Повесть несостоявшегося музыканта

Не знаю, зачем я это пишу. Вполне вероятно, что никто не прочитает мой рассказ. Но если человек не выплёскивает эмоции в каком бы то ни было виде, его боль становится невыносимой. Особенно, если не с кем поделиться своей горечью. Возможно, каждый может представить себя на моём месте, если бы мы могли вернуться на несколько лет назад: порог подросткового возраста переступало большинство людей, которые населяют планету Земля. Потому, думаю, не стоит всех утомлять длинными баснями о самой себе. Уж лучше рассказать о своём городе — довольно крупном, провинциальном городишке, каких можно насчитать миллионы. Железнодорожный вокзал с предварительными кассами, автовокзал, с десяток школ, ещё несколько дополнительных учреждений для добавления головной боли детям, куча каких-то там нужных государственных организаций, два базарчика, пара-тройка супермаркетов и забегаловки на каждом углу (в прямом смысле!) – в этом весь город. Хотя он достаточно крупный, в нём нет зданий выше двух девятиэтажек (почва не позволяет особо разогнаться), в основном одноэтажные старые постройки и пятиэтажные — более новые. Город делит пополам железнодорожное полотно, которое находится в ста метрах от моего дома. В вечерней тишине всегда можно услышать грохот колёс проходящих составов и объявления охрипших диспетчеров. Иногда кажется, что все окружающие тебя звуки – это мелодия, которую так хочется записать, но ты никак не можешь найти её звучание на клавишах… Музыке я стала обучаться поздно. Вначале подумывали, что к таковому роду занятия я отнесусь холодно. Да и не стоит мне винить родных за неправильное истолкование моего поведения: ну а что бы вы подумали, если бы увидели ребёнка, сидящего на детском пианино и лупящего пятками по клавишам? Кто-то правильно заметил, что судьба не лишена иронии. Как бы там ни было, ходить в музыкальную школу я начала в восьмом классе и посреди года. Не хочу говорить о том, что меня толкнуло на такой поступок, но желание постичь искусство владения инструментом было сильнее меня. Наверное, моё рвение к учёбе было слишком сильным: фактически, я проучилась в музыкальной школе три с половиной года, но освоила почти весь материал за это время. Моя программа всегда была на уровне, я очень старалась… Я так расхвалила себя, что уже самой стыдно. На самом деле, проблемы всегда есть, просто никто не упоминает о трудностях, с которыми он сталкивался — таковы уж мы, люди. Стоило всего лишь попасть в музыкальную школу, как на мою голову посыпались одновременно все кирпичи, с которыми ученики справлялись годами. За полгода мне пришлось научиться играть так, как играли средние ученики музыкалки (между собой мы с соучениками так называли музыкальную школу): наработать навыки техники игры, звукоизвлечения – в общем всего, что нужно для игры на таком клавишном, как фортепиано. В итоге, в начале следующего года я уже была полноценным примерным учеником третьего класса семилетки. Ничто не предвещало новых проблем, хотя следовало бы и тогда понять, что жизнь без тягот длится только во время несознательной части нашего существования. Мои адом стали новые нервные замечания моей преподавательницы, Натальи Витальевны: -«Ниже кисть!», «Не бей по клавишам!», «Следи за звуком!», «Работай пальцами!», «Неправильная аппликатура!», «Мажешь по клавиатуре!», «Ну что ты там шркябаешь?!», «Никакой динамики, голый текст!»