Я вытку себя из капилляров

| 0:0 | Мимо, блять. По белым холодным рукам от изгиба локтя до ладони слизывается целая дорожка соли, и текила начинает жечь горло так, что кадык на дико правильном изгибе шеи заставляет в сумбурном припадке чувствовать Чонина обсессию.  Так текилу не пьют, чувак, чтоб ты знал. Но, видимо, поняв, что Чонин наглым образом пялится на Тэмина, чтобы показать всю ахуенность собственного эго, тот поднимает дольку лимона в знак «съем за твое здоровье, Чонин» и начинает обсасывать, задевая мощной пирсой в языке, медленно, плавно, словно это не нечто очень кислое и обжигающие, противное и давящее, а дешевый леденец на палочке из пошлых реклам. Больной ублюдок, как и Чонин. Хах. Занятно. Вообще Чонин не нуждается во врачах, потому что диагноз для него более, чем очевиден: он повернут на всем больном и вульгарном. Видимо, и Тэмин с первого взгляда понял в чем тут соль. Блять, ебучая соль, вылизанная без остатка. И едва заметная полоска слюны на руке. Тебя никогда не натягивали за переулком, чувак, верно? Хах. Обсессивные припадки. Снова. Бывает. Они ни разу не говорили, единственное, что они знают друг о друге, – это имена. Узкие круги знакомств, они такие. Их объединяет на данный момент фактически пенопластовая крыша дешевого бара для фриков и прочих отбросов и место, потому что сидят они за барной стойкой в нескольких метрах друг от друга, а еще то, что они оба заказали текилу. Всё. На этом всё, а Чонину уже ненавистен один лишь взгляд, который, как пуля, в нужный момент таранит тело, вырываясь из-под челки белоснежных волос. Bang!Bang! в тождестве с взгляд-взгляд.  Чонину наливают текилу. Он на внешней стороне ладони – между указательным и большим пальцем – насыпает соль и, словно вдыхая, слизывает с пальцев. И разом запрокидывает текилу.  Вот как надо. Без дилетантских заморочек для содомии.  Что ж. Раз, чувак, ты решил, что кульминация в дольке лимона, то Чонин тоже съест за твое здоровье. Чонин обхватывает кусочек двумя концами языка.  Сплит. Неожиданно, правда? Для Чонина, у которого в сборище отмодифицированной квази нет ни одного видимого пирсинга и цвет волос натуральный. Черный. Прямо рекурсия или фрик для фриков.  Сплит – разрезанный язык надвое, прищур и тихое шипение змеи, которое едва уловимо из-за подобия рейва, но Чонин знает, что его слышат. Сжимает языком дольку в вендетту и выжимает из нее соки, стекающие по губам.  Медленно съедает ее, хоть это невозможно назвать приятным, но кульминация есть кульминация. И зрителям не нужно знать глубинный процесс всего этого. Эстетики ради. Выебонов ради. Каждый дешевый фильм будет жизненным до безумия, потому что пуст, как и все происходящее сейчас. Лимонный сок Чонин слизывает, лавируя двумя концами языка, как волнами с фиардом посередине. И аплодирует себе ими же, концами, превращая вендетту в бесконечное «О». Как же без аплодисментов с такой интригующей кульминацией в едва заметной и эстетичной полупорнушке с текилой.  Чонин усмехается собственному блядству и кидает крупную купюру с чаевыми неоновому Джиену, победоносно прожигая взглядом свысока. В Ы К У С И, чувак.  | 1:0 | – Я хочу проколоть себе член, – вместо приветствия. – А ну привет, Чонин, – вместо «присаживайтесь и выберете себе накрутку и лабрет». Разговор не задается. Тэмин – игла под кожей, пирсер, творец. Он тот, кто идет по накатанной касательной к криволинейной идеалов о собственном теле.  