Последней моей стадией был ты.

Он всегда уходил. Сбегал, убегал, пропадал, когда я нуждался в нем больше всего на свете. В моменты, когда все, о чем я мог думать - это то, что он чертовски сильно нужен мне. Мой Джерард. Я глупый мальчик, влюбившийся в другого холодного и жестокого мальчика. Мальчика, который стал моей Луной и моим Солнцем, всеми моими золотыми звездами и центром моей проклятой Вселенной. Так отчаянно я не любил еще никогда в своей жизни. Он терялся в самые болезненные моменты, которые я переживал. В моменты, когда мои губы приобретали тускло-синий оттенок, а кожа становилась во много раз бледнее, чем она есть на самом деле; давление повышалось невероятно сильно, а грязно-фиолетовые вены на теле выступали с предельной скоростью из-за этого; мне даже было трудно смотреть на что-либо, поэтому я мог часами сидеть, уставившись в одну точку, лишь на один предмет, эгоистично игнорируя все прекрасное вокруг себя, и я не могу сказать, что это волновало меня, так просто происходило. Потому что это я. Со мной никогда и ничего не может быть в полном порядке. И я тяжело болел вот уже третий год. Конечно, Джерард мог и не знать о том, что происходит со мной, но он был в курсе всего. Я никогда не имел права вешать свои жалкие проблемы на кого-то другого, а тем более на него, такого хрупкого, словно сделанного из прозрачного блестящего стекла. Я боялся разрушить его какой-нибудь глупой информацией о себе или о том, что происходит со мной, но в этот раз я изменил своим принципам. Это ужасно - заявлять о таком, ставить перед подобным фактом, что парень, которого ты вроде как любишь, болен неизлечимой болезнью, но ужаснее, если бы я не сказал ему ни о чем, влюбив в себя, а потом вдруг мог не выдержать и навсегда уснуть, прямо тут, на больничной койке, с пульсом, равным нулю, оставив его одного и подвергнув вечной боли. Именно поэтому я решил прямо рассказать Джерарду обо всем: чем и как давно болею, сколько я могу выдержать, а главное - насколько трудно быть рядом с человеком, подобным мне. И я не могу винить его в том, что он оказался не готов.

