Степени

Он ещё никогда не видел такое количество мёртвых тел, если только это можно было считать телами. Десятки. Может, даже сотни. Они лежали, стояли, висели под потолком, щурились на него со стен. И заполняли захламленное помещение ни с чем не сравнимым запахом пыли, смерти и какой-то химии. Наверное, ему следовало ожидать чего-то подобного. Затерянного отшельнического дома на самом унылом краю земли, который только можно было представить, битком забитого чучелами и одиночеством. Воспоминания настигли его недалеко отсюда, в давно заброшенном придорожном кафе, мимо которого он чуть не проехал. Остановился в последний момент. Возможно, какие-то из способностей помогли ему, или просто память, оказавшаяся в давно забытых местах, проснулась, разбуженная сердцем, встрепенувшимся при виде вывески, двери, затёртого стола, щели под стойкой бара, найденной детской машинкой. Сначала смутно, потом всё яснее, воспоминания ожили, наливаясь красками и звуками, возвращая на много лет назад, когда отец привёл его сюда, для того, чтобы… Он даже не помнил, сколько ему тогда было лет. Достаточно много для того, чтобы понимать, что происходит что-то нехорошее, но недостаточно для того, чтобы понять что именно. Отец его продал. Тем, кого преданный и проданный ребёнок после, на протяжении многих лет, считал родителями. А потом отец сел в машину к его настоящей, рыдающей матери, и убил её – и, похоже, именно из-за этого воспоминания Сайлар перечеркнул все остальные. И вот он стоял посреди чужого дома и даже не знал толком, что испытывает. Он злился на себя и на ситуацию за то, что никак не мог вытащить из себя ненависть к отцу. Он должен был сейчас её испытывать! Он должен был! Но в нём ворочались брезгливость, опустошённость, разочарование, горечь, даже жалость к этому убогому существованию, которое влачил человек, давший ему жизнь и убивший его мать. А ненависть… она будто оглядела вместе с ним все эти чучела и грязь, и не нашла причин растрачиваться на эту гнусную мелочь. * * * Появление самого отца мало повлияло на испытываемые Сайларом чувства. Только ещё больше усилило недоумение и брезгливость. Теперь это был всего лишь умирающий старик, зависящий от лекарств и инвалидной коляски, больше похожий на одно из своих чучел, чем на живого человека. Даже появление сына не вытащило его из эмоционального савана, в котором он пребывал, похоже, уже очень долгое время. Не хотелось ни убивать его, ни делать ему больно, ни заливать саркастической желчью. Ни прощать, ни спасать, не сжигать этот дом дотла. Ничего. Не было ничего, что подтолкнуло бы Сайлара к какому-нибудь определённому действию, помогло бы ему водрузить виртуальный флаг на конечной точке его поисков – его наследственности, его корней, его «я» – и подвести, наконец, черту, после которой он мог бы идти дальше уже без оглядки на прошлое. Точнее, черта была, близко, в зоне видимости, но необходимого для её достижения катарсиса всё не происходило. И Сайлар бы так и ушёл без точного знания о том, нашёл ли он все ответы или нет, но его угораздило случайно пораниться, и явить отцу свою способность к регенерации, и безучастный ко всему происходящему старик за одно мгновение превратился в монстра. Не буквально, конечно. Физически в нём была всё та же немощь, но в его воспрянувшем в ожидании близкого спасения разуме было исчезающе мало человеческого. Обменять жизнь сына на продление собственной? Он не раздумывал ни секунды, как только понял, что это возможно. Он продал уже однажды маленького Габриэля, и жизнь Сайлара тем более не значила для него ничего. * * * Возможно, это и было главным ответом на все его вопросы о себе – так думал сын мистера Грея, всё дальше и дальше отъезжая от дома чучел. Отец, разумеется, недооценил его. Он честно попытался – но с количеством способностей сына вся эта затея с «лечением» посредством чужой жизни с самого начала была обречена на провал. Это только дало Сайлару возможность обвести пожирнее уже поставленную галочку «навестить отца», и покинуть последнее прибежище умирающего таксидермиста без оглядки. Уже без оглядки. Пусть и оказалось, что иногда оставлять за собой живых