Чонин просто зависим от body modification. А еще и от блядства, поэтому он и, собственно, здесь. co-o-ombo! звенит в голове. – У тебя наверняка есть свой пирсер. Тэмин кидает настороженный взгляд. – Есть, но ты, говорят, лучший в этом. Узкие круги знакомств в совокупности специфических интересов, они такие, словно глаза на затылке, они знают, что ты делаешь, каким воздухом дышишь и что предпочитаешь на завтрак. Тэмина это немного злит, раз он так напряженно скидывает бровь. Ты же пирсер, успокойся, о тебе много кто знает. Или тебя злит присутствие Чонина? Хах. Занятно. – Какой будем делать? – Тэмин выключает любое внимание к Чонину, как к человеку. Просто клиент. Достает каталог со всякими разными пенисами, и Чонин не может не признать, что выглядит, по большей части, круто.  – Тот, что проходит через головку горизонтально. И накрутки...хмм...ну, знаешь, вот эти шипы. Блин, будет так здорово, когда мой член то войдет, то выйдет... А я весь такой... Разрушающей силой врываешься без остатка.  Так, чтобы не осталось ничего, кроме этого сгустка энергии внутри на двух концах шипа. Чонин улыбается. – Ты псих, – коротко отрезает Тэмин. Какая проницательность. Еще скажи, что Земля имеет шарообразную форму, и Чонин поаплодирует тебе и твоей очевидности стоя. А вообще. Так получилось.  Тэмин стерилизует приборы, смахивая непослушные золотистые пряди со лба, а еще смотрит на Чонина открыто и нагло, не давая и шанса разломать себя так, как хочется одному психу со спущенными ярко-синими джинсами от Levi's и слишком надутым самомнением. Тэмин – элемент сложной системы. Такое не переведешь в цифры и не дашь названия ни одной его черте. Ни герой, ни его антагонист. Ни хороший, ни плохой. Никакой, но так много в этом всего. Никакой – идеальная черта в человеке.  У Тэмина короткая дорожка одиночных родинок от мочки уха до лезвий ключиц, которые напоминают водопады, а еще по симметрии, с двух сторон, золотые микродермалы. Прямо напротив самых глубоких впадин и выступающих вен. А Чонин со спущенными штанами. Врос в хирургическое кресло. Что тут добавишь. Когда в руках у пирсера оказывается маркер, то Чонин спускает и трусы тоже. Тэмин обхватывает член так, что прикосновение холодных пальцев даже через перчатки отдается в головке, и выбирает место, где лучше всего пройдет катетер. Чонин выбирает место, где лучше всего можно трахнуть Тэмина. Паранойя. Обсессия. Безысходность. Мысли членом.  Жизнь под компульсией.  Сейчас у Чонина снесет крышу, когда лицо Тэмина рядом с его членом, чужое дыхание отдается внизу живота. Короче, first world problem в качестве экзистенциального кризиса на хуй посылается за пределы физиологических потребностей.  И у Чонина тупо встает. Предсказуемее быть не может. Тэмин кидает лишь «я так и знал, блять». Предсказуемое кино – лучшее кино, ведь так не разбиваются чьи-то надежды, правда? Да, это похоже на замкнутый круг. Тэмин щурится и снова палит картечью своих взглядов. – Ты тут, чтобы повыебываться? – Тэмин рассматривает налитый кровью член, который он из рук так и не выпустил. По большей части да.  Но. Прокол пениса действительно круто смотрится, и ничего страшного в том, что Чонин это сознает, правда, только сейчас.  Но. Ты, чувак, не мог бы так сильно не сжимать член Чонина?! Тэмин улыбается. Тэмин – элемент сложной системы. Он снимает перчатку и обхватывает тонкими пальцами член. Его руки холодные, холодные, холодные. Чонин теряется, дает себе слабину, а этим Тэмин и пользуется. Попался. Надо же. Ты знал, чувак, что Чонин объявится.  