…— это не все примеры замечаний. С течением времени подобные оклики постепенно исчезали, появлялись новые, что-то преодолевалось, что-то оставалось… Первый из трёх академических концертов в году, ноябрьский, я опять успешно отыграла. Не могу передать своего самодовольства словами – гордость за себя, родимую, переполняла всю меня. Можете представить, как после очередного блеска восхищения в чужих глазах, уважительных похвал от всех преподавателей меня доставали замечания по поводу новой программы. Я понимала, что Наталья Витальевна волновалась обо мне, как о своей ученице, старалась помочь мне, потому так кричала, надрывалась со мной. Хотя свои чувства всегда легче понять: уязвлённое самолюбие, нежелание разочарования в своей всесильности и тому подобных детских иллюзиях. Это подстёгивало меня постараться сыграть ещё более чисто, чтобы придраться не было к чему, чтобы доказать всем и самой себе, что мои возможности безграничны. Февраль подкрался незаметно. Ещё несколько недель – и опять на сцену. Предварительные репетиции в концертном зале уже начались, нервные окрики в мою сторону были очень редкими, особенно это было заметно в сопоставлении с другими учениками её класса. (Только тогда я поняла, что Н.В. просто холерик.) Казалось, ей уже не к чему придраться. -С текстом ты справляешься, с динамикой всё хорошо, звук хороший,— свернув руки на груди, задумчиво сказала моя преподавательница по специальности,— но… «Опять это НО!»— я обидчиво сдвинула брови. «Чего она от меня на этот раз хочет? Может, сплясать перед тобой голышом?»— мысленно бросала я ей в лицо такие слова, но сама с покорным лицом выслушивала все замечания, молчаливо уставившись на клавиатуру. -… но я не вижу, чтобы ты раскрывалась. -Чтобы я что? -Когда играешь, ты должна выражать свои чувства: любовь, боль, радость, горе, печаль… понимаешь? Такой поворот событий меня, честно говоря, весьма озадачил. Я удивлённо повернула своё лицо в зал, чтобы найти ответ в её глазах, но так ничего и не поняла. -Ты с лёгкостью играешь сонату и правильно передаёшь её настроение, потому что тебе свойственна та же детская непосредственность, что и в этой музыке. Но вот «Мгновение» Шейко ты играешь неправильно. «Опять неправильно? Как же ты меня достала!»— сокрушённо вздыхаю. -Тебе нужно донести смысл музыки в чужие сердца, показать свои чувства. Нельзя бездумно нажимать клавиши, ты должна думать о том, какое настроение ты хочешь передать своей игрой,— она немного помолчала. -Можешь сходить со сцены и идти домой. Задание я тебе записала… Я старалась быть спокойной, еле сдержалась от возмущенных замечаний в сторону преподавателя и нервозно замаршировала по гулкому коридору опустевшей школы. В голове всё кипело, я не могла спокойно рассуждать. Я могла только разъярённо мысленно ворчать: «Думай про то, думай про сё! Так не сядь, так не дыши, так не смотри! Чёртова училка, как же ты меня достала. Как же это можно одновременно думать про всё сразу: звукоизвлечение, аппликатура, динамика, мои чувства… Или ты хочешь, чтобы я ласты склеила сразу же после академа?»— пинком я открыла наружную дверь (хорошо, что меня никто не видел!) и, скользя сапогами по мёрзлой дороге, поплелась домой. Даже компьютер не смог меня избавить от нарастающей паники: «не справлюсь, не справлюсь с этой задачей, не смогу»… Оставалось только отправиться домой и вернуться к инструменту, который мне никак не хотел поддаваться. Один вид его белых и чёрных клавиш действовал на меня успокаивающе, правая педаль приятным холодком касалась моей ноги. В руках я держала разрисованные пометками ноты с заглавием «Н.Шейко. Мгновение», нервно покусывала нижнюю губу и судорожно соображала: «Что же можно передать через эти закорючки? Какое мгновение? Темп Moderato – умеренный, всё время играть связно, звуки должны плавно вытекать друг из друга… скорее всего это как грустное воспоминание. Хм, откуда я его возьму? Всё время только восхищённые взгляды, одобрительные улыбки, постоянное напряжение для достижения своей цели и самолюбование. Это всё не то. Нужно изобразить боль потери – интересно, каким же образом? Я никогда не знала что такое любовь, боль, потеря. Могу сказать, что видела это только в фильмах, когда играет грустная мелодия в противных бабушкиных мексиканских сериалах. А здесь такая проблема. Может, от меня слишком многого хотят? Нет, я не проиграю, я могу сделать и это. Ну думай же, думай!»