Тридцатая

- Ты никогда не постареешь и не умрёшь от рака. Дерек приподнимает брови и отрывает взгляд от листов, лежащих на столе. Оказывается, Стайлз смотрит на него. Действительно, внимательно смотрит, изучает с подростковым сахарным интересом, подперев кулаком собравшуюся в морщины гладкую щёку. Его родинки слегка сместились на натянутой коже, и, видит бог, Дерек вообще не собирался замечать расположение этих раздражающих родинок. Они оба сидят за столом в кухне, и стол этот усыпан бумажками, фотографиями, разворошенными полицейскими делами, которые пришлось достать из папок, что хранились в тайном сейфе. Наверное, если Джон Стилински узнает о том, что эти бумаги кто-то увидел, он надерёт Стайлзу уши. - Если ты порежешь руку, кожа сразу же заживёт. Так ведь неинтересно, чувак. Это не по-настоящему. Волки так не умеют. Дерек молча опускает взгляд обратно в бумаги и сдерживает тяжёлый вздох. Они сидят здесь уже примерно двадцать четыре минуты, и вот-вот должен появиться Скотт, а Стайлз, этот его непутёвый друг, не отрывает прямой взгляд от Дерека. Огромных, карих, распахнутых. И непонятно - то ли он боится, то ли его съедает интерес. Из тех, которые не дают удерживать рот закрытым. Он, к чёртовой матери, никогда не держит рот закрытым. Губы находятся в постоянном движении, даже когда он молчит. Дерек узнал о существовании Стайлза недели две назад, и что-то в его системе понимания человеческого мира вдруг дало большую и извилистую трещину. Огромный и тотальный сбой. Дерек думал, что это невозможно. Дерек думал, что его не так уж просто вывести из себя. Дерек думал, что самое нелепое существо, встретившееся ему, - это псина Лоры, у которой было всего три лапы, но она умудрялась обгонять отцовского охотничьего питбуля. Дерек думал, что с возвращением в Бейкон Хиллз, по сути, не изменится ничего. - Значит, ты никогда не болеешь, да? То есть, ты никогда не пользовался каплями для носа? У тебя никогда не болел живот? А голова? - Прямо сейчас, - рычит Дерек сквозь зубы, - начинает. Стайлз всё ещё смотрит прямо на него. Когда Стайлз молчит, воздух начинает густеть и будто бы жужжать вокруг него. Дерек никогда не думал, что есть люди, которым настолько тяжело молчать. И теперь он сомневается: проще выносить постоянный трёп и идиотские вопросы или эту вибрирующую непосильную тишину. Наконец-то целенаправленный взгляд опускается, и Дереку становится немного легче дышать. Он может сконцентрироваться на том, что написано в бланке - у него в руках дело о пожаре в доме Хейлов, и дата, написанная в правом верхнем углу, говорит о том, что с тех пор, как его открывали в последний раз, прошло восемь лет, десять месяцев и четырнадцать дней. Это грёбаное прошлое и возвращаться к нему оказалось неожиданно страшно, и что-то тянет в груди от этого страха. Дерек, скорее, добровольно ступит в медвежий капкан, чем признает это. Он здесь, чтобы найти убийцу сестры, а не жалеть себя. - А когда ты обращаешься, у тебя отрастает хвост? - совсем тихо и как бы между прочим интересуется Стайлз. Мать его так. Дерек отшвыривает от себя несколько заполненных шерифом бланков, резко подаётся вперёд и громко рычит, скаля зубы, отчего пацан напротив весь подбирается и его глаза округляются. Но. Это не страх. Это ни хрена не страх. Три четверти эмоций в этом взгляде - щенячий восторг. Стайлз быстро облизывает губы и моргает. Потом резко выдыхает и смеётся. - Ладно… офигеть, чувак. Я… ого. Это было громко, да? Ебанутый. Дерек сжимает челюсти и, посверлив пацана убийственным взглядом, уставляется в бумаги. Он слышит, как около дома останавливается Тойота Скотта и думает: неужели. Слышит звук хлопающей двери и перестаёт концентрироваться на Стилински. Стайлзу шестнадцать или около того. Дерек никак