Беги, детка.

Мгла. Всё, что сейчас окружало Анну – непроглядная, вязкая, колючая мгла, поглотившая, казалось, не только границы помещения, в котором она оказалась, но и очертания предметов, если таковые имелись, и даже само её естество. Девушка не могла сказать существует ли её тело в этой мгле, или же это только её воспалённое сознание – бестелесное, неосязаемое – парит где-то и воспринимает мир как-то иначе, не так, как должно. Анна попыталась вытянуть руку, пошевелить пальцами, или, хотя бы, повернуть голову, но каждое движение, если и удавалось, оставалось незамеченным, словно и их поглощала мгла. Именно поэтому она не могла определить даже собственное местоположение в пространстве – сидит она, или стоит, или, не дай Бог, подвешена за руки или за ноги. И эта неопределённость, невозможность осознать себя и своё тело, сориентироваться в пространстве – всё это рождало в глубине души приступ животного страха. Сердце сдавили ледяные когти, заставляя биться сильнее, долбиться в грудную клетку в надежде проломить её и остановить накатывавшую волнами панику. Оставив пока бесплодные попытки пошевелиться и почувствовать движение собственного тела, девушка закрыла (или всё таки открыла?) глаза и прислушалась к внутренним ощущениям. Горло пересохло и немного саднило, как будто она сорвала голос на концерте – и ведь правда, она была на концерте любимой группы. Анна нахмурилась, стараясь припомнить детали: когда это было, с кем, что исполняли, ушла ли она одна и где провела ночь; однако всё это находилось в тумане, и воспоминания, хоть и были, вспоминались неохотно... всё перед внутренним взором казалось блёклым и смазанным, расплывающимся и как будто лишённым фокуса. Вывод напрашивался сам собой – её чем-то накачали и заперли здесь. Вот только где было это «здесь»? Девушка тихонько застонала, и вместе со стоном появилась головная боль. Впрочем, скорее всего она и до этого там была, просто Анне было не до этого... а теперь виски сдавило стальным обручем, не дающим мыслить ясно. – Если это шутка, то она не смешная... Собственный голос показался ей каким-то неправильно глухим и скрипучим. Возможно, это тоже был эффект странной мглы, к которой глаза так и не привыкли. Непривычным было и то, что её окружала почти такая же вязкая и липкая тишина – единственными звуками, которые сейчас окружали Анну, были биение собственного сердца и ненавязчивый треск, напоминавший белый шум, как будто из динамиков старого радио или телевизора, и только это позволяло держать опасную по своей сути мысль на безопасном от себя расстоянии. Её не похоронили за живо. По крайней мере, «здесь» – это не в гробу. Анна порывисто выдохнула и всё-таки попыталась сесть, резко оттолкнувшись руками от поверхности, на которой, как она себя убедила, она всё-таки лежала. На удивление это действительно помогло, она наконец почувствовала собственное тело каждой взвывшей от боли клеточкой; это было совершенно невыносимо, и Анна тихонько заскулила обхватывая себя за плечи. Теперь она точно знала, что у неё есть плечи. Вся эта ситуация подкидывала всё больше вопросов, нежели давала ответов. Но до того как девушка успела погрузиться в раздумья, или потерять сознание – она так и не поняла к чему была ближе – в противоположном конце помещения скрипнула дверь, и в лицо ей ударил яркий луч света, ослепив и дезориентировав девушку. Она так и не смогла выдавить из себя ни слова, так сильно парализовал страх перед неизвестным; а потом её сознание снова погрузилось в кромешную мглу. Последнее, что услышала Анна было тихое, с заметной хрипотцой: – Спи, детка... Время в этом странном месте тянулось бесконечно и как-то странно. Его невозможно было отследить – не было окон, чтобы следить за временем суток, не было часов, и приходивший так часто мужчина никогда не говорил который сейчас день или час, или что это за место. Единственное, что хоть как-то поддавалось исчислению – появление мужчины в «обители» девушки. Вот только Анна не могла точно сказать приходил он через равные промежутки времени или нет, потому что каждый раз, когда он уходил – она проваливалась в вязкий и беспокойный сон, вызванный, скорее всего, каким-то препаратом, к которому, как заметила девушка, у неё выработалась зависимость. Теперь сон не шёл по желанию самой Анны, теперь ей нужен был волшебный укол, чтобы забыться, отгородиться от резко переменившейся реальности, которая сузилась до небольшой комнаты и бесконечной мглы. Единственное, чего не понимала девушка – почему она до сих пор жива. Ей казалось, что она находится в этом месте чёртову