урал. - И вы выбрали из двух зол меньшее... - Он выбрал. - Как его звали? - М-м... Альфред Гумбольдт, - припомнил Альфред и наклонился вперед, настойчиво заглядывая в печальное и злое лицо Ивана. - Это был лучший из выходов, Россия. Значит, он всё же не виноват... - И что теперь? - с тоской спросил Иван. - Когда Москвы нет... Соединённые Штаты покачал головой, сжав зубы так, будто их свело судорогой. Он заговорил отчётливо, уверенно и с искренним сочувствием. - Мы не будем сейчас добивать тебя, пользуясь твоим смятением. Ты ведь остался без президента и Правительства? Мы снимем санкции. Мы предоставим любую помощь. Я отвечаю за весь мир. Выбирай любую страну - и мы обеспечим тебе её лояльность. - А если я выберу тебя? - фыркнул Иван, хитро ухмыляясь. Его удивило такое предложение Джонса, ранее всеми силами борющегося за единоличное право управлять миром. Америка улыбнулся и протянул руку: - Что ж, тогда ты сделаешь неплохой выбор. Обещаю не устраивать подлянок, не лезть во внутренние дела тебя и твоих сестер, и помогать строить дороги. Думаю, ты не будешь отрицать, что у меня они намного лучше, ха-ха... Как же сильно он изменился... Слова, сказанные таким самоуверенным тоном, могут ли они быть искренними? Россия посмотрел в глаза Альфреда, сияющими таким знакомым оттенком гелиотропа, и просто поверил. - А я обещаю инициировать "открытые границы" в сфере культуры, науки и образования, думаю, нам будет это полезно. Нет, твои сериалы и мультфильмы у меня показываться не будут. Ах да, я обещаю присматривать за тем, чтобы ты по юности и неопытности не вляпался в какую-нибудь очередную неприятность... - Иван радостно улыбнулся, видя, что его слова разозлили Альфреда, и задумался. - А еще... обещаю согласовывать свою внешнюю политику. Конечно, при условии, что ты будешь адекватно воспринимать моё мнение. Америка недовольно посмотрел на него и засопел, явно желая сказать что-то резкое, но все же сдержался и промолчал. - Хорошо. Давай найдем компромисс. Думаю, надо обсудить это дело с нашими президен... с правительством, как только ты их переизберешь. В конце концов, я должен держать своё слово! - твердо воскликнул он. - Пожалуй, я даже не буду называть тебя Империей Зла, хотя очень хотелось бы! - Уже назвал, Пиндостан, - фыркнул Россия, хмурясь. Россия и Америка, несмотря на все разгорающееся раздражение, кивнули друг другу и пожали руки, скрепляя договор. Исчезла ненависть, осталась старая неприязнь, доля недоверия и начинающее зарождаться взаимное уважение... Они - взрослые, сильные державы, и должны решать свои дела мирным путем. Худой мир, говорят, может перерасти и в хорошую дружбу. Во всяком случае, Россия рискнул на это понадеяться. - Ван! Ван Яо! Китай! - Иван бродил по запутанным коридорам современного офиса, выискивая страну. - Китай! - Я здесь... - из-за соседней открытой двери вышел Китай, облаченный в богато расшитое чан пао, его древний халат для деловых встреч. Ван хмурился и избегал смотреть на Ивана, скрывая глаза за прикрытыми ресницами. Они остановились друг напротив друга. Яо вежливо склонил голову. - Приветствую, страна девяти ветров.* Кушали ли Вы? - Да, кушал, спасибо, - коротко бросил Брагинский, исподлобья с обидой взирая на него. - Я позавтракал смертью, а пообедал предательством. - Всем нам выпадают нелегкие времена, - после вынужденной паузы кивнул Ван с хорошо читаемым сочувствием на лице, - и лишь тот, кто выносит из них урок, может считать себя благородным мужем. Время изменчиво, и мы изменяемся вместе с ним. Время неизменно, и поступки, совершенные нами, навсегда остаются в истории. Но у правды много лиц; то, что мы знаем о вещах, может явиться нам со временем с совершенно неожиданной стороны. Иван с недоумением взирал на бывшего друга, краем уха слушая его мудреные выражения. Он подметил загнанность и невысказанную нервозность, мелькающую в его почти не заметных движениях. Ван дышал часто, но бесшумно, словно сдерживал что-то в себе. Брагинский покачал головой. - Но у любви и дружбы не может быть других лиц. Если за каждым словом скрывается тысяча других мыслей, есть ли искренность в этих словах? - Лишь немногие научились такой бесценной способности, как искренность. Нет большей радости, чем при обнаружить ее при самопостижении. - Разве благородный муж не искренен? - Благородный муж думает о девяти вещах: о том, чтобы его речь была искренней; о том, чтобы видеть ясно; о том, чтобы слышать четко; о том, чтобы его лицо было приветливым; о том, чтобы его поступки были почтительными; о том, чтобы его действия были осторожными; о необходимости спрашивать других, когда появляются сомнения; о необходимости помнить о последствиях своего гнева; о необходимости помнить о справедливости, когда есть возможность извлечь пользу. - И обо всём ли этом думает благородный муж? - Как птица приносит своим детям еду, так благородный муж размышляет о том, что есть наш мир; но как птицу может сбить с пути сильный ветер, так и низкие люди могут сбить с пути благородного мужа. Иван прикрыл глаза, чувствуя, как на плечи наваливается будто вековая усталость. - У птиц есть чувство направления. Даже сбитая с пути, она все равно вернется и принесет еду птенцам. - У мужа нет чувства направления. Сбитый с пути, он обязан идти с другими, чтобы размышлять снова. - Прощай, Срединная страна, восточная держава, - Россия грустно улыбнулся, протягивая руку. - Знай, что другой благородный муж всегда готов помочь заблудившемуся путнику вернуться на праведную дорогу. - Прощай, Великая Русь, мой северный сосед, - они обменялись рукопожатиями и Ван отступил назад, незаметно ускользая за угол коридора. И больше не сказал ему ни слова.