Надо было догадаться еще тогда, когда Чонин понял, что ты ставишь диагнозы о людях с первого взгляда. Чертов Ли Тэмин. Все просчитано до последней миллисекунды времени и капкан захлопнулся еще на дольке лимона. Да, тебе, чувак, нужно аплодировать стоя. Тэмин обхватывает свою пирсу зубами и новой накруткой проводит по мягкой коже члена. Накрутка – острый титановый шип посередине языка.  Разрушающая сила. Хах. Угадано все, и спичечным домиком обрушено понимание происходящего. Чонин лишь поддается вперед, когда по головке члена, как копье по щиту, пронзается шип. Тэмин берет в рот технично, наконечником вонзаясь в уретру. Чонин стонет во имя предсказуемого фильма с непредсказуемым Тэмином, которого нельзя прочесть и дать ему определений. Тэмин берет в рот глубоко: головкой по небу и в горло. Тэмин иррационален.  Когда Чонин успел так проебаться? Сегодня ему двадцать лет. Именно в этом году он разрезал себе язык у своего пирсера Чондэ и проколол соски. А еще стал много трахаться, как сейчас. По разным причинам. Слишком горячий язык и слишком холодная накрутка. Быть во рту у Тэмина адово; колкими и быстрыми ударами огненно ледяного железа по коже.  Когда ему было восемнадцать, то Чонин ушел из дома. В отместку матери, которая слишком зациклилась на мужиках и пурпурных вечерах. Пошел в разнорабочие. Зарплата на одного вполне окупаема на новые вещи и развлечения. Тэмин слишком сильно стягивает кожу члена холодной рукой. И темп задает по аритмии. Когда ему было пятнадцать, то вздохи в соседней комнате были для него не в новинку. Жаль, что бас сменял баритон, а баритон исчезал под надрывным тенором. А мамин голос оставался всегда. Чонина уже веселило и доводило до тихой внутренней истерики то, что его апатию и психоз контролирует чужой член. Немного глубже. Тэмин берет чуть глубже так, что странные горячие мурашки пробегают по телу. Когда ему было десять, то Чонину не позволялось выходить из комнаты, потому что «некий» не очень любил детей. Единственным увлечением юного создания было менять вещи вокруг себя. Рисовать, ломать, строить. Вещи меняли свой облик, а радости не было. Тогда Чонин решил изменить себя и измазался сворованной маминой косметикой и, не узнав свое отражение в зеркале, был счастлив. Жаль, но тогда его огорчал тот факт, что «некий» слишком въелся в его жизнь, поэтому, не признав себя, он думал, что и не признает свою жизнь с Chanel Rouge Allure 99 на губах. Чонин чувствует, что скоро произойдет эякуляция. Тэмин беспощаден на полутонах своего почти бархатного голоса, когда выдыхает на замедленных темпах. Пирса в его языке оставляет едва заметные покраснения на члене, а горячая слюна прожигает по эллипсу движений бесконечными цветущими поцелуями меча.  Черт. Не трахаешься – думаешь о сексе, трахаешься – думаешь о чем-то невъебанически серьезном. Все кризисы, психозы, упадки и регрессы всплывают в слишком неясном и сюрреалистическом свете. Словно в театр Но пришел ты без маски.  Парадоксальность по изгибу члена слишком влажным языком и губами, налитыми алым полусухим. Это сводит с ума Чонина. Когда ему было пять, Чонин любил маму. Пурпурные вечера расцветали сизым ночью. Тогда, наверное, она его еще любила.  Наверное – подчеркнуть дважды. Начинает болеть низ живота. Рано. Чонин еще не закончил. Тэмин точенный со всех сторон. Линия ключиц впивается в бедро Чонина, а в их впадинах хочется затеряться. Холодные тонкие пальцы – ледяные струи дождя в Аляске. Паническое ощущение, что Тэмин заморозит, а жаром своего языка согреет сердце и вгонит туда свое копье – шип посередине языка. Поток мыслей – морфинг. Ноль. Ноль. Ноль.  