вечность, но по-прежнему оставалась жива. Измученная извращёнными пытками – она понятия не имела, что он с ней делал, пока она спала, но после пробуждения болела каждый клеточка – и недостатком еды, все её мысли были не о спасении, а о смерти. Он приходил уже двадцать четыре раза, и теперь дверь распахнулась в двадцать пятый, последний, раз. В лицо снова ударил луч света, ослепляя и временно лишая ориентации в пространстве; однако Анна больше не просила ни о пощаде, ни о чём бы то ни было. Зажмурила глаза и порывисто выдохнула, прислушиваясь к приближающимся шагам. Сейчас всё будет как всегда: он покормит её, расскажет какую-нибудь ничего не значащую ерунду, и вколет препарат. Последнего Анна ждала с нетерпением, ей до дрожи в руках хотелось получить эту спасительную инъекцию, поэтому с её губ сорвалось глухое: – Пожалуйста... Слева послышался шорох – мужчина садился на матрас, продолжая светить ей в лицо, заставляя жмуриться и недовольно морщиться. Но от последовавшего прикосновения девушка вздрогнула и оторопело распахнула глаза. Он никогда её не касался. За все двадцать четыре визита – ни разу. И одним движением указательного пальца по её щеке, он заставил все её мысли спутаться, выбить землю у неё из-под ног, заставить паниковать. А мужчина тем временем подцепил спутавшуюся светлую прядь и поднёс к губам. Парализованная поднявшимся из глубины души ужасом, девушка замерла, сжимая пальцами грязную простыню и стараясь вовсе не дышать. Мысли по-прежнему путались, в горле пересохло, и Анну начинала бить мелкая дрожь от окружившей её внезапно неизвестности, ведь до этого было всё так просто – еда, разговоры, укол. Что-то внутри девушки подсказывало, что в этот раз всё будет совсем по другому. И этот раз будет последним. Она почувствовала тёплое дыхание на своей шее и вздрогнула, инстинктивно отшатнувшись, но мужчина грубо притянул её за волосы к себе. Так что теперь она слышала его слегка хриплое дыхание, и ровный стук его сердца, а ещё одеколон... на удивление приятный и дорогой запах. Девушка напряжённо сглотнула и закусила губу, не в силах выдавить из себя ни слова. Ещё одно прикосновение, и тихий шёпот в самое ухо: – Беги, детка. * * * – Больной ублюдок держал их в подвале в течение пяти дней, – мужчина средних лет, одетый по-домашнему в видавшие виды джинсы и футболку, раздражённо чиркнул зажигалкой. – Потом убивал, трахал, расчленял, сшивал заново и снова трахал. Струйка сизого дыма взвилась к потолку, наполняя комнату терпким запахом дешёвого табака. – Здесь сказано, что у найденных... – его собеседник запнулся. – Женщин не хватало частей тела. Молодой блондин, на вид ему можно было дать не больше двадцати семи, откинулся на спинку потёртого кожаного кресла и сцепил пальцы замочком, смотря в упор на своего собеседника. На коленях блондина лежала раскрытая папка с материалами дела. – Вы, писаки, хуже придурков журналистов, – недовольно проворчал бывший сержант Коллинс, тыча в собеседника средним и указательным пальцами с зажатой между ними сигаретой. Блондин вежливо улыбнулся и склонил голову к плечу, терпеливо ожидая ответа. Дело «Франкенштейна» до сих пор чёрной тенью висело над полицейским управлением Нового Орлеана. Убийства прекратились полгода назад, но убийца так и не был пойман; более того, у полиции до сих пор не было ни веских улик, ни подозреваемых – лишь догадки, теории, одна безумней другой, и ни к чему не ведущие нити. Типичный глухарь. И всё же маньяк два года держал город в ужасе и напряжении – с улиц пропадали молодые, симпатичные женщины, а через какое-то время их изуродованные тела находили по всему Новому Орлеану. Бедняжки были изрезаны и собрано заново, и не всегда части тела принадлежали одному человеку, но из раза в раз той или иной части тела не хватало – деталь, ставшая общественным достоянием; деталь, ставшая визитной карточкой маньяка. Молчание, повисшее в комнате, начинало неприлично затягиваться, а Коллинс так и не проронил ни слова, только хмурился и задумчиво смотрел на тлеющую сигарету. Это дело стоило ему блестящей карьеры полицейского, семьи, денег и, наконец, здоровья. Дом пришлось променять на вонючую двухкомнатную квартиру в неблагоприятном районе города, жену и детей – на одиночество, дешёвые сигареты и разбавленный виски. Так и не тронутая сигарета закончила тлеть, и пепел бесшумно осыпался на замызганный ковёр. На самом деле и квартира, и обстановка, и сам Коллинс вызывали у блондина лишь отвращение, но он был здесь по делу. По очень важному делу. А потому приходилось терпеть, и наблюдать за тем как