— в отчаянии я колотила кулаком по своему лбу. Все мои усилия были напрасны: сколько бы я ни старалась, практически никаких видимых успехов не было. А время не стояло на месте. До концерта оставалось полторы недели, а я так и не преодолела очередное препятствие. Руки предательски потели от волнения во время игры, пальцы тряслись. Оказалось, что передать чувства, с которыми никогда в жизни не сталкивался, — просто невыполнимая задача. В очередной раз я выскочила из музыкальной школы злая, как собака — готова была разорвать на клочки любого, кто посмел со мной хотя бы заговорить – и сердито замаршировала куда глаза глядят. «Опять, опять! Я просто неудачница… Надоело!!! Всё ей что-то не то, не так. Сколько можно? Как бы ни старалась – всё впустую. Я чего-то недопонимаю или от меня хотят невозможного?»— я уже не видела дороги. Слёзы досады выступили у меня на глазах, но я сердито смахнула их. «Ещё чего не хватало!»— отдавшись обвинению всех и вся, я нечаянно наткнулась на чью-то спину: синие джинсы, чёрная куртка, довольно высокая женская фигура… -Извините,— буркнула я и отправилась дальше. -У тебя всё в порядке?— донеслось до меня. -Да в порядке, в порядке,— грубо отрезала я тем же шагом прошла дальше. «Когда же её замечания исчезнут?»— я настолько сильно задумалась, что ничего вокруг не видела и не слышала. Ничто не предвещало беды. Как только на светофоре загорелся зелёный, я спокойно начала переходить дорогу. Неожиданно из-за угла выскочила какая-то иномарка. Всё произошло так быстро: кто-то толкнул меня в спину, я оглянулась – те же самые синие джинсы, чёрная куртка... тёмные недлинные волосы и синие глаза. Молодая девушка, всего лишь на лет пять старше меня, через какую-то долю секунды, на моих глазах, в полушаге от меня, попала под машину… Остальное происходило, как в тумане: я не замечала ничего, кроме неё. Девушка неподвижно лежала на земле. Я подбежала к ней и аккуратно положила её голову себе на колени (не могу объяснить, зачем я это сделала). Несмотря на всё происходящее, она тихо улыбалась и просто смотрела на меня, как никто до того момента: не как на вундеркинда, а как на человека… Девушка была вся в крови, но меня это не пугало так, как то, что она может умереть. Она отдавала за меня самое ценное — жизнь — даже не зная меня. В взгляде её синих глаз не было и тени упрёка за произошедшее. Хотя она была страшно покалечена, её лицо осталось без царапинки. Несмотря на жуткие травмы, она оставалась похожей на ангела, спустившегося с небес спасти меня, гадкого утёнка, неуверенную в себе девчонку-подростка. Прекрасной незнакомке было, наверное, жутко больно: она не могла ответить мне и слова от боли, но по её щеке стекала только одинокая слеза, которую девушка не могла сдержать. Она умирала на моих руках, а я никак не могла это предотвратить. Через несколько минут она вдохнула в последний раз, но смерть не смогла унести нежную улыбку с её губ, предназначенную (без сомнений) именно мне. Услышав жестокие слова "она мертва", я приподняла бездыханное тело и прижалась к этому ангелу и внезапно поняла, что в первый раз я полюбила и потеряла человека, хотя мы видели друг друга не более пяти минут. Все вокруг бегали, что-то делали, орали… но мне казалось, что мир вокруг исчез. В голове билась только одна мысль: от меня её увозят, чтобы я больше никогда её не увидела, а я только глупо стою на тротуаре вся в её крови и не могу плакать. Но если бы я даже смогла заплакать, это было бы нечестно с моей стороны: она ведь умирала улыбаясь... Несколько дней прошло в иступлённом состоянии. На домашнем пианино образовался немаленький слой пыли, потому что к нему никто не прикасался. Через несколько дней я всё-таки начала заниматься. Но я совершенно не следила за тем, что делала. (Наталья Витальевна обычно называла такую игру «отбарабанила