Чонин проебался ровно тогда, когда вырвался разрушающей силой из горячей утробы матери и не заплакал. Ровно тогда Чонин не оправдал её надежд. Тогда она назвала его «больным ребенком». Она пыталась полюбить. Надо поблагодарить за попытку.  Но. Лучше бы Чонин тогда заплакал, как это делают все, потому что других причин её холодности он не видит. Хочется заплакать. Чертов Ли Тэмин вывернул наружу. Человек, ставящий диагнозы с одного взгляда.  Действительно на голову приебнутым людям. Чонин кончает Тэмину в руку по холодным пальцам. А Тэмин улыбается.  – Будешь прокалывать член? – Как-нибудь в другой раз. Ли Тэмин предугадал все, а Ким Чонин проиграл еще на текиле. | 0:2 | – Выпей за мое здоровье. – Привет, Чонин. Снова смазываешь разговор, чувак. А потом Тэмин добавляет: – Да, за тебя выпью. Тэмин поднимает хрустальную рюмку с соджу и глотком управляется с горьким напитком. Чонин садится за соседний высокий стул и с напыщенной усталостью роняет голову на черную лакированную столешницу. – Я хочу тебя поцеловать... – говорит Чонин и вымученно улыбается. – Но... Люди в любом случае будут помехой. Так к чему на них обращать внимание, чувак? – Прямо здесь и сейчас... – проводит своим змеиным языком по губам. – Хорошо, – уже полушепотом говорит Тэмин, придвинувшись к Чонину. – У тебя та же накрутка в языке? – Да. – Значит, этот поцелуй будет болезненным. Для меня. Неоновый Джиен полирует стаканы – неожиданно перебирает бутылки, которые, как у жонглера, летают в упорядоченном хаосе. Он видит все, и не нужно быть проницательным, чтобы понять, что Джиен поймает любой взгляд. И в его упорядоченный хаос точно не входят целующее друг друга грязно и болезненно Тэмин и Чонин.  – Плачу тебе сто тысяч вон, Джиен, чтобы у тебя появились дела где-нибудь. Хотя бы минуты на три, – сквозь ремиксованный коктейль вчерашних хитов громко говорит Чонин. – Я только отвернусь, – и да, неоновый Джиен не покинет свою обитель. – Тогда делай это быстрее, иначе я умру. Умоляю, отвернись. На остальных же похуй: они не смогут помешать.  Чонин хватает за подбородок Тэмина и проводит двумя концами языка по чужим горьким от соджу губам. А потом чувствуется острый шип в конце разреза. Горький и болезненный поцелуй, какой Чонин и хотел. Просто «здесь и сейчас» имеет смысл. Поцелуй где-нибудь еще не вышел бы таким ощутимым. Неоновый Джиен делает вид, что все в порядке, хотя Чонин знает, что стены напротив барной стойки лакированные и дают отражение того, как Чонин обхватывает двумя концами языка чужую накрутку в пирсе, как Тэмин кладет ладонь на чужие бедра.  Как губы соприкасаются так, словно два обломка из Нагасаки и Хиросимы достигли друг друга, преодолев частичку моря. Невыносимо. Необходимо. Болезненно. Как будто после атомного взрыва в своей душе. Чонин выдыхает, когда Тэмин обрывает поцелуй. Кружится голова. – Что-нибудь выпьешь, Чонин? – протирает стаканы белой тряпочкой Джиен и смотрит через отражение в стене на Чонина. – Нет, я в хлам, – и через миллисекундное мгновение добавляет, – душевно. – Я заметил. Джиен умный, и это просто отлично. Лишних вопросов не задаст и ничего по поводу увиденного не скажет. Чонин кидает купюру на стол, но Джиен ее не берет.  