на лице бывшего сержанта отражались сначала злость, потом ненависть, затем отчаяние и наконец бесконечная тоска. – Как думаете, – наконец нарушил молчание блондин, начинавший терять терпение и осторожность. – Зачем маньяк оставлял себе части тел? Впрочем, допущенная собеседником оплошность осталась незамеченной Коллинсом – копившаяся все эти годы ненависть, словно голодная псина как на кость, набросилась на вопрос. – Да хер его знает, сукина сына этого! – резко, слишком резко отозвался бывший полицейский, с силой сжимая пальцами подлокотники кресла от чего старая кожа натужно заскрипела. – Может жрал их, а может... Коллинс осёкся, сплюнул на ковёр и откинулся на спинку кресла, как будто расслабляясь, и только пролёгшая между бровями морщинка выдавала напряжение мужчины. Тем не менее продолжил он более спокойным тоном: – Наши психологи считали, что он себе идеальную бабу собирает. Живой-то присунуть не мог, херов извращенец, – и всё же в голосе мужчины сквозило отвращение, которое от чего-то забавляло его собеседника. – То есть, вы хотите сказать, что убийства прекратились потому, что убийца достиг своей цели? – блондин расцепил пальцы и перевернул несколько страниц в папке, рассматривая написанное, чтобы скрыть непроизвольную улыбку на тонких губах. – Может да, а может испугался, падла, что девка из психушки заговорит, – пожал плечом Коллинс, снова чиркая зажигалкой и на этот раз делая две затяжки подряд. На долю секунды в комнате снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь доносившимися с улицы звуками. Блондин оторвался от своих бумаг и в упор посмотрел на сержанта, слегка сощурив бледно-серые глаза. Наконец старый дурак заговорил о том, что действительно его интересовало, и теперь главным было не спугнуть подвернувшуюся удачу. – Девка из психушки? – удивлённо переспросил блондин, вновь зашуршав бумагами как бы в поисках информации об этой самой девушке. – Анна Брайт. Последняя жертва маньяка, – пояснил Коллинс и, немного подумав, добавил. – Единственная, кто выжил. Бедняжка пережила такой стресс, что тронулась умом, и теперь не разговаривает. – Могу я узнать в какой клинике её держат? – блондину стоило больших усилий, чтобы внешне остаться совершенно спокойным, тогда как внутри одновременно зарождались самые разные чувства: от желания обладать, до сжигающей всё ненависти. Коллинс снова затянулся, смотря куда-то сквозь своего собеседника и как будто решая стоит ли делиться подобной информацией с писателем. – Мистер... – осознание того, что он до сих пор не знает как зовут блондина, пришло так внезапно, что бывший полицейский подавился дымом и зашёлся в хриплом кашле. – Мэтьюс. Скотт Мэтьюс, – ляпнул мужчина первое, что пришло в голову. Он не помнил представлялся или нет, и сейчас опасался попасться на удочку; в конце концов, даже бывших полицейских не стоило недооценивать. Впрочем, Коллинс, если и заподозрил что-то, в лице не переменился. – Так вот, мистер Мэтьюс, к девушке никого не пускают. – Я поговорю с лечащим врачом, этого для книги будет достаточно, – заверил блондин, снова расслабляясь, и улыбнулся своей заискивающей и немного загадочной улыбкой. Бывший сержант задумчиво пожевал губу, стряхнул пепел на ковёр и бросил окурок в чашку с остывшим кофе. Полицейское чутьё подсказывало, что блондину не стоило доверять, слишком уж хорошо, вежливо и осторожно тот держался. С другой стороны, Коллинс никогда не встречался с настоящими писателями, может быть у их братии так заведено – интеллигенты поганые. Мужчина сплюнул и всё таки потянулся за клочком бумаги и ручкой, записывая для Мэтьюса адрес. – Благодарю, – улыбка блондина стала шире, когда заветная бумажка оказалась в нагрудном кармане идеально выглаженной белой сорочки. – Что ж, мистер Коллинс, у меня всё. Большое спасибо за то, что уделили мне время. Назвавшийся Скоттом мужчина поднялся первым, убирая папку с бумагами в сумку, и протянул Коллинсу руку, которую тот нехотя пожал. Уже сидя в машине припаркованной около дома, где жил Коллинс, блондин достал клочок бумаги с адресом и внимательно его изучил. Он усмехнулся, бросив листок на приборную панель, и повернул ключ зажигания – Челленджер отозвался тихим урчанием двигателя и жизнерадостным голосом девушки-эрджея, лившемся из динамиков. Девушка вещала о солнечной погоде, которой так не хватало Новому Орлеану, и весеннем настроении. Блондин потянулся к зеркалу заднего вида, поправил, ловя отражение собственного взгляда, и расплылся в довольной, плотоядной усмешке. Совсем скоро он получит то, чего так долго желал. – Беги, детка.