не может понять: какого хрена со Стайлзом не так? Вообще-то он не собирался приходить к нему. Ни сегодня, ни завтра. Дерек просто понял, что стоит во дворе Стилински и смотрит в тускло горящее окно. Понял, что все его рецепторы работают на полную мощность, потому что сейчас ночью бродить опасно даже волку. Потому что где-то здесь есть эта тварь, накачанная парализующим ядом, и лучше бы не попадаться ей на глаза. Лучше бы быть готовым. Это может оказаться любой из них. Любой из тех, кому ты доверял. Но сейчас о самосохранении думать получается только автоматически, словно это запасной вариант, совсем неважный. Сейчас волк в груди изнывает от саднящей боли - её так просто ощутить. К ней не нужно прислушиваться. Её слишком много, и вся она сконцентрирована в пространстве за этим приоткрытым мутно горящим окном. Стайлз сидит за своим столом. Перед ним включённый экран компьютера, рука на мышке, но взгляд застывший. На мониторе мелькают фигуры - какой-то фильм. Дереку кажется, что это Зелёная миля. На отрешённом лице бликуют всполохи. У Стайлза стеклянные глаза и неподвижные, сжатые губы. Правый угол рта - одна большая и влажная рана. На левой скуле - яркая гематома, кажущаяся совершенно чёрной в этом освещении. Его лицо напряжено, словно если он сделает лишнее движение или лишний вдох, тело разорвётся болью. Дерек смотрит на худые плечи под старой футболкой с растянутым воротом, на светлую кожу, сбегающую к предплечьям. Замечает синяки чуть выше локтя. Представляет, сколько кровоподтёков покрывают его рёбра. Дерек чувствует глухую ярость, неясно, откуда взявшуюся. Он смотрит на худое и разом омертвевшее избитое лицо Стайлза, и кто-то будто роет в его груди огромную кровавую яму. В эту яму он сбросит останки Джерарда, который пожалеет, Дерек клянётся богом, Джерард пожалеет о том, что посмел избить Стайлза до того состояния, когда мертвы даже вечно живые губы. Когда больно даже дышать. Когда не движется даже взгляд. Пожалеет о том, что посмел взять Эрику и Бойда на привязь, как ручных псов. Пожалеет о том, что когда-то посмел родиться на свет таким чёртовым ублюдком. А сейчас он стоит и смотрит. Он стоит у окна, пока не заканчивается фильм. Пока Стайлз не встаёт из-за стола и не ложится в постель. Пока в комнате не гаснет свет. Сон у него очень неспокойный. Дерек проникает внутрь и какое-то время смотрит на сжавшегося в клубок пацана, не отлипая от окна. Он вспоминает, как руки, которыми сейчас Стайлз сжимает одеяло, обхватывали его самого, не давая уйти под воду. Парализованного, беспомощного, как покалеченный котёнок. Всё, что мог Дерек - это ловить мокрыми губами холодный воздух и не давать своим теплом закоченеть телу Стилински, прижатому к нему в воде бассейна. Они никогда не говорили об этом. Никогда - о том, что Стайлз практически не умел плавать. О том, что его губы так часто задевали ушную раковину Дерека, что это стало, кажется, одной из основных причин, почему Дерек почти насильно вынуждал своё тело бороться с токсином. О том, что после этого случая Стайлз практически перестал смотреть на него. А любой взгляд был полон какого-то мальчишеского смущения, подростковой робости, чёрт пойми, чего ещё, Дерек не собирался в этом разбираться. Стайлз спас ему жизнь, он был смелым и трясущимся то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Он был отчаянным и решительным. Он спас. Ему. Жизнь. Он прижимался к спине Дерека всем своим телом, чтобы не окоченеть от холодной воды, а Дерек время от времени закрывал глаза и пытался отключиться от плотно обхватывающих его рук, которые под водой то и дело случайно проникали под свитер, от сбитого дыхания и короткого шёпота: держишься? Держись, волчара. Давай, держись, ага? Иногда Дереку кажется, что благодаря