Джиен понимающий, поэтому он больше не обращает внимания на Чонина, который кладет свою руку на худое плечо Тэмина и разговаривает с ним почти в губы, нарушая все внутренние законы личного пространства. – Мне этого не хватало. Знаешь, когда на пределе от собственной жизни и сыт ей по горло, ты делаешь немыслимые вещи, чтобы как-то оборвать эту дисгармонию. У меня соски, к примеру, проколоты. Хотя о моих проблемах, я думаю, ты уже догадался, – говорит Чонин и старается выстоять под пристальным взглядом Тэмина. Картечью. И пулей в сердце. Потому что никто так понимающе на Чонина не смотрел. Тэмин беспощаден. – С первого взгляда. – А причины... – Я вижу проблему, а причины похорони глубоко в сердце, – Тэмин обрывает на исповеди, потому что любая индульгенция малознакомых людей отталкивает друг от друга. Потому что предсказуемое кино – лучшее кино. Так не разбиваются чужие надежды об собственные слезливые байки, которые никогда не иссякнут. – А почему не говоришь «отпусти»? – Не сможешь. Никто не сможет, – улыбается Тэмин болезненно в тождестве искренне, потому что абсолютно счастливых улыбок нет. И быть не может. Тэмин искренний. – Меня убивает наша близость, – выдыхает прямо в губы Чонин. – Мы с тобой – Хиросима и Нагасаки. Истории разные, а проблемы и последствия одни и те же. Я причины похоронил. Так что не спрашивай даже. Чонин сейчас задохнется. Просто потому, что Тэмин говорит все эти вещи, которые полностью созвучны с Чонином. Он слышит то, что поможет ему. Если бы была возможность запереть на семь замков Тэмина, спрятать его в потаенное место туда, где никто их не нашел, то Чонин воспользовался ей. Дальше от отчаяния в тождестве ближе к Тэмину. Цепная реакция в обратную сторону, когда невыносимо влечет к человеку. Похожему и другому. Просто потому, что Тэмин дает надежду. Едва уловимую, скрытную и витиеватую. Ту, которая может в любой момент раствориться, потому что другой надежды не бывает. Это то чувство, в котором сомневаешься до победного конца. Без громких слов и пустых обещаний. А вообще. Чаще всего без слов. – Давай выпьем за нас, – предлагает Тэмин и заказывает по текиле. – Ты хочешь, чтобы у меня встал? – Предположим. Блять. Любишь ты смазывать разговоры, Ли Тэмин. Тэмин берет руку Чонина и на внешнюю сторону ладони – между указательным и большим пальцем – насыпает соль.  Тэмин везде оставит рубцы от своего острого наконечника, как у рапиры, на языке. Даже на руке между пальцев. Чонину нравится. Горячая слюна на прозрачных костяшках руки, Тэмин облизывает кончик пальца и берет руку Чонина в свои, целуя темную глиняную кожу и очерчивая каждую косточку своими солеными губами.  Рука у Чонина в царапинах, а от соли еще и болит, но он думает о том, что хочет трахнуть Тэмина. Прямо здесь и сейчас. Обсессия. В случае Чонина это опасно. Джиен пропускает их действия мимо себя. Тэмин выпивает стопку.  – Я сейчас умру, – сдается Чонин, – будет слишком грубым говорить, как мне сейчас трудно сдерживать свои беспорядочные и очень грязные мысли. – Нет, я думаю, что стоит их озвучить. У меня? – Давай. Чонин так и не выпивает свою текилу. | 0:3 | Разрезанным языком по выступающему кадыку стелется дорожка странных и недосказанных поцелуев. Они еле закрывают входную дверь и хватаются друг за друга, чтобы не потерять равновесие прямо на пороге, когда неудачно летит обувь к чертям. – Это безумие. Я так хочу тебя трахнуть, что если ты откажешь, то я тебя изнасилую, – выдыхает в ухо Чонин и обхватывает мочку чужого уха в вендетту, – это пиздец. Настолько Чонин хочет приблизиться, что рвет крышу пополам. Тэмин зарывается холодными руками в темные смолистые волосы и тянется поцеловать. Чонин шепчет в губы: «Я. Тебя. Сейчас. Разорву». Потому что нельзя так вести с Чонином. Нагло; взрывами. Ехидной улыбкой и уверенностью. Выебонами и колкими взглядами. Горячим дыханием на щеке и укусами