ххх

Единственный, кто смог заставить меня поставить что-то выше, чем заболевание. Почувствовать это. В моменты, когда его язык осторожно исследовал мою шею, слабо покусывая тонкую кожу, боясь причинить мне боль, а холодные руки сжимали мои запястья. Когда я тихо постанывал, от наслаждения закусывая губу так сильно, что из нее начинала сочиться кровь. Когда мы оба были так близко друг к другу, что могли слышать наше неровное сердцебиение. Когда я забывал о том, что болею чем-то. Когда я помнил лишь о своей единственной болезни - о мальчике, которому был не нужен. — С-с-стой, Джерард, остановись, я... я не могу. Сейчас я просто... Тихо, словно боясь помешать ему, я попробовал оторвать моего мальчика от собственного тела, которое он так нежно целовал, заерзав на месте. — Фрэнки? Снова? Стой, ты только подожди, я... Он не успел. Я начал часто и непрерывно кашлять, вызвав этим рвотный рефлекс и в одну секунду, чудом успев задержать дыхание, согнулся пополам, заливая белоснежное постельное белье темно-алой кровью. В ушах стоял какой-то непонятный гул, от которого только стала болеть голова, а руки начали предательски трястись. Это всегда происходило в самые неподходящие моменты и, черт, я ненавидел подобные внезапные приступы больше всего в мире. — Д-джер-рард, я... прости меня, Джи, ладно? — продолжая кашлять, я молил его о прощении. — Малыш, прости меня, извини, извини, я снова позволил этому произойти, когда ты рядом, я... Слишком сложно начать контролировать себя, когда ты сидишь в постели перед своим смыслом жизни, когда твое лицо в крови и она продолжает капать с губ, вперемешку со слюнями и слезами, которые мешают видеть что-либо вокруг, и когда твое тело дрожит, а разум охватывает дикий страх. Слишком. Сложно. Поэтому в такие моменты я отдаюсь всем своим эмоциям и, наверное, кажусь психом, но, честно, я не умею по-другому и поэтому продолжаю просить прощения, уже представляя, как Джерард думает о том, насколько я отвратителен ему. Такой грязный, больной и сумасшедший я и он, похожий на ангела, чистый, невероятно красивый и сводящий с ума. — Фрэнк, — он берет мою руку в свою и притягивает к себе. — Почему это происходит? Ответь, почему это случается так часто? Скажи мне. Я не нахожу ответа для него. Лишь закрываю лицо ладонями, сворачиваюсь клубком, зарываясь в одеяло, и начинаю плакать, не в силах сдержать чувств, что разрывают мое сердце на мелкие кусочки. Моя вина перед ним. Собственное чувство ничтожности. Ненависть к болезни. Все это бушует во мне и не позволяет заставить себя остановиться. Тишина. Настолько тихо, что я слышу его дыхание. Если бы я был проще, если бы я был таким, как все, ему сейчас не пришлось бы думать над тем, что сказать и как утешить меня. Что, если бы меня не было совсем? В чьих руках он бы засыпал? Чьи губы целовал? Сделал бы его кто-нибудь счастливее, чем я? И делаю ли я это вообще? — Почему ты не уходишь? — неожиданно спрашиваю его я. — Почему? Ты? Не? Уйдешь? Прямо? Сейчас? Опять тишина. Мне страшно открыть глаза и взглянуть на него. Это не такой тяжелый вопрос, если бы он знал, что ответить на него. Если бы он был уверен в том, что хочет остаться. Спросить еще раз? А какой смысл? Я мог бы разделить эту тупую тишину и сам с собой, с кем угодно, но сейчас я хотел, чтобы ее нарушил его голос. Ответ, состоящий всего лишь из трех слов. "Я никогда не уйду". Набравшись смелости, я убрал ладони от своего лица и открыл глаза, и мой взгляд тут же упал на Джерарда. Он был так близко, совсем рядом со мной, но у меня было чувство, словно что-то между нами оборвалось, образовав какую-то невозможно огромную пропасть. Возможно, его страх был настолько силен, что он не мог сказать ничего. И сделать не мог тоже. Может быть, он просто не хотел ничего говорить и делать. — Ответь, Джерард, — я сказал это так тихо, насколько это вообще было возможно сделать. — Из нас двоих сейчас говорить должен ты. Я задал тебе вопрос, пожалуйста, ответь. Какое-то время я продолжал глотать тишину. — Фрэнки. — Да? — Это похоже на безумие. Твое состояние. Почему ты не скажешь мне? — Тогда ты уйдешь. Я хочу сказать больше всего на свете, но я не могу, когда ты не знаешь, что ответить мне даже сейчас. — Иди ко мне. Что же, это тоже были три слова. Правда, немного не те, что я хотел услышать, но сказаны так же искренне, как и все слова, что сходили с его губ. Через несколько секунд моя голова уже лежала на его плече, и я тяжело дышал ему в шею, уткнувшись в нее носом. Джерард усадил меня на своих ногах, обвивая мою талию руками, так тепло и нежно, как не делал этого никогда. Казалось, мы сидели так целую вечность, но нет, мы были вообще вне времени. Только я и он. — Ты такой холодный. Всегда, вне зависимости от погоды, — прошептал мне в ухо Джерард, нарушив вновь повисшую в комнате тишину. — Если я скажу, обещай, что никогда не оставишь меня? Чтобы произнести это мне потребовалось много времени. Еще никогда я не говорил о своей болезни ни с кем, кроме врача и, конечно, это было эгоистично - держать в не ведании Джерарда, особенно после того, как приступы случались на его глазах несколько раз, но я боялся. Все, что останавливало меня - это страх. Страх потерять его из-за того, что я был не такой, как большинство людей, ведь он в любой момент мог отказаться связывать свою жизнь с больным и найти себе кого-нибудь другого, нормального. Но даже если бы так случилось, я никогда не перестал бы любить его. Я буду любить Джерарда всегда. Буду Луной, буду светить для него, пока, в один миг, не случится взрыв, который уничтожит меня. Он станет задергивать шторы каждый раз, когда мой свет будет заглядывать в его окна, но зато я всегда буду видеть его. Сейчас я сижу, дышу в его теплую шею и жду, что он ответит мне. Я снова жду. — Я не оставлю тебя. Ты можешь сказать мне, я никуда не уйду. Скажи мне. — У меня менингиома, Джерард. Предпоследняя стадия. Лечение мне не нужно, я просто приму это, как должное. И я хотел бы, чтобы ты не знал, сколько мне осталось. Жизнь - это глупая игра со сроком годности, и тебе не стоит знать мой, хорошо? Он только сильнее сжал меня. Не сразу, но почти тут же. Его щеки стали мокрыми в одну секунду, а вскоре и шея, и мои пальцы, которыми я принялся вытирать воду, льющуюся из его глаз. Он не произнес ни слова больше и я не стал спрашивать его о чем-либо. Мы сидели в темной комнате, которая остыла еще в момент, когда наши поцелуи прекратились. Казалось, все замерло, я, он, наши дыхания, а временные рамки рухнули в тот момент, когда я произнес это слово. Менингиома. Не помню, когда именно я уснул. Солнечный свет осторожно проникал через темные занавески, но каждая из его попыток залить своим теплом эту комнату оказалась тщетной, просто, наверное, наше жилье не было предназначено для чего-то теплого и светлого. Я хорошо помнил прошедшую ночь и, более того, я проснулся с осознанием того, что наконец признался Джерарду во всем. Всего лишь несколько часов назад мы оба плакали навзрыд, прижимаясь друг к другу, словно ища спасение от жестокости, подготовленной для нас судьбою. Он понимал, что потеряет меня совсем скоро, и он злился, что осознал это так поздно. Я ощущал боль, так отчаянно давившую на самые неприкасаемые уголки моего мозга, потому что знал это с того момента, как мне сообщили диагноз. Я чувствовал себя обязанным защищать его от этого столько, сколько смогу, и вот этот момент настал. Помню, последним из того, что я сказал, была просьба не убивать меня в своей (его) памяти. Сегодняшним утром я не обнаружил Джерарда рядом с собой. "Должно быть, он уже проснулся, и как обычно отсиживается в гостиной, читая какой-нибудь комикс, ожидая моего пробуждения", — подумал я. Я стал звать его, но ответа не последовало. Я стал заглядывать в каждую из комнат этой чертовой квартиры, но ни в одной из них не нашел его. Я стал звонить на его телефон, но трубку никто не поднял. Я стал отправлять ему сообщения с бесконечными вопросами, но не получил никакого отклика. Он ушел. Не сдержав своего обещания, он ушел. Испугался. Кидая в меня слова о том, что никогда не сделает этого, он оставил меня наедине с этой гребанной болезнью, не предупредив, не извинившись. Ведь я позволил ему выбрать, и что он сделал? Верно, он выбрал, только перед этим убив меня надеждой на то, что я буду умирать в руках своей единственной, самой большой любви. 4:21. Я сижу в самом холодном и мокром от слез углу комнаты, среди телефонных проводов и уродливых стен. Мне очень тяжело осознавать, что я один, и здесь нет смысла бежать. Совсем скоро мой срок годности подойдет к концу, и пусть тебе скажет доктор, что последней моей стадией был ты.