этому шёпоту выжили они оба. Иногда Дереку кажется, что этот пацан сам не знает, какой силой обладает. Какой огромной силой воли и упрямством долбаного танка. А сейчас… Сейчас иначе. Он похож на призрака. Одеяло зажато между ног, слегка отросший ёрш волос бросает на лоб неровную тень. Когда Стайлз переворачивается на другой бок и прерывисто выдыхает от боли, Дерек делает шаг вперёд. Он - просто тень, оставшаяся никем незамеченной в эту ночь. Он - смазанный элемент из сна Стайлза. Он - широкая, прижатая к горячей от синяков грудной клетке, ладонь, исчерченная чёрными сосудами, змеящимися, как черви, вверх по клубкам волчьих вен. Стайлзу шестнадцать с половиной, или около того. Дерек впервые испытывает острое желание извиниться за то, что появился в чьей-то жизни и запустил в ней детонатор локального разрушения. Таких, как он, хочется разорвать на части. Зубами, когтями, чтобы перестал, перестал выводить из себя. Суетиться. Говорить. Думать. Он слишком громко думает, и от этого появляется желание сорваться с цепи. В один момент он целиком разобран, его руки не поспевают за ногами, его действия не поспевают за мыслями. А в следующую секунду он сосредоточен, как машина. Это ненормально. Он выдаёт потрясающие идеи, складывает все действия в отличный план, он мыслит как калькулятор, складывая на раз-два задачи, которые выносят Дереку мозг. Иногда кажется, что за Стайлзом невозможно успеть, проще вырубить его, потому что складывается впечатление, что это тонкое и жилистое тело вот-вот вырубится само, сядет, как разряженный аккумулятор. Потому что - серьёзно, - невозможно черпать энергию из воздуха. Не столько энергии. Он ведёт себя, как гиперактивный псих. Дерек же… а что Дерек? Он смотрит на всё это со стороны, он сосредоточен на своей новой стае, на подростках, которые сами ещё не понимают, в какое дерьмо они влипли. Дерек тоже не понимает. Дереку кажется, что он справляется, ровно до того момента, как обнаруживает себя, скребущего когтями по внутренностям Бойда. А тот смотрит. Прямо в глаза смотрит и будто говорит: всё нормально. Всё нормально, шеф. За благое дело и не на такое пойдём. За благое дело ведь. Всё путём. И горячая кровь льётся прямо по локтям. А Бойд слегка закатывает глаза и кренится вбок. И Дерек впервые чувствует себя так, словно он стоит на пепелище посреди леса. Дышать нечем, потому что гарью забиты лёгкие. И все, кто только что был жив - их нет. Никого из его семьи. Только пепел, пепел, пепел - пепел их тел смешан с пеплом их дома. Но есть кое-что ещё. Кое-что, чего не было тогда. Много лет назад. Стайлз кладёт свою руку на его плечо, и это одно из редких, опасливых, неуверенных прикосновений, от которых слегка сводит диафрагму и каменеет сердце. Будто обливается жидким бетоном и тут же застывает. Ладони Дерека в крови молодого беты, а на плече у него сжимаются тонкие пальцы. Неугомонные, подвижные, а сейчас - застывшие и такие же напуганные, ледяные, как у самого Дерека. Пальцы ледяные, а слёзы - настоящие, горячие. Дерек не может вспомнить, когда он плакал в последний раз. Дерек не понимает, почему он вспоминает эту руку на своём плече каждый раз, когда давится собственными ударами сердца - каждую ночь, просыпаясь в ледяном поту. Стайлзу семнадцать, или около того. Таких, как он, хочется разорвать на части. Это стало сраным негласным правилом. Дерек приходит к нему каждую ночь. Это стало чем-то куда более тотальным, чем привычка. Дерек чувствует внутренний геноцид самого себя. У Стайлза огромные синяки под глазами. Такие, словно кто-то насыпал чёрной сажи. Словно тёмный дух всё ещё в нём, внутри. Просто играет. Снова играет с каждым из них. Больше никакого мотора в заднице, никаких бестолковых вопросов и лишних телодвижений. Словно