на лице. Тэмин нарывается. Чувак, ты вызываешь компульсию через разряды своих прикосновений, которые выступают царапинами и синяками на теле Чонина: на щеке рубцы от зубов, на руке красными линиями ранки, на плече гематома, расцветшая сизым от того, что Чонин тебя пытается прижать к стене, но ты не поддаешься и сильно сжимаешь плечо. Тэмин нарывается. Они падают на пол, только когда Чонин полностью заламывает Тэмина. Тот серьезно не сдается до конца и кусается. Чонину нравится. Он стягивает рваные серые джинсы CK и трусы с Тэмина, задирает белую футболку с глубоким вырезом таким, что ключицы выступают с едва заметными микродермалами на них. Ох, блять. Прямо в прихожей, где Чонин прижимает к полу Тэмина, сейчас сорвет крышу у кого-то окончательно. – Ты псих, – говорит Тэмин. Чувак, Чонину стоит хлопать твоей проницательности? – Ты тоже. Тэмин аплодирует Чонину и язвительно улыбается. Кого-то сейчас трахнули морально. Кто-то – Чонин. Сжимая плечи Тэмина, Чонин шипит от злости прямо в ухо и проводит молнией своих джинсов по возбужденному члену Тэмина. Делает больно, потому что выворачиваешь, чувак. Взрываешь. А Чонин, к сожалению, не сапер, а камикадзе. – Ох, этот секс будет болезненным. Для меня, – говорит Тэмин. Чонин, изнасилованный морально, хочет засмеяться, но вместо этого целует Тэмина так, что по языку проходит пика и сильно царапает кожу. Поцелуй кажется металлическим с кровавым привкусом. Тут не только тебе больно, чувак. Чонин стягивает с себя джинсы и раздвигает худые бедра Тэмина. – Только тебе. Хах, – Чонин облизывает пальцы своим змеиным языком, щурится и шипит, оставляя едва заметные дорожки крови и слюны. Тшшшш. Кружится голова. Взрывами, поцелуями, укусами. Bangbang, «little boy». Чонин проводит фалангами по низу живота и вводит палец в Тэмина. Не взрывайся. Терпеть, кажется, уже нет сил для обоих. Тэмин глубоко вздыхает, когда Чонин добавляет пальцы. Так, что его острейшие ключицы вздымаются в асфиксической истоме. А затем Чонин врывается разрешающей силой. Так, что воздуха не остается вовсе, чтобы кому-то из них оглушительно закричать, насколько это, блять, больно. Морально, физически, подсознательно. Насколько хреново ощущать, что каждый из них вот-вот взорвет другого или ебнется окончательно. Как каждый идет по лезвию ножа в минном поле. Но цепная реакция уже давно пошла в другую сторону. Тэмин холодными пальцами горячими прикосновениями хватается за чужую спину и царапает ее, а две пирсы в сосках Чонина едва соприкасаются с выступающими ключицами и микродермалами на них. Чонин врывается с ускоренным темпом, болезненно и горько. У Тэмина проколоты уши – трипл на мочке – белоснежные пряди прилипли ко лбу. Слишком глубоко дышит. Быть трахнутым на полу прихожей не особо приятно. Да. Но. Прямо здесь и сейчас. Иначе взрыв. Плевать. Чонин слишком сильно вбивается в него, а на точеных и угольных коленках уже видны синяки от пальцев. Глухие стоны в тождестве сиплый разрывающий перепонки крик. Чонин выходит и обхватывает их члены. Блять. В итоге они оказываются грязными в собственной сперме и вместо того, чтобы помыться, просто лежат на полу прихожей и смотрят в потолок. Потому что морально и физически – нули. – Я думал, ты взорвешься, – говорит Тэмин. – Я думал так же о тебе. Выворачиваешь. Не даешь упасть в апатию. Так получилось, что Чонин – бомба с детонатором. Так получилось, что Тэмин тоже. Хиросима и Нагасаки. Только не взрывайся. Тэмин и Чонин идут по красной линии прицела. И они, похоже, оба проебались. | 4:4 | Ничья.