Ночь, когда они узнали, что я - предатель

— Ты предатель, лисья морда, — Вилли Хак смотрит прямо на Робера, совершенно не чувствуя неудобства из-за того, что он на голову ниже. Робер морщится. Шишка на голове болит. Подбитый глаз тоже. Вилли выследил его, застал врасплох и притащил на суд к Оскару, предварительно вырубив. — Ты предатель. Мне было это сразу понятно! Я требую для него сурового наказания! Обезличенная толпа улюлюкает и потрясает кулаками в сторону незадачливого юноши. Робера держат двое крепких парней, имён которых он так и не запомнил. На лице у Оскара маска. Кто знает, что скрывается за ней — негодование, разочарование, гнев? Вилли, напротив, единственный, кто маску не носит. Ему не нужно скрывать своё лицо, он итак всё время в тени. Вроде бы и ключевая фигура, правая рука Оскара, но всё равно в тени. В маске нет нужды, когда ты на самом деле являешься главарём, серым кардиналом. Стеттнер этого, конечно, никогда не признает, но он слушается Вилли. Всё его мысли и слова кажутся Оскару весьма разумными, даже в какой-то мере аналогичными мыслям самого главаря Живодёров. Лапонт уже не боится. Чего бояться, если тебя уже разоблачили? Он не предатель, как они думают, нет. Он разведчик с другой стороны. Шпион. Своих он не предавал. А Живодёров предать невозможно. Они сами себе мучители, пусть и не подозревают об этом. Властный голос, и на суде внезапно становится тихо. Даже Вилли затыкается, хотя Робер видит, как тот сердито кусает губы, мечтая продолжить словесную пытку. В помещении становиться душно. Оскар знает толк в эффектных паузах. Робер успевает прочувствовать каждый удар сердца, пока, наконец, Стеттнер не заговаривает вновь. — Что ж! Избавьтесь от него! Толпа, состоящая из подросшей молодежи, одобрительно гудит и наступает. Тумаки сыпятся словно из рога изобилия. Парень падает наземь, закрывая руками голову. — Отдашь его мне? — голос Вилли набатом отдаётся в ушах Робера. Хотя казалось, что шум и боль от ударов должны перекрывать всё. Что отвечает Оскар, юноша не знает. Перед глазами темнеет, и он падает в спасительный обморок.

***

Робер приходит в себя утром. Всё болит, голова раскалывается и задница подозрительно ноет. — Доброе утро, предатель! — раздается над ухом нежный шепот Вилли. «Нежный?» Лапонт вздрагивает всем телом и недоуменно озирается по сторонам, щурясь от слишком яркого утреннего света. Они в доме семьи Хак. В спальне матери Вилли. Робер никогда здесь не был, но уверен, что прав: рюшечки, пуфики, туалетный столик и нежная перинная кровать, на которой утопают два тела. «Стоп! Утопают?» Вилли стоит рядом с кроватью и нависает над удивленным Лапонтом. — Мы тут посовещались, и я решил, что мы тебя отпустим. Вот прям так. С побоями, в лохмотьях и с этой милейшей табличкой на груди, — в руках появляется деревяшка, на ней надпись «Предатель». — В назидание остальным твоим дружкам! — Ты видно любишь это слово, мышиная морда? — в голове набат и колокольный звон, во рту сухо и тошно. — Что ты знаешь о дружбе? Лицо Хака перекашивает. — Да-да! Я это уже сто раз от тебя слышал. Лапонт удивленно округляет глаза: не считая взаимных перепалок, они и не разговаривали ни разу. Так когда?... — Не твое дело. Одевайся и вон отсюда! Робер молча кивает и с трудом поднимается с кровати. Поясница болит, синяки ноют, по губам, видно, тоже били, они припухли и кровоточат. Он наклоняется поднять одежду и с удивлением замечает взгляд Вилли в зеркале напротив. То ли зеркало волшебное, то ли Робер сошел с ума: взгляд нежный, обеспокоенный, а не насмешливый и злобный как обычно. Лапонт мотает головой, хотя от этого становиться хуже, и он с грохотом валиться на пол. Хак тотчас подбегает, заботливо поднимает, молча одевает, доводит до двери. — Иди домой и протрезвей, предатель! — орёт он на всю улицу, отвешивая тумак. — И чтоб я тебя на улице сегодня не видел, — добавляет он шёпотом, притянув парня за волосы к самому рту. Робер заторможено кивает и на негнущихся ногах уходит. Деревянная табличка оказывается неожиданно тяжелой. Её веревки трут парню шею, но он не обращает на это внимания. Идя по деревне и слушая крики «Робер возвращается!», Лапонт напряженно думает. Вся прошлая ночь была покрыта загадочной белой пеленой. Какие-то непонятные обрывки слов, фраз, действий — где сон, где явь не поймешь. Что он делал, а что нет — неизвестно. Робер вспоминает хрустальный бокал, наполненный чем-то алым, большую пузатую бутыль с жидкостью янтарного цвета, добрые руки и игривое настроение. Он вспоминает мягкую кровать и шёлковые простыни, которые он сжимал в кулак. Смутные прикосновения губ к оголенной коже, страстные объятия и биение сердец в унисон. «Это сон! Конечно, сон! Наяву такого произойти не могло. Опомнись, Робер! Я не пил! С Вилли не разговаривал, он же меня ненавидит! Приятные ощущения лишь из-за потрясающе мягких матрасов в доме Хаков. Вилли просто перенёс меня туда и всё. Да, так и было! Вечно понапридумываю всего! Видно хорошо меня приложили на суде…» Но какая-то часть разума продолжала настойчиво слать картинки, которых он не помнил. «…но почему тогда Вилли Хак рекомендовал мне протрезветь? Почему он смотрел на меня с такой заботой? Что было прошлой ночью?» Уже подходя к дому Марианны и улыбаясь на приветствия друзей, Робер принимает решение поговорить с Вилли начистоту. А в паре кварталов от них, Хак опускается в кресло и прижимает к лицу белую и немного мятую рубашку, наслаждаясь её ароматом. В дверь настойчиво стучат «друзья», зовя на битву за Тимпельбах. Парень нежно целует манжеты рубашки и, спрятав её в свой сундук-тайник, идёт открывать. Он полностью уверен, что вскоре Робер будет его.