Стилински вдруг сломался. Словно ремонту он больше не подлежит. Стайлз никогда не был таким уставшим, как сейчас. У него никогда не было настолько осунувшегося лица. Настолько потухшего взгляда, который загорается лишь изредка, когда устремлён на отца. Стайлз ещё никогда не был настолько безразличен ко всему, что его окружает. Дерек переступает низкий подоконник, когда вдруг застывает на месте, чувствуя у себя на спине прямой взгляд. Он оборачивается медленно, потому что бежать не в его правилах, да и поздно уже бежать, в самом-то деле. - Я решил, что это Малия, - негромко произносит Стайлз. Дерек смотрит на него вполоборота, без труда различая поблескивающие в темноте глаза. Стайлз в той же позе, что только что спал. Только глаза открыты. - Всё думал, снится мне это, или нет. - Скотт сказал мне, - говорит Дерек, - что ты постоянно испытываешь боль. Стайлз слегка шевелится, шуршит простыней. Облизывает губы и качает головой. - Он нечаянно прикоснулся ко мне, и сработал этот болевой сенсор. Заебали меня эти ваши волчьи приколюхи. Они недолго молчат. Дерек подходит к нему и протягивает руку. Взгляд влажных глаз следит за ним неотрывно. Ладонь ложится на затылок, и по нервным окончаниям тут же пробегают импульсы боли. Сосуды темнеют, выкачивая из тела Стилински тупую пульсацию, заполнившую, кажется, каждую его клетку. - Это ведь не сон, да? - голос Стайлза глухой. Кожа под рукой слегка вибрирует от звучания голоса. Он всё ещё не двигается, словно боится пошевелиться. - Думаю, нет, - отвечает Дерек. Он слабо проводит большим пальцем по границе роста волос. Стайлз задерживает дыхание. - Всё закончилось. Ты в порядке. - Честно говоря, слабо верится. - Я буду здесь. Спи. Стайлз смотрит на Дерека снизу вверх, и комната наполняется тишиной. Впервые это та тишина, которую Стилински не хочет нарушить своим вечным пиздежом. Впервые это та тишина, которая делает Дереку больно настолько, что кажется, будто сердце протыкают насквозь. Стайлз закрывает глаза, а Дерек чувствует себя старой и больной псиной на операционном столе. Ему кажется, что он чувствует, как тонкая игла пронзает его холку, как по телу разливается тяжёлое онемение. Усыпить больное животное - это не милосердие. Дерек может себе представить, что чувствует собака, которой вкалывают дитилин. Усыпление - это не сон. Это медленное отключение дыхательной системы и сердечной мышцы. Укол делается прямо туда, прямо в пульсирующие кровью стенки. И оно останавливается. Если псина не успела уснуть от дозы рометара, который должен был отключить её мозг, она чувствует, как медленно отказывает её сердце. Как отмирает, затвердевает, отключается мышца, поддерживающая в ней жизнь. Если псина не успела уснуть от дозы рометара, она до последнего ищет взглядом своего хозяина. Недоумевая, что с ней происходит. Целиком парализованная. Испуганная. Ослеплённая. В тридцати процентов случаев рометар не действует на организм. Тридцать из ста усыпляемых собак не заслуживают той смерти, которую уготовил для них хозяин. Дерека пугает эта мысль. Ему кажется, что он знает, на кого бы смотрел в последние секунды своей жизни. Ему кажется, что он знает, кого искал бы своим угасающим взглядом, захлёбываясь в немом рычании от чудовищной боли, когда грудная клетка вдруг отказалась бы пропускать в лёгкие кислород. Ему кажется, что он мог бы отдать половину своей жизни, даже если большую половину он уже прожил, а что-то подсказывает, что так оно и есть. Он отдал бы оставшиеся дни за то, чтобы Стайлз забыл о том, что с ним происходило. Чтобы Стайлз забыл о бесконечной боли. Дерек готов лечь на алтарь, выпустить из себя всю кровь, до последней капли, позволить вколоть в себя эвтаназию, чтобы Стайлз снова был слегка тронутым парнем с целым запасом