ноты».) Всё, что происходило со мной до самого концерта, как будто выпало из моей памяти. Время имеет странные свойства: то оно стремительно — не замечаешь дней, то до тошноты медлительно — считаешь минуты. Последних несколько часов перед концертом кажутся именно такими, до ужаса медленными. Лихорадочно играешь свою программу через каждые пять минут, нервно вытираешь влажные от волнения руки о побеленную стену, оглядываясь как воришка, и часто поглядываешь на часы. Нервы на пределе, дыхание противно перехватывает. И, наконец, ты, сидишь в парадном костюме, одёргиваешь рукава, поёживаешься от холода концертного зала и слушаешь игру одноклассников и смотришь на реакцию преподавателей, которые ставят оценки… но ничего этого не было в тот раз. Я думала о своём и никого не слушала. Я выступала последней. В тот раз мне было всё равно, какую оценку мне поставят: любую оценку двенадцатибальной шкалы я восприняла бы как должное. (Двенадцать считалось заоблачной цифрой, которую в истории ставили несколько раз. Такая оценка считалась событием года. Обычно лучшие ученики получали одиннадцать баллов и довольно задирали нос.) Соната в два рояля прозвучала на ура, учителя довольно улыбались. «Как всегда рады последить за моими успехами»— мысленно констатировала я. «Сосредоточься, перестройся… Ре-минор, темп модерато, начинаем меццо-форте, исполнение легато!»— отдала я себе команду. Изящное движение кистью левой руки – и из-под клавиш полилась грустная мелодия. Совершенно неожиданно, вместо того, чтобы всё время думать о исполнении, я задумалась о самых грустных мгновениях, которые мне пришлось пережить… «Она умерла на моих руках. Если бы я успокоила своё растревоженное самолюбие, не оказалась бы на том светофоре, она, может быть, была бы жива. Почему всё случилось именно так?»— прозвучал из-под моих рук вопрос. «Из-за меня погиб человек!!!»— я увеличила силу звучания, но мелодия не прозвучала грубо… Один такт паузы… Затем пошла часть, которая игралась с постепенным ускорением темпа – громкая и кричащая от боли мелодия. Если выражаться физическими терминами, то я и инструмент вступили в резонанс: я отдавала ему себя, а его музыка ранила меня ещё больше. Перед моими глазами с ясностью стоял то злосчастное мгновение, те несколько минут, в которые я так глупо испытала то, на что обычно уходит несколько больший промежуток времени. Последняя часть произведения, почти такая же, как и первая – умеренная, спокойная – опять грусть вернулась. «Я больше никогда не увижу её, не услышу её голос. Мне очень больно, почему?» Последняя низкая нота, звучавшая на педали, вернула меня в реальность. Хотелось плакать, кричать, но я уверенно сняла руки и встала из-за инструмента. Оглушительная тишина. Я медленно поклонилась, и тогда мне зааплодировали – даже преподаватели. Появилось чувство опустошённости. Когда мы стояли в коридоре и ждали результатов, все восхищались мною, но все эти слова звучали как насмешка. «Молодец, ты просто молодец!»— твердили в один голос преподаватели, одобрительно трепали меня по щеке. Сияющая Наталья Витальевна, с возбуждённым блеском в глазах, сказала мне: -Ты сыграла идеально: ты просто умница. Редко когда услышишь такую игру. У тебя не просто талант, а талантище. Твоя оценка – двенадцать, и этим всё сказано! «Если бы кто знал, чего мне это стоило»,— подумала я тогда. Владеть инструментом – владеть чужими сердцами. Чтобы твоя игра была неповторимой, нужно отдавать всю себя, открывать свою душу на суд другим людям, каждый раз во время игры переживать те чувства, которые ты хочешь передать остальным. Это настолько больно… Из-за этого кем бы я ни была – я не буду даже пытаться стать музыкантом. Пусть я зарываю свой талант, но так мне будет легче. Пусть я буду простым человеком, но на меня не будут смотреть, как на забавного зверька… и, может быть, когда-то я всё это забуду, как неприятный сон.