бывает тяжелее, чем мёртвых. Он возвращался туда, откуда он уехал уже больше месяца назад. Где ощущение «я знаю, кто я» было почти уловимым. Он измотался думать, искать, и взвешивать каждое действие на весах целесообразности. Он устал быть сам себе целью. Когда-то он полностью подчинялся жажде – и это было просто до примитивности. В попытках победить её он слишком увлёкся игрой «докажи, что ты этого достоин». Вернув себе власть над собой, он начал возводить это в абсолют, не совершая ничего, что бы противоречило его главной цели – найти себя. И вот теперь, после встречи с отцом, его настигло новое откровение: он преодолел весь этот чёртов путь – и так нихрена и не понял! И он стискивал зубы, и гнал, что есть мочи, в Нью-Йорк, и не знал, что его там ждёт; и был абсолютно уверен, что не нужен там никому, разве что в качестве оружия или убийцы, или объекта ненависти, или причины спора. Он не знал, что произошло после крушения Пайнхёрст. Он не знал, что делали теперь люди, которых он когда-то хотел убить, которые охотились на него, или на которых охотился он. Люди со способностями. Те, кого он когда-то считал недостойными их даров, а теперь не мог решить – достойны ли эти люди того, чтобы он их простил, и достоин ли он сам их прощения. Или не прощения, а принятия… Он не знал. Его просто волокло назад. Туда, где и его жертвы, и его палачи неожиданно оказались синонимами дома. Его мысли разбредались в диаметральные стороны, то расписывая безумные картины его искупающих праведных поступков, то погружая в не менее безумные видения возвращения во тьму, только теперь гораздо более осознанную, с покаранием всех и каждого за причинённую ими боль. И плевать, что ни то, ни другое не было ему свойственно в таком вот «чистом» виде. Особенно пугало то, что в первом случае он был готов самобичеваться даже перед Беннетом и Сурешем. А во втором – что собирался мстить даже Питеру. Особенно ему, потому что его грёбаная геройская доброта лишь стократно усиливала боль, причинённую Сайлару всеми остальными. Проклятый недоПетрелли… Он вечно выбивался из всех рамок и портил стройность рядов... Мысли вращались по замкнутому кругу, снова и снова проходя самобичевание – и самовозношение, лелеяние собственной уникальности – и желание быть частью чего-то, ощущение всесилия – и осознание ничтожества. Но ничего подходящего, такого, чтобы он почувствовал – вот оно! – не вызревало. Сайлар понимал, что ангела из него не выйдет. И монстр – без жажды – из него получался так себе. Он был где-то между. Но где? Промежуток был слишком большим. Эмоции – слишком сильными. Он чувствовал, что ответ должен быть простым, но как до него добраться – не знал. Он будто стоял в лабиринте, в одной стене от выхода, и сколько бы ни пытался преодолеть эту стену – протиснуться, сжечь, прорубить – всё равно путь к свободе был только один. Нужно было только повернуться к стене спиной и шагнуть вперёд. Отойти от выхода – чтобы приблизиться к нему. Сайлар уже осознавал реальность этого парадокса, но ещё не был готов полностью ему довериться. Страх окончательно запутаться, и не только не найти выход, но и потерять даже эту стену – был слишком велик. И никаких зацепок на ответы больше не было. Он спросил везде, где только мог. Он выслушал даже тех, чьего мнения не спрашивал. Суреш, Беннет, все Петрелли по очереди, Клер, Элль, отец, намёки из будущего, раскрывшее все карты прошлое – они подарили ему множество ответов, и ни одного повторяющегося. О том, кто он – знали все, кроме него самого. Сайлар, Габриэль и мистер Грей; убийца и жертва; проданный сын таксидермиста, непринятый сын часовщика и лживый сын Петрелли. Недоиспытавший ни любви, ни ненависти. Пропустивший во время пубертата период самоосознания и вышвырнутый на его поиски во взрослом, сформировавшемся виде, утративший гибкость психики и с неподъёмным багажом за спиной. Любитель ходить по чужим тропам и отчаянно ищущий свою. Знающий, что она есть. Чувствующий, что она близко. Очень близко. Ближе любого его предположения. И всё, что ему нужно – это только домчаться до Нью-Йорка, отвернуться от стены, и пойти прочь. И он узнает – кто он.