дурацких вопросов. Дерек мечтает, чтобы Стайлз спросил у него, появляется ли у оборотней хвост во время трансформации. Дерек упускает тот момент, когда Стайлз становится для него ориентиром. Маяком. Это сложно объяснить и не скатиться в романтическое дерьмо, а данный случай стоит слишком, слишком далеко от романтики. Пока он выкачивает из засыпающего тела боль, у Дерека складывается ощущение, что всё это время он медленно убивал человека, которого теперь так хочется спасти. Что он медленно надламывал его. Что если бы однажды Дерек не появился в Бейкон Хиллз, Стайлз никогда не знал бы никаких проблем. Правда это или нет - никто не знает. Никто и никогда не узнает, почему так сильно ноет волчье сердце. Дерек гладит ладонью его отросшие волосы, наклоняется и прижимается губами к углу сухих приоткрытых губ. Дерек знает, что стал двадцать девятым псом из тех тридцати псов, на которых не подействовал наркоз. Дерек знает, что будет смотреть на Стайлза до последнего вдоха. Стайлз - маяк. Стайлз - якорь. Стайлз - сраный ориентир этого мира, ёбаный Господь бог, творец для сущности Дерека Хейла. Это практически невозможно и почти нелепо. Боли в этом теле больше, чем может показаться на первый взгляд - губы и подбородок тоже покрываются тонкими трещинами чёрных сосудов, забирая её себе. Стайлзу скоро восемнадцать, или около того. Дерек не убирает свою руку от горячего затылка до самого утра. У них никогда не было ничего, что можно было бы назвать романтической чушью, любовным бредом, огромным чувством. Ерунда. У Стайлза была Малия. У Дерека появилась Брейдан. Они спасали друг другу жизнь. Они висели на волоске, пока не выдергивали друг друга из этой пропасти за шкирку. У них было всё, что нужно было двум людям, чтобы убедиться в том, что они оба - часть большой мозаики. Запутанной, с недостающими кусками. У них было всё, чтобы понять, что, следуя друг за другом, они вешают на себя только ещё больше проблем. Что их дороги - они разбегаются, и никто из них не верил в судьбу настолько, чтобы остаться на одной дороге. Дерек оказался настолько прав, что ему почти становилось смешно, когда он вспоминал это. Свою смерть. Настоящую смерть, он никогда не думал, что это будет так. Смерть, достойная волка, от полученной в бою раны. Он чувствовал, как внутренности заливает кровью, как мозг судорожно пытается отделить боль от остальных рефлексов. Как пытается начать регенерировать, но ни черта, ни черта не выходит. Дерек оказался прав. Он смотрел на Стайлза до последнего. Он видел, как пацан кинулся к нему, он практически не чувствовал рук Брейдан на своей груди. Он повернул голову и часто сглатывал кровавую слюну, пока огромные, полные ужаса глаза, смотрели на него так, словно от Стайлза живьём отдирали куски мяса. Словно это он валялся на земле, разбитый до состояния рубленного фарша. У них никогда не было ничего, что можно было бы назвать романтической чушью. Они прощались друг с другом одним лишь взглядом. Этого было достаточно. Наверное, этого было достаточно. И Дерек слабо может вспомнить то, что было дальше. Он впечатал образ оборачивающегося через шаг Стайлза в своё сознание. Образ Стайлза, который нелепо скачет вокруг Скотта, тыча в него надыбанным где-то водяным пистолетом. Образ Стайлза, треплющего пятернёй волосы Дерека, получающего в ответ яростный взгляд, от которого у нормального человека бы отпало любое желание играть с оборотнем. Образ Стайлза, одной рукой поправляющего зеркало заднего вида, второй - тянущегося в бардачок за банкой колы, ногой придерживающего руль, чтобы джип ехал ровно и не вилял. Стайлза, трындящего какую-то ересь. Стайлза, случайно коснувшегося его руки в полной темноте коридора старого дома Хейлов. Стайлза, задерживающего дыхание, когда