Ты знаешь, это наше последнее лето

Летний зной тяжело висит в воздухе. Хочется куда-то спрятаться, деться, раствориться в воздухе. Хочется не быть. Лишь бы не чувствовать этой летней тяжести, жары. Озеро манило мнимой прохладой. - Что ты собираешься делать потом, ну знаешь, после того, как лето закончится? – Джонатан сидел, согнув ноги в коленях, и положив на них руки. - Ты никогда не перестаешь жевать эту траву? Даже ночью, правда? – Том часто перескакивал с темы на тему. Во рту у Джона и правда был очередной тонкий колос. Привычка, которую он позаимствовал у отца. - У нас такие имена глупые. Джон и Том. Что можно было придумать проще. Оба избегали вопроса, повисшего в воздухе. Но они не испытывали неловкости, когда повисла пауза. Им было итак вполне комфортно. Наконец, Том не выдержал, и швырнув булыжник в озеро, ответил: - Не знаю, может … стану врачом. Не то, чтобы мне это сильно нравилось, но мне все равно повезло. Мы с Эдди идем в колледж, а Дейв с Майклом нет. Хотя они еще совсем маленькие. И Рози тоже навряд ли. Он помолчал немного, не поднимая глаз. - Я бы отдал ей… ну … свой колледж. Ей еще нет семи, но она все понимает. Вечно с остальными детьми. А ты? – он устремил взгляд светло-карих глаз на Джона. - Не знаю. Я хочу вступить в армию, - Джонатан немного вздернул подбородок вверх, смотря в небо, - Отец говорит, что война уже близко. Том глянул в лицо, которое он знал уже много лет. Такие мягкие, милые черты. Прямой нос, большие глаза так и светятся ясной голубизной. Они будто бы отражают небо в свежий, весенний день, когда оно пронизано чистотой, светлостью, а над головой ни облачка. Светло-русые кудри спадают на лоб, отблескивая золотом на солнце, обрамляя лицо. Оно будто ангельское. Что ему делать там. На войне. Его попросту не возьмут, откажут. И оружие никто ему не даст, потому что это же попросту невозможно. Вложить ледяной ствол в эти крепкие руки. В руки ангела. Так ведь не бывает. Перед глазами у Тома вспыхнула красная печать «не пригоден», «отказано», или что там ставят в таких случаях. Ему скажут: «С такими ясно-голубыми глазами на войне делать нечего, возвращайся домой, сынок. Не морочь нам голову, запишись там в церковный хор или куда». Он рассмеялся сам с себя. Потому что это было так глупо. Он смеялся, чтобы не выдать своей настоящей грусти. Ведь на войну все идут с ясными и чистыми глазами. А возвращаются с тусклыми и блеклыми. Том смеялся, чтобы его невзначай не ударить. - Почему ты смеешься? – голос выдавал раненое самолюбие Джона. - Да тебя туда не возьмут просто-напросто, - в этих словах еще слышались нотки недавнего смеха. Джон сорвался с места и схватил товарища за ворот рубашки, занеся руку для несильного удара. Том увильнулся и дал сдачи. Пару мгновений и они уже лежали на земле, увлеченные шуточной борьбой. Как в детстве. Как и каждым летом. Менялись увлечения, разговоры, места, они сами росли и взрослели. Но всегда есть то, что остается по-старому. Как эти дурацкие потасовки на земле. И сбившиеся дыхание, колотящееся сердце после. Остановившись на секунду, они пытались перевести дыхание. Теперь им стало еще жарче. Они опять сели рядом. Джон сказал, смотря на водяную гладь: - У моей семьи хотя бы есть хоть какие-то деньги. Лицо у Тома враз помрачнело. Он швырнул еще один булыжник в воду, теперь уже с плохо скрывающейся злобой и тихо и холодно сказал, собираясь встать на ноги: - Ты знаешь, это наше последнее лето вместе. Джон так крепко схватил его за руку, что Тому стало больно, спешно крикнув пылкое «Постой!». Расстояние между ними молниеносно сокращалось, и Джон притянул его силой к себе. Жаркие и настойчивые губы коснулись губ Тома, завораживая, притягивая и захватывая в поцелуй. Дыхание у обоих сбилось. Том в начале упирался руками в грудь Джона, пытаясь как-то противиться, прервать происходящее. Но Джон накрыл его ладони своими и у Томаса закружилась голова от происходящего. Он чувствовал, как бьется, будто молот, сердце у Джона под его ладонями. Будто бы готовое разбить все ребра в то же мгновение. Это неземное, ангельское сердце. И Томас понял, что он больше не злится за ту его последнюю фразу. Что ему уже все равно. Они оба испытывают одно и то же безумное, иступленное, безнадежное и сокрушающее чувство. Это чувство необъятной и разрушительной любви друг к другу. Оно теснилось в жутких рамках, устрашенное нормами, приличиями, страхом отказа. А теперь, понимая что это последний шанс, вырвалось наружу, сокрушая все на своем пути. Джон, в начале взявший всю инициативу на себя, теперь уже получал жаркий и настойчивый ответ в поцелуе. В сторону полетели надоедливые рубашки, штаны. Вся ненужная одежда. Остались только они вдвоем. Два разгоряченных страстью и летним зноем тела. Два человека, которые провели так много времени вместе, но по-настоящему были вдвоем только сейчас. Спустя какое-то время они сидели вдвоем, пытаясь прийти в себя после того, что было. Джон достал самокрутку и сделал пару затяжек. - Я не знал, что ты куришь, - сказал Томас. - Я недавно начал. Повисла пауза. Но она была еще комфортнее, чем до этого. Просто слова были не нужны. - А что если кто-то узнает? Твой отец, например? Томас дернул плечами, туша сигарету об землю. - Ты так не говори больше никогда, - сказал он. - Как? - Это не последнее лето. Оно не последнее. Придурок. Томас засветился в улыбке, подняв взгляд в небо. Оно было такое же ясное и чистое, как и отражение в знакомых глазах. Этим летним днем Джон сам не зная, солгал. С войны возвращаются не только с тусклыми и бледными глазами. Иногда, с войны не возвращаются вообще.