Дерек вдруг проходил слишком близко, намеренно не отворачиваясь и мазнув сжатыми губами в сантиметрах от его скулы. Стайлза, касающегося забытой Дереком в его джипе кожанки - кончиками пальцев, почти невесомо и неясно зачем, словно это прикосновение могло передаться хозяину. Стайлза, вздрогнувшего от того, единственного поцелуя, который то ли забирал боль, то ли оказался крошечной слабостью - ведь слабости позволены всем, чёрт их раздери. Стайлза, который замер, как зверёныш, когда Дерек отстранился от него. Стайлза, который подался вверх и позволил своим ненормальным губам стать влажными и красноватыми от сухих губ Дерека. Продлевая поцелуй. Один раз. Один единственный раз. Зарыться в его тёмные волосы, потянуть, прижать к себе и забыть о боли, которая поедала его тело изнутри. Забыть о Малии и о Брейдан, забыть о том, какой это неправильный и извращённый вынос мозга - целовать того, кто вызывает только раздражение. Вызывает болезненные уколы в сердце при каждом ударе. И Дерек, который жадно вылизывает его губы в темноте комнаты. Этого никто не видел. Это навсегда. Это навсегда, понимаете? Его ладони, обхватившие скулы Стайлза. Ладони, исчерченные чёрными венами. Один единственный раз. Это было тем, что Дерек заберёт с собой, глядя в спину удаляющегося пацана мутным взглядом. Чувствуя нарастающий холод в грудной клетке. Чувствуя собственную кровь, в которой тонет сердце. Её становится слишком много внутри. Они попрощались друг с другом одним лишь взглядом. Этого было достаточно. Наверное, этого было достаточно. И Дерек слабо может вспомнить то, что было дальше. Он не помнит, как приходит в себя. Как возвращается к жизни. Как первая за всё его существование настоящая трансформация перетрушивает тело рядом болезненных судорог. Как она наполняет его силой, неясно, откуда взявшейся. И всё заканчивается совсем не так, как они ожидали. Всё заканчивается иначе. В жизни всегда и всё заканчивается иначе. И рассвет над Мексикой ничем не отличается от рассвета над Бейкон Хиллз. Воздух тот же. Только сил отчего-то больше - может быть, потому, что здесь вся стая. Вся выжившая в борьбе, неясно, за что. Неясно, за кого. Неясно, зачем. Он чувствует себя идиотом. Здесь распутье дорог. И Дерек знает, что здесь то место, где обрушится мост, отгородив его от прошлого. Здесь он должен начать следующий этап. Брейдан смотрит ему в глаза и улыбается. Она - следующий этап. Это правильно. Это должно быть правильно. Он почти не смотрит на Стайлза. Стайлз почти не смотрит на него. Стараясь не задаваться лишними вопросами, Дерек коротко кивает Скотту и улыбается одними губами. Грудную клетку жмёт, что-то надсадно ноет между рёбер. Наверное, это последствия после восстановления внутренних органов. Прощания не занимают много времени. Дерек садится в джип и ждёт, пока Брейдан займёт место рядом с ним. Дерек не смотрит в зеркало заднего вида, когда выворачивает руль влево по трассе, в совершенно противоположную сторону от Бейкон Хиллз. Ему кажется, что он сейчас дёрнет руль и вернётся. Он боится, что его тело поступит так, как орёт его внутренний голос. Так, как орёт его сердце. Так, как он хочет поступить до зуда в ладонях. И чем дальше - тем глуше становится эта ноющая боль. Ещё немного, и совсем пропадёт. Должно пропасть. А если нет - лучше не думать об этом. Лучше не думать. Потому что он - волк. Он - хищник, который может найти человека даже через несколько десятилетий. А Стайлза найти слишком просто. Всегда слишком просто. Стайлз будто горит у него в груди, будто всегда там был. Стайлз - маяк, ориентир, ёбаный Господь бог. А Дерек - двадцать девятая псина из тех тридцати, на которых не действует наркоз во время эвтаназии. Стайлзу восемнадцать, или около того. Он - тридцатая из них.